Senex. Книга 2. Глава 6

Книга Вторая. Трудоголики и алкоголики

Глава 6. Новый Генеральный директор

Ты принуждаешь многих переменить о тебе
мнение - это ставят они тебе в большую вину.
Ты близко подходил к ним и всё-таки прошёл
мимо -- этого они никогда не простят тебе.
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра

          Рабочий 2015 год начался с новости, что бывший Генеральный директор завода Крутов осуждён условно на три года.
          В 9 часов того же дня, по сложившейся традиции, весь коллектив ПДО собрался в комнате 220, чтобы поздравить Королёву с днём рождения, а в обед она устроила корпоратив в комнате 221. Грохольский отсутствовал, он на Новогодние каникулы уехал на родину, в Крым, и должен приехать завтра, поэтому Василий Порфирьевич взял на себя роль «хозяина помещения». Он первый сказал тост, причём, не позволил себе никаких подвохов и иносказаний, и он это делал искренне, потому что у него не было никакого желания мстить Королёвой. Мотив такого поведения Василия Порфирьевича был предельно простой: «Если я могу так вести себя со своим бывшим врагом, то с женой я просто обязан вести себя в сто раз уважительнее». Остальные участники корпоратива подхватили его импульс и говорили Королёвой только хорошие слова.
          Королёва откликнулась на доброжелательное отношение сослуживцев и стала откровенничать, рассказывая новые подробности любовной истории своей дочери:
          - Дочка разводится с мужем и выходит замуж за швейцарца Кристиана. Мой  новый зять имеет швейцарскую фирму, торгующую запчастями для уборочной техники. Моя дочка тоже занимается продажей запчастей к импортной уборочной технике.
          «Вот и попробуй после этого утверждать, что этот новый брак не по расчету! - невольно подумал Василий Порфирьевич, слушая Королёву. — Хотя, мне кажется, что в этой трагедии виновата не только дочка Королёвой, но и зять. Как утверждает Фрейд, „человек располагает ограниченным количеством психической энергии, а потому он должен решать свои задачи путем целесообразного распределения либидо. Затраченное на цели культуры отымается главным образом у женщин и сексуальной жизни. Постоянное пребывание среди себе подобных и зависимость от отношений с ними отчуждают мужчину даже от его супружеских и отцовских обязанностей. Женщина видит, как она оттесняется на второй план притязаниями культуры, и у нее начинается вражда с культурой“. А зять Королёвой — компьютерщик, он, как я понял из рассказов самой Королёвой, не отрывается от компьютера. Вот он и доигрался. Я не вижу в этой ситуации ничего необычного, потому что у молодых людей в этом возрасте амбиции зашкаливают, и не все способны с ними справиться ради сохранения семьи».
          Королёва тем временем стала «ругать» дочку за то, что у неё машина «Ягуар» и ещё несколько дорогих иностранных машин, которые она меняет, как перчатки… А у Василия Порфирьевича возникла своя интерпретация её слов: «Королёва вроде бы ругает дочку… А получается, что она хвалит саму себя за то, что у нее такая богатая дочь, у которой нет счёта деньгам. Королёва донашивает модные дорогие вещи своей дочери, поэтому всем кажется, что это Королёва такая богатая и модная. Дочь Королёвой стала бизнес-леди, потому что овладела способностью переступать через людей, и этому она научилась у мамочки. Она с лёгкостью переступила через своего „бесперспективного“ мужа, отца своих детей, сделав их несчастными на всю жизнь. Королёва хвастается сапогами от „Prada’, которые достались ей от дочери, и это закономерно: человек, который бьётся за свои амбиции по мелочам, крысятничает, содержит при себе прислугу в лице Пешкина, неизбежно будет носить чужие вещи, потому что весь свой потенциал он растрачивает на борьбу за то, чтобы все признали его непомерные амбиции».
          Королёва сообщила, что её дочь занимается бодибилдингом, подробно рассказала, сколько времени дочь тратит на шопинг, и все поняли, что на подобные занятия уходит очень много времени… Поэтому неудивительно, что у дочери Королёвой совершенно нет времени заниматься детьми, и с ними сидит няня, чужой им человек.
          На следующий день Грохольский вернулся из отпуска, рабочая обстановка в комнате 221 вернулась в своё привычное состояние… Но Василий Порфирьевич обратил внимание на то, что Хан прекратил попытки доминировать над своим начальником, а Грохольский, наоборот, вернулся к привычному доминированию над своими подчинёнными. Василию Порфирьевичу стало интересно: «Почему Хан перестал доминировать?» - и у него возникли две версии. Во-первых, он предположил, что на Хана повлияло поведение самого Василия Порфирьевича: он прекратил поддерживать оскорбительные шутки «молодого сцыкуна», и он почувствовал себя не в своей тарелке.  Во-вторых, Хан мог осознать, что ему никогда не удастся перепить своего начальника, и он сдался… Ради сохранения здоровья.
