1. Над пропастью во лжи

Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН

БЕЗ  РОДИНЫ  И  ФЛАГА
Роман

Книга вторая 
ПРОЗРЕНИЕ

Часть вторая
ВИСОКОСНЫЙ  ГОД

1.
К концу зимы исполнилось полгода как он вернулся на родину, да за это время не раз уж подумал, что, может, оно и зря. Ну да, бывший в Семенове третий, а ныне первый, Бортников, предложил перебраться «под его планы», да своя-то голова на плечах должна быть. С одной стороны дай бы бог многим и грех бы жаловаться: он и жена с работой устроены и сыновья в школе «под боком», а копнуть, так будто сменили устроенную жизнь на монолитном фундаменте на… канат над пропастью, и вышло балансирование во всем, что ни хвати.

Квартиру - да, спасибо Бортникову - получили перед Новым годом и ордер утром тридцать первого декабря как подарок под ёлку. Трёхкомнатная, в лучшем доме в городе и какой-то, говорят, не нашей планировки. Третий, «еврейский» этаж, две лоджии… Но дом строители, как часто у нас, «штурмовали». И - итог. Сначала весь январь не было воды, и ходили с ведрами почти за сто метров к уличной колонке, - ох, натаскался! До середины февраля не было газа, всё на плитке - ни приготовить чего толком, ни помыться. Ремонт декоративный с кухни начал. Обои красивые достал, как  Райкин говорил, «через завсклад-товаровед». Только наклеил, сосед сверху, директор школы бухгалтеров, придумал (вместо вполовину разворованных) батареи наставлять, - авария! Кухню и часть прихожей пролил, пришлось всё обдирать. Сейчас там, как в сарае, и надо всё по новой, опять - расходы.

Еще одно хорошее, но не для себя, дело провернул ещё в декабре - помог родителям Петра, как обещал, перебраться в город. Перед этим, конечно, все бумаги, все купчие, все там дела с нотариатом по доверенности. Хлопотно, но, как говорится, «штатно». «ЗИЛ» бортовой в автоколонне у Зверева, так уж, за бесплатно, по знакомству, выпросил «на денек». Думалось, что там у них везти-то: стол, три стула, две койки да комод. А вылезло - в три дня. С одной стороны оно, вроде, понятно: люди век прожили своим домом, а стоило стронуться, хлам - из всех щелей. От одной Манефы голова кругом. К чему ни прикоснись:»Ой, не забудь-ко! Ой, вот нашлося, а я уж потеряла!» Кадки, обувь, прялка, полушубки, сундуки, ларь - уж ларь-то зачем тебе?! А - прялка?! Тихий ужас!.. А хозяин захотел «прихватить» еще и… баню! Уж очень большой он любитель бани, а этой у него всего два года - новая. Эт-то просто слов нет - одни буквы! Её же надо сначала разобрать, да бревна перед этим пронумеровать, стропила, обрешетка, предбанник, полок, лавки… Да не поколоть ничего, не поломать, потому как это же потом и собирать! Опять просил машину да искал шабашников. Разобрали, перевезли, поставили на мох, который, уж к счастью, случайно - зимой! -  нашелся на складе местного лесничества. А печь-то кирпичную не перевезешь. Пришлось на ремзавод идти заказывать «буржуйку», чтобы «потерпеть» до лета. Словом, нервов намотал, набегался, наработался, сделал, что мог и как уж получилось - для Петра и в память о Лёшке. А вместо благодарности, которой и не будь, так и ладно бы, оба - и Михаил, и Манефа - теперь на него, как на врага. Вот уж поистине верно говорят - не дергай пожилого человека с места. А тут ещё тем более из села да в город, из собственного дома да к кому-то на постой.  А всё - он, Костя. Сунулся в помощники!

У Нины тоже вот, как теперь оказывается, - после радости неприятности. Радость была в том, что как переехали, а было это в первых числах января, заведующая «Родничком», с которым Нина рассталась, когда уезжали в Семенов, пригласила ее на младшую группу. У нее, с ее слов, - «о-очень жаль!» - пианистка в другой садик сбежала; воспитательница младшей хоть и бесталанная, но «уж та-ак ухлопоталась», чтобы вакантное место занять, «а группу на кого?» Конечно, согласилась. А как группу приняла да работать начала, так и… пожалела и лучше бы уж в тот же «Василек» или, на худой конец, в «Клеверок».

