Цин-Цин, рассказ - 25

Уход.

Осеннее солнце, бледное и совсем не щедрое, заливало светом террасу дворца Фарвелл. Воздух был прозрачен и звонок, как хрусталь, и в нем плясали золотые пылинки, поднятые утренним ветерком. Цин-Цин, стоя у мраморных перил, вдыхала его полной грудью. Сегодняшний день был отмечен в ее календаре давно, и отменить его она не могла, даже если бы захотела. Ежегодная инспекция лечебницы на левом берегу. Тот самый берег, что в народе звался Пепельным, а широкая, неторопливая река, делившая город надвое, носила простое имя Серебрянка. Мост через нее был деревянным, старым, но прочным, скрип его досок под колесами давно стал частью городской музыки.

Она задержалась на мгновение у перил, глядя вниз, где под террасой колыхались вершины платанов, похожие на зеленые облака. Где-то далеко, на левом берегу, уже, наверное, готовились к встрече. Там, за рекой, начинался иной мир, без блеска, без музыки, но настоящий. И сегодня она снова должна была в него войти.

На резном каменном подоконнике, ловя последние лучи уходящего тепла, растеклась огненным пятном Фырка.

— Ну и дуйся, дуйся, — беззлобно прошипела она, прикрыв глаза-угольки. — Я на такое добровольно не подпишусь. Толкотня, смурные рожи больных, пахнет всякими микстурами… фу! Мой идеальный день — это сон, жареный паук и еще немного сна. А ты сама туда пойдешь, правильная такая королева-целительница.

Цин-Цин провела рукой по ее горячей чешуйчатой спине.

— Как хочешь, лентяйка. Календис с Галахадом в казармах, ты тут нежишься… Я одна отправляюсь на подвиг милосердия.

— Геройство — это когда холодно и мокро, а на небе ни просвета, — буркнула Фырка, уже наполовину во сне. — А так, просто гулянка. Только скучная.

Королева не стала спорить. Она спустилась по широкой лестнице в главный двор, где уже ждала карета. Не роскошная парадная колымага, а прочный, на удобном ходу экипаж, выкрашенный в темно-зеленый цвет, с гербом Фарвеллов на дверце, переплетенные ветви иллитильского древа. Рядом, на нетерпеливых гнедых конях, замерла дюжина гвардейцев в легких доспехах, возглавляемая немолодым уже капитаном с шрамом через бровь.

Когда Цин-Цин появилась в дверях, двор замер, а затем склонился в глубоком, почтительном поклоне. Она была облачена не в шелк и бархат, а в практичную, обтягивающую куртку из мягкой дубленой кожи, плотные штаны того же цвета и высокие сапоги, скрывавшие колени. Волосы были туго заплетены в простую косу. В этом наряде она выглядела не монархом с портрета, а скорее предводительницей странствующих охотников. Подтянутой, собранной и опасной.

Иногда ей казалось, что именно так, без диадемы и церемоний, она и должна была бы жить. Среди дорог, костров и ветра, а не среди свитков и ппечатей. Но королевы не выбирают путь. Они просто восходят на престол.

У ворот стояли стражники, вытянувшиеся в струнку. Их броня поблескивала, но в глазах сквозила усталость. Ночные караулы выматывали всех. Лишь один, молодой новобранец, не смог скрыть изумления, когда королева вышла без свиты и пышных одежд.

Капитан гвардии, грубоватый эльф по имени Аэлан, приложил руку к сердцу.

— Ваше Величество. Карета и охрана к вашим услугам. Путь до лечебницы на Пепельном Берегу займет не более получаса.

— Благодарю, Аэлан, — кивнула Цин-Цин и, не дожидаясь, когда кучер откроет дверцу, ловко вскинула скрытую пружину и сама скользнула внутрь.

Экипаж тронулся с места, мягко покачиваясь на рессорах. Дворцовые ворота с глухим стуком растворились, открывая улицы столицы, вымощенные из лунного камня. Цин-Цин откинулась на спинку сиденья, обитого темно-бордовым бархатом, и машинально поправила подушку под собой. Взгляд отсутствующе скользнул по проплывавшим за окном фасадам домов, по фигуркам эльфов, вновь склонявших головы при виде королевского герба.

Мысли ее, были далеко. Она уже строила планы на завтрашний день, расписанный с безжалостной точностью.

Завтра… С утра, прием послов от горных кланов. Вечно эти споры о пастбищах… Потом доклад главного казначея о сборе осенних податей. После обеда, совещание с Хранителями Мудрости по поводу тех самых спорных свитков… А вечером… Она с легкой досадой вспомнила, что вечером придется присутствовать на каком-то бесконечном поэтическом вечере в честь дня рождения одной из знатных матрон. Церемонии, вечные церемонии. Иногда ей казалось, что ее жизнь — это длинный-длинный коридор, состоящий из одинаковых, предсказуемых дверей.