          Проанализировав перемены в поведении Хана, Василий Порфирьевич понял, что ему тоже надо изменить стиль поведения с Грохольским. Появившись в комнате 221, он вёл себя независимо, как профессионал бюро МСЧ, но теперь он начал понимать, что это были его амбиции. Сейчас ему лучше вести себя более смиренно, как будто он — подчинённый Грохольского, потому что доминирование Грохольского не оставляло Василию Порфирьевичу другого выхода. Он решил, что ему надо подстроиться под доминирование Грохольского, подчиниться ему… Но, приняв такое решение, он пока не знал, прав ли он.

          * * *
          У ночного дежурного по заводу Стояна случился инсульт, часть тела была парализована, образовался отёк лёгкого. Кризис продолжался несколько дней, и в конце января Стоян умер. У Гайдамаки и Самокурова возникла проблема: кого взять вместо Стояна? На место ночного дежурного по заводу давно претендовал Полянский, но Самокуров знал, что Полянский - любитель выпить, поэтому предложил место ночного дежурного по заводу более надёжному в этом отношении Василию Порфирьевичу.
          Если бы Василий Порфирьевич до сих пор оставался без реальной работы, то, может быть, он и согласился стать ночным дежурным. Но, во-первых, он уже почти год имел реальную работу, которая ему очень нравилась, и он не хотел лишаться этой работы. Во-вторых, у него уже был опыт работы ночным дежурным по заводу, и он знал недостатки этой работы. Но самое сильное отторжение от этой должности у него вызывала личность Главного Диспетчера Самокурова. Василий Порфирьевич уже знал, что Самокуров – грамотный, мудрый человек, но он уже много лет жил без жены, поэтому в его характере появилась склонность к самодурству, и эта черта характера Главного Диспетчера больше всего не нравилась Василию Порфирьевичу.
          Однажды, когда Василий Порфирьевич, разговаривая с Самокуровым, лишь слегка затронул тему Крыма, то Самокурова мгновенно понесло:
          - Это неправильно, что мы строим мост через Керченский пролив!
          - Но почему? - удивился Василий Порфирьевич.
          - Это несправедливо, мы должны были спросить разрешения у Украины, которая владеет частью Азовского моря.
          - Но ведь Крым теперь наш!
          - Крым мы тоже вернули себе несправедливо! - упорствовал Самокуров.
          «Теперь мне стало понятно, почему развалилась служба Главного Диспетчера, - подумал Василий Порфирьевич. - Самокуров сам стал инородным телом, и система готова отторгнуть его со всеми его потрохами. И мне совсем не жалко этого упёртого барана с его заскорузлыми стереотипами о справедливости. И теперь я не удивляюсь, что Самокуров выбрал общение не со мной, а с Пешкиным: тот до сих пор считает, что государственный переворот на Украине — это выражение воли украинского народа».
          После разговора с Самокуровым Василий Порфирьевич поделился с Грохольским соображениями Самокурова о возвращении Крыма, и тот сказал:
          - Я уже давно заметил, что в диспетчерском бюро плохая аура.
          - Я с тобой согласен, - добавил Василий Порфирьевич, - там энергетический застой из-за тяжёлого характера Самокурова. Сначала это была просто плохая энергия, а потом началась череда болезней.
          У Василия Порфирьевича накопилось много примеров неадекватного поведения Самокурова.
          В марте прошлого года Самокуров отдыхал в Индии, он был в восторге от индийский природы, и после отпуска показал Василию Порфирьевичу фотографии, сделанные там. Василия Порфирьевича удивило то, что Самокуров выучил наизусть названия всех населённых пунктов и рек, где он побывал, было видно, что он готовился к показу фотографий, как к экзамену… И самое удивительное было в том, что Самокуров в Индии сломал большой палец правой ноги, и до сих пор хромал.
          Летом, когда Галина Гордеевна была в отпуске, её обязанности исполняла Личинкина. Но в первый же день у неё поднялось давление, и её с работы увезла скорая помощь. Василий Порфирьевич сделал простой вывод: «Не каждому дано работать рядом с Самокуровым, поскольку его упрямство стало перерождаться в тупость. И причиной постоянных болезней Галины Гордеевны тоже является Самокуров».