Оказалось, по слухам-шепоткам, - Белоцерковск городок маленький - две тетки, без пяти минут пенсионерки, мужика не поделили. Заведующая музыкантшу-»разлучницу» выгнала, закрыла - уж как та ни упиралась! - бесталанной воспитательницей копеечную вакансию, а на группу Нину приняла. А слух по городу пустила, что это кадровое «сальто» ее вынудил сделать… сам начальник управления, который с ним, Костей, заместителем редактора, будто бы в друзьях, а у того в приятелях сам первый райкома - «так вот и...» И - что? А то, что Нину, у которой и стаж, и опыт, и призвание, в коллективе не сказать, чтобы держат в черном теле, а холодно-сухо терпят на грани совсем уже полного вакуума.

С мальчиками - и грех и смех.  В Семенове в школу было - три остановки на автобусе, а теперь с садиком рядом. Утром Нина - на работу и их прихватила. Удобно, да вот с Юркой нелады. Не отличник, «пятерок» больше, чем «четверок», прилежный, дисциплинированный парень, общественник, школьный фоторепортер в Семенове, попал в новой школе в восьмой «в». То есть, в тот «случай», когда, как в любой школе, классы «а» из лучших комплектуют и в классные подбирают более опытных, а в остальные дальше по алфавиту - с бору по сосенке, кто в «лучшие» не тянет. И Юрка с первых дней - «белая ворона», которую двадцать четыре «серых» (в «третьесортном «в») клюют за то, что… они «серые». Неделю назад вечером толпой на улице дождали, увели за магазин и… Домой в синяках пришел, с разбитым носом, мама - в слезы да в ванну - отмывать!.. Пришлось ему, Косте, на следующее утро вместо редакции к директору идти, разбираться - невиданное дело!.. Зато Ванька… Ну, Ванька! Третий класс, десять лет. Ко двору, видать, пришелся и... подружку завел. И все у них по классике: домой провожает, портфельчик носит, списывать даёт… Молодец! Некая Танечка Градобоева, дочка директора мебельной фабрики, с которым он пока не имел чести…

А у него на работе…
На работе у него…
Как опять Семенов не вспомнить…

За девять лет в Семенове не раз и от разных людей при власти слышал в разновидностях выражений одну и ту же мысль, что «этому Белоцерковску не везет на первых лиц». Город областного подчинения, по местным меркам крупный промышленный центр. Когда девять лет назад покидал, половину тематических «кормушек» потерял. Культура, медицина, транспорт, пять строительных организаций, коммуналка, социалка, два речных порта - грузовой и пассажирский, железнодорожный узел-»развязка», народу только в городе под полста тысяч, а в руководители выбрать будто некого. И то. За девять лет только в райкоме партии сменились три первых. В городском и районном исполкомах - как-то под фамилии председателей и их заместителей пальцы загибал - двух-то рук хватило, но это - чехарда.

Сменилась почти вся редакция. Из старого штата только Колька-мотороллер, редактор, да машинистка Мария Петровна. Остальные все новые, а творческая часть - народ вообще случайный. А тут он, Костя, - хуже снега на голову. Должность зама - ему, а в ней Веру Толстоверову уже «обмыли». Трехкомнатную новую квартиру - ему, которую «строили» для Любы Петялиной - «всю жизнь в коммуналке с тремя детьми ютится». Да обе - «брошенки». Обеим, получается, он свет в конце тоннеля их жизненного застил. И полгода минуло, а обе к нему будто… держатся только бы не кинуться загрызть. Да кабы только это.

Заметил…
И нельзя было не заметить, что вообще в коллективе к нему, как к Нине в садике. Не сказать, чтобы враждебность, отчужденность или холодность прямо проявляемые, нет, а впечатление такое, будто он каждого чем-то глубоко… оскорбил. Ну, с Катушевым, Толстоверовой, Петялиной - ясно. А остальные?

Впрочем, пожалуй, скорее по молодости, пусть и журналист уже сложившийся, и отец двух детей, и писатель с двумя книгами, но впору отметить, что видел он, Костя, в этом смысле лишь вершинку айсберга. И надели бы его боженька даром психолога повыше среднего, он бы не к концу зимы, как сейчас, а еще осенью на первом месяце работы постиг бы совсем не тонко-ироничный, а глубинно-жестокий смысл поговорки «по одёжке встречают, по уму провожают». И, может, догадка бы родилась, не первый ли здесь он сам себе враг.