За окнами мелькали витрины лавок и флаги цехов, лица прохожих. Кто кланялся, кто просто отводил взгляд. Жители привыкли к её образу, но редко видели саму королеву в последнее время. И всё же Цин-Цин улавливала, как на мгновение в их взглядах вспыхивает что-то похожее на надежду — или на упрёк.

Карета, сопровождаемая мерным цокотом копыт охраны, миновала богатый квартал Мастеров, где воздух пах древесиной, металлом и свежей краской. Вот попался навстречу воз, груженный бочками с вином, и кучер ловко объехал его, не сбавляя хода. Цин-Цин смотрела в окно, но видела не улицы, а лица. Лица советников, просителей, врагов. И среди них, лицо дочери, серьезное и полное скрытого упрека.

«Ты все берешь на себя…»

Голос старшей звучал в памяти так ясно, будто она сидела рядом. Цин-Цин чуть нахмурилась, отвела взгляд от окна и на мгновение прикрыла глаза. Может быть, в этот день стоило остаться дома. Но позволить себе слабость она могла только в мыслях.

Карета, плавно катящаяся по булыжным мостовым, выехала на просторную набережную, и тут же в поле зрения королевы уперся массивный, мрачный контур. Огромное здание из серого, неотесанного камня, больше похожее на какую-нибудь крепость, чем на общественное место. Узкие щелевидные окна, тяжелые дубовые двери, обитые железом, и над входом золоченая табличка с изображением весов и замысловатой литеры «Г». Гильдия Банкиров.

Внутри кареты стало как-то тесно. Воздух будто уплотнился. Даже мерное покачивание перестало убаюкивать. Колеса стучали по мостовой с глухим, сердитым ритмом.

Цин-Цин нахмурилась. Пальцы непроизвольно сжали край бархатного сиденья. В памяти всплыли недавние доклады. Они называли это «прогрессивным кредитованием» или «ростовщическим промыслом на новых основаниях». Суть же была проста и отвратительна: под залог будущего урожая, ремесленной мастерской или даже собственного жилища банкиры выдавали ссуды под умопомрачительные, грабительские проценты. Если ремесленник или крестьянин не мог вернуть деньги в срок, а многие не могли, его ждала финансовая кабала. Долг рос лавинообразно, проценты начислялись на проценты, пока заемщик не лишался всего. Это был тихий, легализованный грабеж, высасывающий соки из ее народа.

Королева знала, что многие советники закрывают на это глаза. У кого-то доля, у кого-то зависимость, у кого-то просто страх. Все прятались за словами «экономическая необходимость», «развитие частного капитала». А по сути, тот же старый хищник, только теперь в шелковой мантии.

«Гильдия Банкиров… — мысленно отметила она, чувствуя, как в висках нарастает знакомое напряжение. — На следующей неделе. Обязательно. Вызову их всех к себе и заставлю объяснить, как они посмели устроить это иго под сенью моего дворца».

Экипаж, тем временем, свернул и покатил вдоль широкой ленты Серебрянки. Утреннее солнце играло на воде, но игра эта была обманчивой. Чем ближе они подъезжали к старому мосту, тем явственней ощущалась разница между берегами. Справа, где стоял дворец, набережные были ухоженными, украшенными цветниками и ажурными фонарями. Слева же, на Пепельном Берегу, они представляли собой глинистый, замусоренный откос.

А впереди был мост. Цин-Цин машинально выпрямилась. Она помнила это строение еще с юности. Тогда оно казалось ей длинным и величественным, почти сказочным. Теперь же выглядело старым, хрупким, будто уставшим от бесконечного потока.

Простое, утилитарное сооружение из почерневших от времени и влаги массивных досок, лежавших на каменных быках, было забито до отказа. Казалось, весь Пепельный Берег решил в это утро перебраться на другую сторону. Пешеходы с коромыслами и узлами, неуклюжие телеги, груженные бочками, мешками и деревянными ящиками, всадники, пытавшиеся протиснуться сквозь эту живую, медленно текущую реку. Голоса, окрики, ржание лошадей и скрип колес сливались в оглушительный гул.

Охранники во главе с Аэланом, расчищая путь, кричали: «Дорогу королеве! Освободите проезд!» Но их усилия тонули в общей толчее. Поток сжал карету, как в тисках, и она, влетев на раскачивающиеся доски настила, практически встала, лишь изредка подергиваясь вперед на считанные сантиметры.

И тут в распахнутое окно ударил запах. Тяжелый, густой, отвратительный. Запах стоячей воды, смешанный с гниющими остатками, вонью рыбьей чешуи и нечистот, что сливали в реку с того самого берега, куда она направлялась. Цин-Цин, непроизвольно сморщившись, приложив надушенный платок к носу, выглянула в окно. Вода в Серебрянке под мостом была мутной, маслянистой. По поверхности плавали какие-то комья, щепки, а чуть поодаль, в заводи, колыхалось в воде тушка дохлой собаки. И среди всей этой грязи, словно призраки, скользили утлые лодчонки местных рыбаков. Они закидывали в эту жижу свои сети в тщетной надежде выудить что-то, что можно было бы потом продать на рынке.