          Болезнь и смерть Стояна подтвердили, что кризис диспетчерской службы под руководством Самокурова прогрессирует, и Василий Порфирьевич понял, что он, образно говоря, не сможет контролировать эту территорию из-за самодурства Самокурова. Поэтому он заранее обдумал вероятное предложение ему места ночного дежурного, и когда предложение было озвучено, он отказался под благовидным предлогом:
          - Я не хочу перебегать дорогу Полянскому, который уже давно мечтает занять это место.
          Самокуров вынужден был взять Полянского вместо Стояна, и все ночные дежурные стали по очереди замещать диспетчера Галину Гордеевну, которая снова была на больничном. На место Полянского Чухнов пригласил Романа Щеглова из фирмы «Машиностроение».
          Василий Порфирьевич невольно подвёл итог произошедшим событиям.  Смерть Стояна, которому было 73 года, перевод на должность ночного дежурного Полянского, которому 65 лет, приход вместо него молодого Романа Щеглова — это признаки начавшегося омоложения отдела. В отделе остались два сотрудника, которым было больше 65 лет - Рогуленко и Старшинов.

          * * *
          Василий Порфирьевич был по своей природе человеком мягким, неконфликтным, поэтому старался наладить нормальные рабочие отношения с молодым Начальником бюро МСЧ Лёней Парамошкиным, но, несмотря на свою доброжелательность, ощущал предвзятое отношение к нему молодого начальника. В конце января пришло время отчётов цехов, они завалили Василия Порфирьевича горой накладных, которые надо было проверить, отсортировать и подписать. Кроме этого, ему надо было зарегистрировать новые технологические наряды, выпущенные технологами, и Василий Порфирьевич был весь в работе. Но Лёня почему-то решил, что Василия Порфирьевича непременно надо подгонять, как нерадивого школяра, и он даже выразил Василию Порфирьевичу претензию за то, что он не запланировал очень срочный наряд. Но Василий Порфирьевич не стал брать вину на себя, потому что получил этот наряд только вчера, поэтому довольно резко ответил Лёне.
          Но Лёня не угомонился, он стал торопить Кондратьеву, и она тоже решила не считать себя виноватой:
          - Ну чего пришёл? Не мешай работать! - а когда Лёня продолжил настаивать, убеждая её в том, что на выполняемую ею работу надо немного времени, ответила более конкретно: - Я сама знаю, сколько на это нужно времени. Иди отсюда, не мешай работать!
          Все засмеялись, а Грохольский подвел итог:
          - Вот она, свобода слова пенсионера!
          - Пенсионер защищён государством, поэтому он, как юродивый, может говорить правду! – поддакнул Василий Порфирьевич.
          Лёня ушёл, и Василий Порфирьевич, наконец, с помощью Кондратьевой, разгрёб горы технологических нарядов и накладных. Можно было бы немного расслабиться… Но не тут-то было! В конце дня прибежал Лёня и стал учить Василия Порфирьевича, как надо «правильно» планировать работу трубомедницкому цеху. Теперь, когда племянник Гайдамаки Денис Петров стал начальником трубомедницкого цеха, уже Начальница ПРБ этого цеха стала позволять себе требовать от сотрудников ПДО сроки обеспечения материалами её плана. Этот «мастер-класс» разозлил Василия Порфирьевича, потому что он знал, что ничего этого «желторотый» начальник Лёня пока не знает, он лишь добросовестно пересказал Василию Порфирьевичу то, что «разжевала» и положила ему в рот Рогуленко. Василию Порфирьевичу очень не понравилось, что Лёня уже позволяет себе напирать на него и предъявлять ему претензии, изображая из себя профессионала. «Какой же выход из этой ситуации? – задумался Василий Порфирьевич, и вскоре получил ответ на свой вопрос: - Из этой ситуации существует такой же выход, как и в ситуации с Денисом, а именно общение. Любая тупиковая ситуация должна вынуждать меня расширять общение. Это мой закон». Василий Порфирьевич решил не ссориться с Лёней, поэтому сам обратился к нему с просьбой показать, как надо «правильно» планировать трубомедницкий цех… Ну, раз уж этот «желторотый» решил изображать из себя великого профессионала.
          Вечером Василий Порфирьевич поделился с Анной Андреевной:
          - Сейчас у меня очень много работы, я не успеваю её сделать, и мне помогает моя напарница Кондратьева, которую я замещаю во время отпуска.
          И Анна Андреевна увидела эту ситуацию под другим углом:
          - Согласись, что одно дело, когда ты помогаешь то одному сослуживцу, то другому, и совсем другое дело, когда у тебя самого появляются помощники. Это совершенно разные состояния.
