эхо когда-то прожитой вместе бури

Петербург струился, размытый акварелью по мокрой бумаге. Небо, всего час назад свинцовое и давящее, теперь было просто пепельным, и в его толще где-то над Летним садом таился тусклый, рассеянный свет. Туман по-прежнему висел в воздухе, но теперь он не пожирал мир, а лишь смягчал его углы, превращая город в старинную, выцветшую фотографию.

Мы стояли на том же мосту, где когда-то поставили точку. Канал, тогда похожий на трещину, сегодня был просто водой — холодной, темной, но живой. В ее глубине дрожали отражения фонарей, что зажигались на набережной, — крошечные, но упрямые огоньки.

Тот апокалипсис любви, что мы пережили, оказался не концом света. Он был зимой. Снегом, который укрывает все до единой черточки, замораживает и заставляет замереть. Но любая зима знает, что ей на смену придет оттепель.

Мы не стали другими людьми. Шрамы на душе остались — тонкие, белые, как трещинки на фарфоре. Мы по-прежнему помнили, как больно умереть друг для друга, не переставая дышать. Но сегодня, глядя, как ты пытаешься поймать взглядом отражение в воде, я увидел не чужую планету, а знакомый берег.

Мы так и не научились «сохранять любовь». Это громкое, тяжелое слово — «сохранить». Как будто нужно запереть ее в сейф, боясь сквозняка. Мы, наверное, никогда не разведем того самого надежного костра. Но, может быть, мы способны на что-то иное — не хранить, а снова и снова зажигать маленькие огни. От искры случайной улыбки. От тепла руки, нечаянно коснувшейся твоей руки на холодном парапете. От тихого «помнишь?», в котором уже нет яда, а есть лишь эхо когда-то прожитой вместе бури.

Ты обернулась, и твои глаза были полны того же вопроса, что витал и в моих. Небо над нами не прояснилось, туман не ушел. Мы все еще стояли у той же черты. Но сегодня в воздухе пахло не сыростью конца, а влажной свежестью начала. Это был не громкий триумф, не всепрощающая симфония. Всего лишь тихий, хрупкий, как первый подснежник, шанс.

И этого, возможно, было достаточно, чтобы идти дальше и оставить всё позади.