Королева откинулась на подушки, чувствуя, как тошнота подступает к горлу. Еще одна мысленная пометка, на этот раз более острая и решительная.

«Градоначальник. Сильдар. Вызову его сразу по возвращении. Этому безобразию должен прийти конец. Нужен новый мост. Каменный, широкий, чтобы не было этих пробок. И с канализационными стоками, уводящими нечистоты куда подальше от города».

И не просто мост, а символ перемен. Чтобы, пересекая реку, люди чувствовали не запах гнили, а ветер свободы. Но мысли о символах стоили дорого, а камень и мастера, еще дороже.

Но тут же, как холодный душ, нахлынула трезвая, горькая мысль. А где взять деньги? Казна не резиновая. Армия требует содержания, дороги надо чинить, ту же лечебницу достраивать… На все про все средств вечно не хватало. Следовало выбирать, расставлять приоритеты. И каждый такой выбор отзывался болью, будто она отрезала от себя не просто кусок, а сердце своего народа.

Снаружи царил гул, вязкий, неоформленный, как дыхание огромного зверя. Он будто втягивал воздух, готовясь к рывку. Карета все еще стояла, зажатая в гуще живого потока. Деревянный настил моста под ней отзывался на каждое движение жалобным, протяжным скрипом, словно старый костяк, не готовый вынести такую тяжесть. Воздух гудел от голосов, грубых, нетерпеливых, перекрывающих друг друга.

— Эй, бородатый, подвинься! — кричал эльф-всадник в дорожном плаще, пытаясь протиснуться мимо гнома-возчика. — Лошадь не видишь?

— Сам подвинься, остроухий! — рявкнул в ответ гном, потрясая кулаком. — Моя повозка с мясом для рынка, она не будет ждать, пока ты свою клячу причешешь!

Его густая борода тряслась от негодования.

— Мать вашу, да сколько можно стоять?! — неслось из толпы пешеходов. — Колесо у кого-то отвалилось, что ли?

— Да пропустите вы вперед! Ребенка к знахарю везу!

— А я на смену опаздываю!

Толпа бурлила, как перегретый котёл. Этот хаос был до боли живым. Пульс города, дышащий недовольством и спешкой. И в этом пульсе не было места ни королевам, ни законам.

— Куда прёшь!

— Куда надо, туда и пру! Тебя забыл спросить, коротышка!

Цин-Цин слушала этот разноголосый хор, и на ее губах появилась кривая, ироничная улыбка. Вот она, королева эльфов, повелительница трона, наследница древней крови Фарвеллов. Сидит в карете, запертая в пробке, как последний торгаш, и вдыхает вместо аромата цветущих садов зловонное дыхание гниющей реки. Даже ее гвардейцы, грозные воины, оказались бессильны перед этой стихией быта и суеты. Они могли бы рубить головы врагам, но не могли заставить эту живую массу расступиться. Один из них, молодой эльф, обернулся к ней с виноватым взглядом, будто просил прощения за то, что не может победить этот хаос. Она отвела глаза.

Впереди, метрах в десяти, и была причина затора. Огромная, неуклюжая телега, груженная дубовыми бочками. Одно ее колесо провалилось в подгнившую доску, и ось застряла, накренив весь воз. Два могучих быка беспомощно мычали, упираясь. Возница, краснолицый человек в засаленной кожанке, отчаянно ругался с окружающими, которые осыпали его бранью и угрозами.

— Да я щас этих твоих быков…!

— Убирай свою колымагу, пока я тебе рожу не разбил!

— Сам ты кобылы сын! Видишь, колесо заело!

Цин-Цин уже собралась было приказать капитану Аэлану послать солдат помочь расчистить затор. Мысль о том, что королевская гвардия будет толкать телегу, вызывала новую волну горькой иронии, но делать было нечего.

Она уже открыла рот, чтобы отдать приказ, когда почувствовала… Не услышала, а именно почувствовала короткий толчок, будто под мостом что-то шевельнулось. На миг всё вокруг словно замерло.

И в этот миг скрип старых досок перешел в иной регистр. В низкий, угрожающий стон, а затем в резкий, сухой хруст, похожий на ломающиеся ребра великана.

Сначала на мосту воцарилась секундная тишина, в которой был слышен только этот зловещий звук. Потом кто-то в толпе крикнул, высоко и испуганно. Кто-то другой, поняв быстрее других, рванулся бежать к берегу, расталкивая соседей. До Цин-Цин осознание докатилось не сразу. Она лишь увидела, как огромная трещина, черная и живая, побежала по настилу прямо под копытами ее лошадей.

— Ваше Величество! — услышала она отчаянный крик Аэлана.

И всё обрушилось.

Сначала с грохотом провалилась та самая секция с застрявшей телегой. Бочки с гулким стуком полетели в воду, увлекая за собой быков и возницу с душераздирающим воплем. Цепная реакция оказалась мгновенной. Опоры, не выдержав перераспределения веса, закачались. Доски, будто щепки, взлетали в воздух. Людской поток превратился в хаотичный вихрь тел, с криками и мольбами летящих вниз.