          «А ведь жена права! – удивился Василий Порфирьевич. – Как-то незаметно для себя я за прошедший год перешёл в новое состояние. Год упорной работы в бюро МСЧ изменил мою систему координат. Раньше свой дом я считал тюрьмой, лишенной эмоций, в выходные дни я не находил себе места, мне обязательно надо было посетить какое-нибудь культурное мероприятие, чтобы покинуть тюрьму и получить общение. Я ждал окончания выходных, чтобы покинуть тюрьму и пойти на работу, где меня ждали сильные эмоции, пусть даже очень негативные, и общение только с Королёвой. Сейчас всё изменилось: для меня тюрьмой стала моя работа в бюро МСЧ, зато дома я не чувствую себя в тюрьме, мне не надо ехать развлекаться. Я словно вылечился от тяжёлой болезни, и это показали Новогодние каникулы. Сейчас главной ценностью выходных дней является для меня возможность выспаться. Раньше я был не в состоянии воспользоваться этой возможностью, вставал рано даже в выходные, потому что постоянно находился в стрессе. Я шёл на работу, где у меня не было работы, потому что это был единственный источник дохода. Сейчас у меня, кроме зарплаты, есть ещё и пенсия. Я прихожу на работу, начинаю выполнять привычную и понятную работу, общаюсь с сослуживцами на равных, ощущаю их уважение ко мне, подпитываюсь уверенностью, мои страхи уходят, я обретаю уверенность в себе, и в общении принимаю слегка ироничный тон. Это право мне дают мои профессиональные знания и богатый производственный опыт. Я остаюсь на вершине, на которую смог подняться упорным трудом, и на которой не смог удержаться, будучи Начальником БАП. Мой характер тоже меняется: я перестаю стыдиться своих достижений и начинаю гордиться ими.
          Человек не может быть на работе одним, а дома совсем другим. Он везде одинаковый. И если дома я чувствовал себя как в тюрьме, то это могло быть связано с тем, что на работе я сидел весь день рядом с Королёвой. Моей тюрьмой было общение с Королёвой, и это своё качество я неосознанно переносил на жену. Я уже год не общаюсь с Королёвой, ощущение тюрьмы оставило меня и дома, и на работе, и общение с женой я перестал отождествлять с тюрьмой. Моя сексуальная потенция тоже, видимо, пострадала от общения с Королёвой, поэтому секс с любимой женой я тоже мог воспринимать как тюрьму.
          Вот к каким страшным последствиям привело моё общение с Королёвой. Она своей ненавистью ко мне словно загоняла меня обратно в материнскую утробу, а если я чувствовал себя в тюрьме, значит, сама материнская утроба стала для меня тюрьмой. Избавившись от общения с Королёвой, я как будто заново родился, обрёл новую судьбу, в которой материнская утроба уже не является для меня тюрьмой».
          Размышления Василия Порфирьевича прервала Анна Андреевна, процитировав ему изречение одного священника, которое она нашла в Интернете: «Пенсионный возраст – это самый творческий период в жизни человека».
          - Наверное, этот священник прав, - ответил Василий Порфирьевич. - Я не забываю о том, что скоро уйду на пенсию, моим главным состоянием будет именно вакуум в общении, и мне уже сейчас надо привыкать к нему. Но я также понимаю и то, что этот вакуум может ощущаться только в сравнении с тем состоянием, в котором я нахожусь на работе. На самом деле вакуум в общении — это возможность полностью погрузиться в творческое состояние. И если человеку на пенсии не удастся смириться с вакуумом в общении, то этот вакуум будет представлять угрозу для этого человека.
          - Неужели это так серьёзно? – забеспокоилась Анна Андреевна.
          - Мы с тобой знаем, что великая оперная певица Елена Образцова умерла от лейкемии. Мне кажется, что она не нашла в себе воли смириться с тем, что с возрастом могла исполнять только партию старой графини из оперы «Пиковая дама». Для неё это оказалось тюрьмой. Её трагическая судьба навела меня на мысль, что нам надо заранее привыкать к роли пенсионеров и ко всем связанным с этим состоянием ограничениям, а не цепляться побелевшими пальцами за былые достижения и регалии… И уж тем более не стараться казаться молодыми.

          * * *
          Молодая жена Гниломедова Регина тоже устроилась на завод, и ей посчастливилось устроиться в Отдел Главного Строителя, куда не взяли её мужа. Грохольский всё это знал, поэтому издевательски называл Регину «однофамилицей» Гниломедова. Когда Кожемякина заболела, Грохольскому позвонила «однофамилица» Гниломедова и стала строго требовать от Грохольского документ, который должна была предоставить ей Кожемякина:
          - Я должна отдать этот документ Елистратову сегодня. Это его распоряжение!