Что до «одёжки», так кабинетная работа, служебные «орбиты» и желание «выглядеть» ещё в Семенове сформировали в нем некий дресс-код, в котором ему было уютно. В отличие о «нормальных чиновников» да и просто «приличных мужиков» он не любил однотонные костюмы, а предпочитал черные брюки, светло-серый пиджак, белую рубашку и броский, на грани безвкусицы, галстук с каким-нибудь ярким графическим рисунком. А к застольям в дни рождения коллег уж три раза появлялся «наоборот» - в белых брюках, черном пиджаке при неизменных «рубашка-галстук». Конечно, для Белоцерковска, городка провинциального, оно выглядело, может, фрондирующе, но в рамках того, что элегантно, - по его, Кости, мнению. А по мнению зубоскалов, которые всегда уж обязательно найдутся, - павлин. А ещё у него была дубленка цвета какао, дорогущая, купленная год назад в Москве, какой в Белоцерковске не было ни у кого; и знавшие, как, впрочем, и не знавшие его, бывало, провожали на улице такими взглядами, что говорили будто:»Нельзя вот так-то уж, перед всеми-то!»

И была ещё во внешности его деталь, добавлявшая «павлиньей пестроты» в образ его от тех зубоскалов. В раннем детстве переболел он золотухой, и на затылке справа за ухом, на выболевшем месте обширной коросты ярко белело на темно-русом фоне бесформенное волосяное пятно диаметром в чайную чашку. Иногда, увидев его в зеркале, и то не во всяком, а дома, в трюмо, он на мгновение лишь задерживал взгляд на нем как на примелькавшейся «метке», не подозревая, что у окружающих, особенно не знавших его, именно пятно это редкостью и яркостью своей  не только очень портило его внешний облик, но и сомнения даже вселяло в весомость и авторитетность мыслей его, «человечка как из шапито». А ещё не знал он и не слышал даже мельком, что кто-то из редакционных хотел было пустить в оборот и на правах прозвища словечки «меченый» и «золотушный», в смысле - «этот золотушный», но не прижились. 

Что касается ума, не того, которым обладают смертные в меру наделенности природой, а того, по которому в поговорке «провожают», так его в том году ещё, в сентябре, через пару недель уже, как на работу вышел, «проводили». То есть - «выпроводили». И позаглаза за чаями на работе и дома на кухнях к единому мнению пришли, что сам дурак. И если бы каким-то чудом ему довелось эти разговоры слышать, пожалуй, и признал бы, что да, у этих теток с коммунальных кухонь, пропахших керогазами, есть повод для зависти. Университет, писатель с двумя книгами, красавица жена, сыновья отличники (почти), семейное счастье, талант журналиста, а тут ещё квартира с двумя лоджиями - полный в жизни успех. И за что в Семенове его и семью его уважали и превозносили, за то же здесь… в общем… ненавидят.

Но что в любопытную новость ему вышло бы, так это, оказывается, уже сложившееся мнение, будто от осознания им собственного успеха в жизни не только в лице его и в манере одеваться, а и держать себя, в поведении, жестах, походке, манере говорить во всем облике его видится им некое... сияние. И будто он не только прозрачно-недвусмысленно сиянием этим намекает, а демонстративно понять дает, что остальным всё это не только недоступно, но и достижимо не будет никогда. И вспомнил бы, может, главную мудрость, что никто не вправе подниматься над толпой. Живёшь в коллективе, так живи с коллективом, налаживай, поддерживай отношения.

Он, Костя, всё это понимал, а вот налаживать-то зачем ему? На должность он принят официально. На бюро райкома утвержден как зам. и зав. отделом партийной жизни. Обязанности знает, направления ведёт. Но главное, что самое-то важное: он не в редакции работает, - в газете! И не работать, собственно приехал, а с миссией прибыл - свою малую родину из тухлого болота вытаскивать. А что до «налаживать отношения» и в подобном мочале копаться, так это не его уровень. Да и необходимости нет. Потому как теперь уже через пару месяцев, когда он заступит в редакторскую должность, он потихоньку, осторожно, чтобы не выглядело с плеча, с расчетом на многие годы вперед, для себя, а значит, для газеты поменяет этот серпентарий на молодых одаренных ребят, которые в Белоцерковске есть! Е-есть! Которые работать будут не в редакции, а - в газете, как он. И служить не ему, редактору, будут, а - идее! Потому как они с Михаилом Юрьевичем тут всерьез и надолго.

(Продолжение следует)