Карета королевы кренилась, заваливаясь на бок. Цин-Цин вскрикнула от ужаса и внезапной, тупой боли. Ее с силой швырнуло о твердую стенку экипажа. Стекло в окне треснуло. Послышался оглушительный удар о воду, и внутрь, с ледяным, сокрушительным напором, хлынула грязная, темная вода. Она обожгла холодом, залила рот, нос, глаза. Захлебываясь, отплевываясь от мерзкой, жирной жижи, Цин-Цин инстинктивно оттолкнулась от тонущего сиденья. Ее легкие горели. В глазах потемнело. Она из последних сил подтянулась к противоположному, уже верхнему окну, вцепившись в раму ободранными до крови пальцами, и вытянулась, вынырнув из захлопнувшейся, как крышка гроба, двери в самый последний миг, когда карета с тяжелым бульканьем пошла ко дну.

Королева очутилась в аду. Холод обжигал кожу, пробирая до самых костей. Вокруг стоял невообразимый гвалт. Крики ужаса, боли, предсмертные хрипы. Вода кипела от барахтающихся тел. В метре от нее молодая эльфийка, широко раскрыв глаза, бешено молотила руками, пытаясь удержаться на поверхности, и тут же пошла ко дну, увлекаемая тяжестью мокрой одежды. Чуть дальше гном, цепляясь за плавающую бочку, орал что-то нечленораздельное, а из его виска сочилась алая струйка, окрашивая воду вокруг.

Крики, везде крики.

— Помогите!» «Мама!» «Тону!

Один из королевских коней, сорвавшийся с упряжи, в панике бился в воде. Его копыто с размаху ударило по голове человека, пытавшегося подплыть к обломку. Раздался глухой, кошмарный хруст, и кровь брызнула фонтаном, алое облако быстро растекалось по грязной воде.

Но самое страшное ждало впереди. Ее гвардейцы. Закаленные в боях воины в стальных латах. Они были бессильны перед стихией. Доспехи, ее защита и гордость, стали их саваном.

Цин-Цин увидела, как капитан Аэлан, пытаясь сбросить кирасу, лишь на мгновение показался на поверхности. Лицо эльфа было искажено ужасом осознания. Их взгляды встретились. И этого мгновения хватило. В нём было всё, долг, отчаяние, мольба и немое прощание. Потом вода сомкнулась над головой капитана, и он ушел вниз, в зеленоватую мглу, беззвучно, без всплеска. Так же, один за другим, исчезали и другие. Тяжелая сталь неумолимо тянула их на дно, к останкам кареты. Их жертва была мгновенной и бесполезной.

Королева, цепляясь за обломок балки, отчаянно дрожала от холода и шока. Вода вокруг нее постепенно розовела от крови. Она была одна, посреди этого хаоса, одна среди сотен тонущих и умирающих своих подданных. И не было рядом гвардейцев. Вообще никого. Только ледяная вода, крики и всепоглощающий, животный ужас.

Цин-Цин, отчаянно цепляясь за скользкую балку, огляделась, пытаясь оценить ситуацию сквозь пелену шока и леденящего холода. До обоих берегов было плыть и плыть. Слишком далеко для изможденного, дрожащего от холода тела. От моста остались лишь жалкие обломки, несколько покосившихся опор и торчащие из воды щепки настила, за которые цеплялись десятки рук, словно это были последние нити, связывающие их с жизнью.

Она машинально откинула со лба прядь мокрых, некогда идеально уложенных волос, теперь тяжелых и липких от грязной воды. Мысли путались, сбиваемые ледяным ужасом.

— Помогите, кто-нибудь! — хрипел неподалеку мужчина человек, с лицом бледным от страха.

— Где моя Бет! — вопил другой, безумно озираясь. — Бет! Отзовись!

Вырвавшаяся из упряжи лошадь в панике плыла к дальнему берегу, дико вращая глазами. За ее гриву и хвост уцепились гном и молодая девушка. Лица у обоих были искажены надеждой и отчаянием одновременно. Над всем этим кошмаром с безмятежной жестокостью кружили и громко кричали чайки, будто наблюдая за пиршеством, которое вот-вот начнется.

— Боги! — вдруг заорал кто-то дурным, срывающимся в визг голосом.

Цин-Цин инстинктивно повернула голову на крик. На одной из уцелевших опор сидел тощий эльф в порванной одежде и, трясясь всем телом, указывал дрожащей рукой куда-то вглубь реки.

«Что еще? — мелькнула в голове королевы измученная мысль. — Чего еще не хватало?»

Она посмотрела туда, куда указывал эльф, и в тот же миг ее сердце не просто замерло, оно превратилось в комок ледяного свинца. От животного, первобытного ужаса, перед которым меркли все страхи войны и предательства.