          Грохольский, воспользовавшись случаем, стал откровенно глумиться над «однофамилицей» Гниломедова, причём, в его присутствии:
          - Да мне наплевать на Елистратова! - ответил он "однофамилице", а когда та положила трубку, он продолжил, теперь уже для самого Гниломедова: - Ровным счётом ничего не произойдёт, если она не предоставит этот документ Елистратову сегодня. Я же знаю!
          «Это хороший урок и для меня, - решил Василий Порфирьевич, наблюдая „мастер-класс“ в исполнении Грохольского. Я уже собрался на свободу, то есть на пенсию, но ещё не чувствую себя свободным. Я всё ещё боюсь, что, либо „желторотый“ Лёня, либо другой начальник меня накажет. От этого стереотипа надо освобождаться. Это не значит, что я должен вести себя так же раскованно, как Грохольский, но должен быть свободным в мыслях и эмоциях, внешне оставаясь прежним. Я не случайно так тесно общаюсь с Грохольским: здоровый цинизм, как он сам это называет, поможет уменьшить мои детские страхи».
          В бюро МСЧ было принято сразу подписывать накладные, которые приносили цеха, и сотрудники бюро всё бросали и подписывали накладные, потому что на основании этих накладных цеха оформляли документы на оплату произведённых работ. Гниломедов никогда сразу не подписывал накладные цехов, даже если они очень просили об этом, он старательно повышал свою значимость.
          - Я сейчас очень занят! - говорил он, а сам часами сидел в мобильном Интернете. Накладные лежали, цеха звонили, умоляли подписать их, но Гниломедов готов был идти с ними на конфликт, чтобы показать важность своей работы.  И Грохольский, видя это, нисколько не помогал Гниломедову избавиться от этого недостатка.
          В комнате 221 не было принято начинать обедать ровно в 12.30, когда официально начинался обеденный перерыв, все начинали обедать раньше, потому что народу было много, и каждый должен успеть разогреть свой обед в микроволновке. Василий Порфирьевич, дождавшись своей очереди к микроволновке, тоже разогрел свой обед раньше обеденного перерыва и начал обедать. Гниломедов это увидел и громко сказал:
          - А почему это Василий Порфирьевич обедает раньше времени?
          Василий Порфирьевич продолжил обедать, стараясь не обращать внимания на «феноменального идиота» Гниломедова… Но при этом он опрокинул кружку с чаем и залил накладные.
          Кондратьева тоже стала обедать раньше, Гниломедов ей ничего не сказал, но стал гипнотизировать её… И она разлила суп на стол.
          Эти происшествия получили у обитателей комнаты 221 название «Проклятие Гниломедова».

          * * *
          В начале февраля сотрудники ПДО приняли отчёты цехов за январь и начали планировать работы цехам на февраль. Лёня стоял у Василия Порфирьевича над душой и требовал, чтобы он скорее закончил планирование, а Василий Порфирьевич монотонно отвечал ему:
          - Лёня, я не могу планировать быстрее, потому что мой старый компьютер работает очень медленно! - и таким образом он учился не брать на себя вину за медленный компьютер: «Этого мне ещё не хватало!»
          Лёня и сам видел, что компьютер Василия Порфирьевича едва живой, поэтому вынужден был ему помогать — взялся планировать корветы.
          «Наконец-то Лёня Парамошкин, мой Начальник бюро, официально признал очевидный факт, что мой компьютер не годится для планирования работ МСЧ», - порадовался Василий Порфирьевич.
          Через час Лёня сообщил ему:
          - Василий Порфирьевич, я запланировал корветы, Вам остаётся только распечатать номенклатуру.
          - Спасибо, Лёня! - ответил Василий Порфирьевич, и при этом снова отметил очевидную разницу в скорости работы их компьютеров.
          Он закончил планирование, с огромным трудом распечатал номенклатуру работ… И тут выяснилось, почему Лёня торопил его с планированием.
          - Василий Порфирьевич, - сказал Лёня, - Гайдамака распорядился после обеда посадить Вас вместо Личинкиной на место диспетчера.
          Гайдамака и раньше командировал Василия Порфирьевича в диспетчерское бюро... Но тогда ему не пришлось прерывать свою работу, потому что у него её просто не было. Сейчас у Василия Порфирьевича была реальная и очень срочная работа… А Гайдамака всё равно грубо прервал её, и Василий Порфирьевич точно знал, что, пока он сидит в диспетчерской, у него скопится целая гора работы, которую ему придётся потом судорожно разгребать. Он надеялся, что Гайдамака не посмеет его трогать, потому что бюро МСЧ было неприкосновенной структурой, от которой напрямую зависело производство. Когда Гайдамака не трогал Василия Порфирьевича, он понимал, что востребован на производстве. Но Гайдамака посмел тронуть его в самый напряжённый и ответственный период работы, и Василий Порфирьевич, сидя в диспетчерской, дал волю размышлениям, на которые у него теперь было достаточно времени: «Год назад Гайдамака отправил меня помогать бюро МСЧ, потому что они не справлялись, но если он теперь отправляет меня, сотрудника бюро МСЧ, замещать диспетчера, значит, теперь моя помощь МСЧ не нужна? А поскольку Гайдамака посмел тронуть святое — самое работоспособное в отделе бюро МСЧ, то я чувствую, что на этом месте уже не востребован. Так что ли мне понимать эту „командировку“? Тем более, что Самокуров сказал мне: "Гайдамака направил Вас к нам на неделю!" Я представил, какая гора накладных скопится за неделю, и мне стало не по себе. В такие моменты чувствуешь себя изгоем… Мне это не нравится, и я снова всерьёз задумался об увольнении… Но, может быть, меня сюда направили для исправления? Ведь я в последнее время всерьёз стал ассоциировать свою работу с тюрьмой. В таком состоянии нельзя работать. Главным моим достижением в комнате 221 стал авторитет, который я заслужил в глазах сотрудников БОП и самого «хозяина помещения» Грохольского. Я ощущаю физически этот авторитет, моя самооценка значительно выросла… А сейчас, когда Гайдамака заставил меня сидеть в диспетчерской, это ощущение пропало. Но ведь авторитет - это некий потенциал, который можно преобразовать во что-то другое. А может, меня лишили авторитета, потому что он лишает человека молодости? Может быть, это так, но мне не дано это знать. Зато я знаю другое.
          Если человек хочет иметь больше, чем другие, то он должен затрачивать усилий больше, чем другие. Затрачивая чрезмерные усилия, я привлекаю к себе энергию окружающей среды. У меня появилась реальная возможность превзойти всех сотрудников ПДО в работоспособности. Неужели и после этого Гниломедов посмеет заикнуться, что я не работаю? Но дело даже не в Гниломедове. Наверное, эта „командировка“ необходима, прежде всего, мне самому, чтобы я избавился — даже не от чувства вины - от самой мысли, что я бездельник».
          Василий Порфирьевич начал переселяться в диспетчерскую вместе со своим компьютером, потому что понял, что ему придётся «воевать на два фронта», а в компьютере Галины Гордеевны не было нужных программ. Грохольский, увидев, что он переселяется, спросил ехидно:
          - Ну, Вы к нам вернётесь?
          - Конечно! - уверенно ответил Василий Порфирьевич… И в этот момент у него возникла мысль: «А может, я всё-таки незаменим для отдела, если Самокуров не может обойтись без меня? Получается, что мои начальники, Чухнов и Парамошкин, отправляя меня в „командировку“, сочли, что я им не нужен, и в такие моменты я чувствую себя изгоем... А может, именно так ощущается свобода, когда пытаешься оценить её, находясь в рамках прежнего стереотипа? Может быть, именно сейчас у меня появилась возможность покинуть пределы старого стереотипа, согласно которому меня только что сильно обидели? А если высунуть голову из этой скорлупы, то можно сказать: "Да мне наплевать! Никто меня не обижал!" Это в глазах обитателей комнаты 221 я снова пострадавший, но на самом деле меня никто не обижал. Мне предстоит на целую неделю забыть об основной работе, после чего я буду долго разгребать скопившуюся гору документов. Как знать, может, мне даётся возможность выйти за пределы стереотипа. А может, это расширит границы внутренней свободы, и тогда моим детским страхам станет больше места, и они не будут чувствовать себя такими важными. Ведь для человека, который считает себя жертвой, ощущение тюрьмы является величайшей несправедливостью. - И настроение Василия Порфирьевича мгновенно изменилось: - Я знаю, что меня ждёт гора документов... Но я этого уже не боюсь. Ещё недавно я боялся, а теперь уже не боюсь. Границы моей свободы раздвинулись».
          В диспетчерскую пришла Кондратьева и спросила:
          - Василий Порфирьевич, цеха несут накладные, кто будет их подписывать?
          - Подписывайте Вы, потому что у меня нет времени: я должен сейчас обзвонить все цеха и сообщить им, что сегодня будет отключена техническая вода.