По воде, прямо к тому месту, где еще недавно был мост, а теперь барахтались сотни живых приманок, стремительно надвигалась огромная, неестественная волна. Из-под воды, рассекая пену, показалась голова. Громадная, покрытая бугристой, темно-зеленой чешуей, сливающейся с цветом речной глубины. Широкая, слегка вытянутая пасть была усеяна рядами загнутых назад, острейших зубов, черных, как ночь. Глаза, маленькие и желтые, как у ящера, светились тусклым, но жадным огнем. Она узнала его. Местные, шепчась у костров, звали его Речной Пожиратель. Старое, как сама Серебрянка, чудовище, о котором легенды передавались из уст в уста, но которое редко показывалось на глаза, предпочитая глубины. Видимо, сегодняшняя кровь, хлынувшая в воду, свежее мясо и паника привлекли его, как самый мощный магнит.

Само чудище было огромно в своих размерах. Его тело, скрытое под водой, должно было быть длиной в добрый десяток телег, составленных одна за другой. Спину и бока покрывали не только чешуйки, но и наросты из речных ракушек, острых, как заточенные лезвия, которые могли вспороть плоть одним касанием.

Паника, царившая на воде, мгновенно сменилась на чистый, неудержимый ад. Пожиратель не церемонился. Он не охотился, он собирал урожай. Его пасть, широко раскрывшись, с громким чавкающим звуком вбирала в себя воду вместе с барахтавшимися в ней людьми. Человек, что только что кричавший о своей Бет, исчез в этой черной пасти без следа. В воздух взлетели оторванная рука, обломок дерева, обрызганный бурым. Вопли, уже бывшие нечеловеческими, стали пронзительными до боли в ушах. Вода вокруг чудища быстро окрашивалась в багровый цвет.

Цин-Цин, чувствуя, как разум готов отключиться от перегрузки, с нечеловеческим усилием воли запихнула животный ужас в самую глубь себя. Она сжала зубы до хруста. Она была королевой. Она была обладательницей могущественной магии, закаленной веками! Ее пальцы инстинктивно сложились для заклинания, в мозгу застучали обрывки древних формул, призывов к стихиям… Какое? Огня? Воды? Что сможет остановить эту тварь?

Но у нее не оказалось и секунды. Пожиратель, почуяв, видимо, самую мощную и лакомую душу в этом водном аду, метнулся именно к ней. Его движение было стремительным, как удар змеи. Темная, склизкая голова возникла в считанных метрах. Запах падали, тины и свежей крови ударил в нос, заставив ее задыхаться. Желтые глаза-щелки на мгновение поймали ее взгляд.

И тогда черная, как бездна, пасть раскрылась прямо перед ней. Цин-Цин увидела ряды загнутых зубов, напоминавших крючья, и влажную, пульсирующую глотку. Она вскрикнула, пытаясь оттолкнуться, соткать хоть какую-то защиту, но было поздно.

Мир сузился до темноты, давящей слизи и оглушительного, влажного гула. Чудовищный мышечный мешок сжал ее тело, и Цин-Цин, повелительница эльфов, была проглочена Речным Пожирателем.

***

Мир сузился до хаотичного, бьющегося в конвульсиях мрака. Цин-Цин бултыхалась в вязкой, горячей жиже. Её швыряло с такой силой, что кости стучали друг о друга. Что-то тяжелое и мягкое с размаху ударило ее в бок, и по телу разлилась острая, жгучая боль. Видимо, при падении или когда чудовище захлопывало пасть, один из тех страшных зубов или острых как бритва наростов ракушек задел ее. Королеву сдавило, и вдавило во что-то упруго-податливое, отчего стало нечем дышать. Думать, что именно создавало эту жуткую тесноту, она не хотела, но разум, против ее воли, дорисовывал ужасающие картины. Правительницу окружали не просто воды желудка, а то, что секунду назад являлось живыми существами. Запах был невыносимым. Едкая желудочная кислота, смешанная с медным душком свежей крови и чем-то невыразимо отвратительным, сладковатым и тленным. Это был пищевод Пожирателя, скользкий, мускулистый туннель, ведущий в кромешный ад, усеянный по стенкам не то бородавчатыми наростами, не то мелкими, цепкими щупальцами, которые пытались удержать и протолкнуть ее дальше, в жгучие кислотные глубины.

Она не знала, сколько прошло времени. Секунды или минуты. Сознание плавало, но инстинкт самосохранения оказался гораздо сильнее. Ее начало неумолимо тянуть вниз, по скользкому желобу, и она отчаянно уперлась руками и ногами в биологическую стену, цепляясь за складки плоти, отдирая ногтями те самые щупальца. Пальцы скользили по слизи, не находя надежной опоры. Еще мгновение, и она будет смыта в желудочный мешок, где ее ждало быстрое и окончательное растворение.

И тогда, собрав всю свою волю, она вспомнила, кто она. Не просто добыча, не просто испуганная эльфийка. Она, Цин-Цин из дома Фарвелл. Королева. И в ее жилах течет не только кровь предков, но и древняя магия.

Пальцы, скользкие и дрожащие, сложились в знакомую, тысячу раз отточенную конфигурацию. Не огонь, не воду. Внутри живого существа это было бы самоубийственно. Воздух… Чистый, свежий, неукротимый воздух.

Она прошептала слова заклинания, вкладывая в них всю свою ярость, весь страх, всю отчаянную жажду жизни. Эффект оказался мгновенным и чудовищным. Нет, не для неё, а для монстра.

Изнутри тело Речного Пожирателя раздулось, как пузырь. Мускулистые стенки, созданные для сжатия и проталкивания пищи, не выдержали чудовищного давления. Раздался оглушительный, влажный хлопок, смешанный с хрустом ломающихся костей и рвущихся внутренностей. Чудовище просто-напросто лопнуло, разорвавшись на окровавленные клочья. Вода Серебрянки вскипела, и наружу, вместе с потоками слизи, полупереваренной плоти и осколков костей, было выброшено то, что не успело перевариться. И среди этого ада, окровавленная, но живая фигура королевы.

«Будь я проклята, — подумалось ей. — Давай вверх!»

Цин-Цин оказалась под водой. Инстинктивно она оттолкнулась от чего-то мягкого и скользкого и устремилась вверх, к тусклому свету, мерцающему над головой. Через мгновение она вынырнула, судорожно глотая воздух и отплевываясь от мерзкой жижи. Часто моргая, она попыталась сориентироваться.

Вокруг висел густой, белесый туман, поднимающийся от воды. Берега не было видно. Вместо него, бесконечные, чахлые заросли камышей, гниющие коряги и редкие, зыбкие клочки земли, больше похожие на кочки. Воздух был тяжелым и спертым, пахло гнилью и болотными газами. Она сразу поняла, где находится. Течение реки Пожирателя унесло далеко от города. Это были Туманные топи, лежащие лигах в двадцати к югу от столицы.

Из последних сил она поплыла к ближайшему подобию суши, с трудом хватая скользкие стебли камышей, и тяжело, с хлюпающим звуком, выползла на влажную, илистую почву. Ее тело била мелкая дрожь. Не только от пронизывающего холода, но и от дикой боли в боку. На ее изящной, бледной руке, чуть выше запястья, раздулась и медленно шевелилась толстая черная пиявка.

Цин-Цин расстегнула мокрую кожаную куртку. Под ней была тонкая рубашка из белого льна, некогда дорогой и мягкой, а теперь промокшей насквозь, пропитанной грязной водой, слизью и кровью, плотно прилипшей к телу. Она с трудом задралa мокрый подол. И увидела.

«Проклятье».

На ее боку, чуть ниже ребер, зияла жуткая рваная рана. Края ее оказались сине-багровыми. Из глубины сочилась алая кровь. Кожу вокруг покрывал огромный синяк, быстро расползающийся в багровое пятно.

— Анариэль, милосердная Целительница… — начала она судорожно бормотать, обращаясь к одной из главных эльфийских богинь. — Лунная Владычица… Услышь… Услышь мою молитву… Даруй силы… Исцели плоть… О, боги…

Она сорвала с руки пиявку, швырнув ее в воду, и попыталась сделать глубокий вдох, чтобы собраться с силами и сконцентрироваться. Но резкая, острая боль в груди отозвалась таким ударом, что она не смогла вдохнуть, закашлялась и чуть не потеряла сознание. Не просто рана. Сломаны ребра. Или, что было куда страшнее, повреждены внутренние органы.

Цин-Цин поднялась на ноги, но мир сразу поплыл у нее перед глазами. Она покачнулась. Сделалa неуверенный шаг и тяжело рухнула назад, на мягкую, холодную подстилку из мха и грязи. Темнота набегала стремительно, непроницаемыми волнами. Она подумала о том, чтобы попытаться исцелить себя магией, но, как назло, ее разум, обычно острый и ясный, оказался пуст. Слишком тяжелы веки, слишком сильно кружилась голова, а тело налилось свинцом, отказываясь повиноваться.

— Помогите…

Но ответом стала лишь болотная тишина. Цин-Цин откинула голову назад, и сознание окончательно покинуло ее, погрузив во влажную, холодную тьму Топей.

Сознание возвращалось к Цин-Цин обрывками, пропущенными сквозь густую пелену боли и забытья. В мозгу, еще не способном к связной мысли, вспыхивали и гасли образы, звуки, обрывки фраз из другого времени. Далекого-далекого прошлого.

Пепел и дым разрушенного Картарана. Грохот падающих камней и предсмертные крики. Огромная, израненная тварь, склонившая перед ней свою голову, увенчанную обсидиановыми рогами. Голос, похожий на раскаты подземного грома, полный невероятной, немыслимой для дракона благодарности:

— Я не забуду этого, королева Цин-Цин. Я был орудием зла, но ты вернула мне честь. Если тебе когда-нибудь понадобится союзник, лишь позови меня по имени. Игнис-Мортум отныне твой должник.