          Василий Порфирьевич сидел в диспетчерской и обзванивал цеха, а мимо него носились его коллеги из бюро МСЧ, и после суеты, которая всегда присутствовала в комнате 221, у него возникло ощущение, что время остановилось.
          В конце дня Кондратьева принесла Василию Порфирьевичу новые технологические наряды, и он, пересилив себя, начал вносить их в программу DRAKAR. Ему показалось, что она это сделала умышленно, потому что женским чутьём уловила: нынешняя «командировка» Василия Порфирьевича - это не рядовое событие, а свидетельство того, что Гайдамака перешёл некую красную черту в отношении к нему, он в одностороннем порядке нарушил их договорённости. И теперь она опасается, что Василий Порфирьевич по какой-то причине может покинуть ставшее привычным для всех обитателей комнаты 221 рабочее место. Такая забота была приятна Василию Порфирьевичу.
          В диспетчерскую пришёл новый сотрудник бюро МСЧ Иван Костогрыз и предложил Василию Порфирьевичу вернуться в комнату 218, поскольку Полянский стал ночным дежурным по заводу. Это был ещё один знак Василию Порфирьевичу, что он везде востребован: его помощи постоянно добивался Самокуров, его с нетерпением ждали в комнате 221, а теперь его просили вернуться в комнату 218. Но Василий Порфирьевич вежливо отказался, потому что понимал: пока он дежурит, Костогрыз займёт очень уютное место Полянского, и Василий Порфирьевич снова окажется «возле параши». Кто-то очень хотел видеть его на месте «возле параши». Но он помнил, что это место в комнате 218 проклято. 
          Лёня прибежал к Василию Порфирьевичу в диспетчерскую со срочной работой, и он рассвирепел: «Ну и начальник! Продал меня с потрохами, потому что у него не хватило духу побороться за меня, а теперь требует с меня работу! А здесь своей работы полно!» Но Лёне он ответил очень вежливо:
          - Лёня, Главный Диспетчер по уши загрузил меня работой, и я не могу выполнить твоё задание.
          Лёня убежал, но вскоре прибежал опять:
          - Вы помните номера технологических нарядов на наклонные трапы?
          Тут уже Василий Порфирьевич не выдержал и ответил ему довольно резко:
          - Лёня, я знать ничего не знаю ни про какие трапы, я сейчас занимаюсь оформлением приказа Генерального директора на работу в выходные дни, и не дай Бог мне совершить в нём ошибку!
          В этот момент позвонил Гайдамака, поручил Василию Порфирьевичу срочно найти по телефону старшего строителя фрегата, и Лёня ушёл восвояси. 
          Сидя в диспетчерской, полностью загруженный работой «на два фронта», Василий Порфирьевич наблюдал, как новая элита ПДО слонялась без дела на колоннаде, и горько размышлял: «Они свободны и раскованы, их совершенно не волнует производство... А я не могу позволить себе даже несколько минут постоять на колоннаде, чтобы дать отдых глазам. Я постоянно жду упрёка от Лёни за то, что бездельничаю... Но на самом деле это мой собственный окрик, это я сам себя постоянно одёргиваю... А если ещё точнее, то в моём мозгу до сих пор живёт окрик родителей, не терпевших, когда я был без дела. Это моя детская душевная боль».
          Василию Порфирьевичу стало тоскливо и одиноко, и он позвонил жене, чтобы пожаловаться на свою судьбу и услышать от неё слова поддержки его желания уволиться, чтобы не видеть этой вопиющей несправедливости... Но Анна Андреевна сказала совсем не то, что он хотел услышать:
          - Я прошу тебя, не делай поспешных выводов! Может быть, для тебя это событие полезно, и ты должен увидеть эту пользу. А чтобы увидеть свою пользу, надо расслабиться и подчиниться ситуации…
          И Василий Порфирьевич согласился с женой. Так они поддерживали друг друга в трудных ситуациях. Когда ей было плохо, он поддерживал её, когда ему было плохо, верная жена поддерживала его. Несмотря на то, что Анна Андреевна не одобрила желание Василия Порфирьевича уволиться, он всё равно почувствовал облегчение, потому что она напомнила ему, что он не один, что она всегда с ним. «А это значит, что я не в тюрьме! – сделал логичный вывод Василий Порфирьевич. - Меня в очередной раз подвело стереотипное мышление. А что такое стереотипное мышление? Это мысли, которые лишают меня покоя, потому что они не соответствуют ситуации, в которой я оказался. Значит, моей тюрьмой является не сама работа, а мысль о том, что моя работа — это тюрьма. Выходит, мне надо менять не работу, а свои мысли. Кажется, мне удалось выглянуть из скорлупы своего стереотипа… Всего лишь выглянуть».