И ее собственные губы, лихорадочно шепчущие в полубреду, цепляясь за эту единственную соломинку спасения, за древний долг, двигались непослушно:

— Игнис-Мортум… Игнис-Мортум…

Сколько прошло времени, минута, час, день? Она не знала. Лежа без сознания на зыбкой почве Топей, эльфийка не видела, как с небес, разрезая пелену густого тумана, опустилась громадная, крылатая тень. Исполинская лапа с когтями, каждый размером с гоблинский кинжал, мягко, но резко разметала нескольких жабоподобных тварей с выпученными глазами и ртами-щелями, которые уже подползали к ее неподвижному телу, почуяв легкую добычу.

Затем туман прорезал ослепительный луч. Не солнечный, а огненный. Струя пламени, раскаленного до бела, вырвалась из пасти пришельца, поджигая заросли камыша и заставляя воду на мелководье шипеть и вскипать. В воздухе запахло гарью и серой.

Та же огромная лапа, способная крушить скалы, с невероятной нежностью и аккуратностью подхватила хрупкое тело эльфийки. Резкий, мощный взмах крыльев, поднимающий ураган, и исполинский дракон стремительно вознесся к небесам, унося свою драгоценную ношу прочь от гиблого места.

***

Цин-Цин очнулась. Она лежала на спине, и под ней было что-то мягкое и упругое, будто толстый слой мха. Она часто заморгала, пытаясь очистить взгляд. Над ней простиралось высокое небо в пике полуденного солнца, ослепительно-синее и без единого облачка. Правительница медленно повернула голову. Ее окружали не болотные кочки, а величественные, покрытые лесом пики гор. Воздух был чист, свеж и напоен ароматом хвои и полевых цветов.

«Где я? Что случилось?»

Память отказывалась служить, выдавая информацию обрывочно. Она ясно помнила катастрофу на мосту, ледяную воду, крики… Помнила чудовищную пасть Речного Пожирателя, скользкую темноту его внутренностей и магию, разорвавшую его изнутри. А потом… Туманные топи, боль, холод и провал. А теперь вот это. Здоровое, целое тело, одетое в грязную, высохшую на солнце одежду, но без следов недавней смертельной схватки.

С тревожным любопытством она задрала льняную рубашку, исследуя свой бок. Там, где должна была быть ужасная рваная рана, зияющая и воспаленная, ее пальцы наткнулись лишь на шершавую, загрубевшую кожу. Она посмотрела вниз. На ее ребрах красовался застарелый, белесый шрам, будто эта травма была получена не вчера, а много-много лет назад.

«Еще одна отметка», — с горькой иронией подумала эльфийка, механически прикасаясь к другому, давно знакомому шраму на шее, памяти о кинжале убийцы.

— Я рад, что с тобой все в порядке, — прогремел со стороны низкий, вибрирующий голос, заставивший дрогнуть землю под ней.

Цин-Цин резко обернулась. В десятке шагов от нее, сложив у основания чудовищные кожистые крылья и подобрав под себя мощные лапы, возлежал дракон. Настоящий, древний дракон. Его чешуя была цвета вороненой стали, отливающей на солнце синевой и багрянцем. Голова, увенчанная изогнутыми рогами, оказалась размером с карету, а глаза-блюдца, золотисто-янтарные, с вертикальными зрачками, с невозмутимым спокойствием разглядывали ее.

— Боги, это ты! — воскликнула она, не в силах скрыть изумления.

— Ты сама меня позвала, — равнодушно ответил исполин, выпустив из ноздрей два аккуратных клуба дыма. — Да и, кроме того, я был тебе должен. Долги надо отдавать. Даже спустя столетия.

— Ты меня исцелил? — тихо спросила Цин-Цин, все еще не веря, что боль ушла, а на месте страшной раны остался лишь шрам.

— Не одни эльфы владеют искусством плоти и духа, — ответил дракон, и в его катящемся голосе послышался оттенок древней мудрости. — Огонь может не только жечь. Он может и очищать, и запечатывать.

— Спасибо тебе, — сказала она, и в этих словах была не королевская благодарность, а простая признательность.

Игнис-Мортум сделал некое движение плечами, которых у него, строго говоря, не имелось. Лишь мощный изгиб в основании крыльев, который можно было принять за пожимание.

— Где мы находимся?

— В горах. У Белого Пика. До твоей столицы отсюда, день пути для моих крыльев. Три, для быстрых ног эльфа по тропам предков.

Он помолчал, давая ей осмотреться. Золотистый глаз наблюдал за ней с невозмутимым спокойствием.

— Если хочешь, я могу доставить тебя к стенам столицы. Или ты можешь воспользоваться тропами альвов. Одна из них начинается здесь, в ущелье.

Цин-Цин медленно поднялась на ноги. Взгляд скользнул по горным хребтам, утопающим в зелени, по далекой ленте реки, по бездонному синему небу. Мысли о возвращении, тяжелые и неумолимые, накатили на нее, как прилив. Признаться себе в этом было страшно, но… ее корона давно уже тяготила. Не власть, не ответственность. С этим она смирилась. А сама суть. Вечный затворник в золотой клетке дворца, расписание, протокол, бесконечные советы и взгляды, полные ожидания. Ей, до чертиков, хотелось простой свободы. Жить, не оглядываясь на титул. Путешествовать без свиты и охраны, дышать полной грудью, как сейчас. Она не позволяла себе этого веками. А сейчас… Сейчас был идеальный момент уйти. Навсегда.

Она вздохнула, и в этом звуке была тяжесть шестисот лет правления.

Да, это жестоко по отношению к Календис, к внукам. Они подумают, что она погибла в водах Серебрянки. Но разве это не лучше, чем видеть, как их мать и бабушка медленно угасает от тоски по иной жизни, которой у нее не было?

С другой стороны, она оставляла королевство не в плохом состоянии. Да, имелись нерешенные дела. Проклятые банкиры, новый мост, споры с гномами. Но сколько всего она успела сделать за эти века? Мир, процветание, дороги, лечебницы, библиотеки… А ее старшая дочь будет прекрасной правительницей. Календис, прирожденный лидер. Умная, решительная, и рядом с ней Галахад, сильный и преданный. Они составят великолепную пару на троне.

«Да, так, наверное, будет лучше для всех», — окончательно решила она, чувствуя, как камень падает с души, уступая место странной, непривычной легкости.

В конце концов, при желании, она сможет тайно наведываться, чтобы поглядеть на детей и внуков. Под чужим обликом. Но править… Нет. Более шестисот лет на троне. Она устала. Слишком устала.

Она мысленно усмехнулась, представив, что напишут о ней летописцы. Они ведь обожают преувеличивать, раздувать события, а порой и откровенно сочинять, чтобы угодить правящему дому или просто для красоты слога. «Ее правление длилось тысячу лет и стало Золотым Веком для эльфов… Она была мудра, как сама вечность, и прекрасна, как утренняя заря…» Пышные, пустые слова, за которыми скрывались реальные усталость, сомнения, ночные кошмары и застарелые обиды. Но потомкам сойдет. Им нужны мифы, а не правда.

Цин-Цин повернулась к дракону, который по-прежнему неподвижно лежал, будто высеченный из самой горы, и ждал.

— Думаю, я не вернусь, — медленно, взвешивая каждое слово, ответила королева.

Перед ее внутренним взором пронеслась вереница образов. Коронация дочери, как на её голову возлагают легендарную корону Фарвеллов. А потом ее собственная коронация, много столетий назад… Казалось, это было вчера. Но с тех пор ушло слишком многое. Родители отплыли, брат пал от ее руки, сестры и братья либо последовали за родителями, либо пали в бесчисленных войнах… Она осталась одна. Последняя из своего поколения.

— И что ты планируешь делать? — раздался низкий гул, нарушивший тишину ее мыслей.

— Не знаю, — честно ответила Цин-Цин, и на губах появилась почти девичья, неуверенная улыбка. — Жить. И путешествовать. Узнать, что находится за следующим поворотом дороги. Просыпаться не по звону дворцового колокола, а по пению птиц.

— Тогда я предлагаю попутешествовать немного вместе, — невозмутимо произнес Игнис-Мортум. — Одиночество, плохой попутчик, даже для таких древних, как мы.

— Куда ты направляешься?

— За океан. К закату… Или к восходу. Какая, в сущности, разница? Главное, лететь. Мир велик, а впереди вечность.

Цин-Цин посмотрела на него, на этого исполина, когда-то бывшего бичом ее земель, а теперь ставшего ее самым невероятным союзником. И она утвердительно кивнула.

Тогда дракон склонил свою громадную голову, подобную скале, и эльфийка, бывшая королева, ловко взобралась по цепкой чешуе на основание его шеи, устроившись между могучих рогов. Ее пальцы обхватили их, находя знакомую, почти что родную шероховатость.

— В путь, — просто сказала она.

Игнис-Мортум расправил крылья, затмив собой солнце. Мощный толчок, и земля ушла из-под ног, бросившись вниз. Резкий взмах, и они взмыли вверх, навстречу пронзительной синеве неба. В лицо Цин-Цин ударил тугой, свистящий поток воздуха. Он развивал пряди ее светлых волос, заставляя глаза слезиться, но она не закрывала их, а смотрела вниз, жадно впитывая открывающуюся картину.

Внизу, как нарисованная карта, проплывали изумрудные леса, петляющие ленты рек, зубчатые гряды гор и крошечные, с ноготь, города. Ее королевство. Прошлое. Оно оставалось там, внизу, под крылом дракона, уносящего ее в неизвестное будущее. Они стремительно уменьшались, превращаясь в едва заметную точку на фоне бескрайнего небосвода.

Что ждало их за горизонтом, за кромкой океана, в землях, которых нет на картах? Никто из них не знал. Но что-то определенно ждало. И в этом… В самой этой неизвестности, в свободе выбора пути, в свисте ветра и мощи крыльев под собой, Цин-Цин обрела наконец то, что искала всю свою долгую жизнь. Не корону, не трон, не вечную память в летописях, а простое, безудержное чувство полета. И это было куда ценнее любой, даже самой великой, короны.