          Когда Василий Порфирьевич закончил оформлять приказ Генерального директора на работу в выходные дни, у него появилось несколько свободных минут, он немного расслабился, и это позволило ему более полно увидеть создавшуюся ситуацию. В понедельник Полянский уже не будет работать, Рогуленко ляжет в больницу на операцию, в бюро МСЧ останутся два человека — Лёня Парамошкин и Иван Костогрыз, и Василий Порфирьевич испытал некоторое злорадство: «В бюро МСЧ останутся два человека, и мне кажется, что это возмездие Гайдамаке, поскольку он сделал то, чего никак нельзя было делать, даже под страхом смерти. Это всё равно, что залезть в трансформаторную будку с высоким напряжением, на которой к тому же написано огромными буквами: "Не влезай, убьёт!" А Гайдамака всё равно влез. Гайдамака покусился на святое — и он должен быть наказан!
          После диспетчерской моя работа уже не будет казаться мне тюрьмой, потому что я смогу в любое время покинуть рабочее место и идти куда захочу. Оказывается, у меня была свобода, но я не ценил её, считал свою работу тюрьмой».
          В обед Полянский устроил отвальную. Он собирался в следующую субботу уже выходить на дежурство, но Самокуров хотел, чтобы он неделю посидел в диспетчерской вместо Галины Гордеевны и научился готовить приказ Генерального директора на работу в выходные дни. Но окончательное решение должен принимать Гайдамака, и Самокуров спросил у него:
          - Кто будет замещать Галину Гордеевну с понедельника?
          - В понедельник решим вместе с Чухновым! - загадочно ответил начальник.
          В пятницу, в конце рабочего дня Василий Порфирьевич зашёл в комнату 221 за распечаткой приказа, и Грохольский сказал:
          - Компьютер уже можно переносить обратно!
          Но Василий Порфирьевич решил напустить тумана:
          - Этот вопрос начальник будет решать в понедельник вместе с Чухновым!
          «Пусть помучаются до понедельника! – решил Василий Порфирьевич. - Но меня тоже кое-что мучает, мне не даёт покоя вопрос: "Почему Гайдамака замахнулся на святое, что заставило его сделать то, чего делать никак нельзя?" Ведь в понедельник до обеда в диспетчерской сидела Личинкина, и ничто не говорило о том, что её могут заменить, потому что она - не самый загруженный сотрудник отдела. Но Гайдамака почему-то посадил меня в диспетчерскую, сорвав с очень важной работы… И это произошло именно в тот момент, когда на завод приехал новый Генеральный директор...» И в этот момент Василий Порфирьевич всё понял! Как истинный интриган, Гайдамака, ожидая появления нового Генерального директора, когда ещё неизвестно было, чего от него можно ожидать, побоялся посадить на очень ответственное место диспетчера кого попало… То есть Личинкину. И уж тем более на это место никак нельзя было сажать таких «одарённых личностей», как Королёва или Пешкин, которые одним своим видом могут поставить крест на карьере Гайдамаки. Значит, Василий Порфирьевич - единственный человек в отделе, которому Гайдамака мог доверить дежурство в диспетчерской в столь ответственный момент. Не лишиться своей должности - вот главный мотив Гайдамаки, и ему было наплевать и на МСЧ, и вообще на производство. И дальнейшее поведение нового Генерального директора подтвердило, что Гайдамака не зря опасался.
          Василий Порфирьевич с грустью констатировал, что в очередной раз оказался жертвой интриг Гайдамаки… Зато, благодаря замещению Галины Гордеевны, ему, можно сказать, первому в Заводоуправлении удалось увидеть нового Генерального директора. Василий Порфирьевич представился,  поздоровался с ним, и тот ответил на приветствие Василия Порфирьевича.

          * * *
          О том, что новым Генеральным директором завода назначен некто Уткин Геннадий Алексеевич, бывший директор Астраханского завода, он же бывший военный, стало известно первого февраля. Про нового Генерального директора уже появилась первая сплетня: для него купили «Lexus» вместо «Audi», которую он посчитал недостойной своей важной персоны. И Уткин в первый же день подтвердил, что слухи о нём были достоверными. В аэропорту его встречал на новом «Lexus» Саша, бывший водитель Крутова, который однажды помог Василию Порфирьевичу привезти компьютер из цеха. Уткину не понравилось, что новый «Lexus» не завёлся с первой попытки, что коврик в машине не был идеально чистым, и он отстранил Сашу от должности водителя Генерального директора. Все сразу поняли, что на заводе появился барин, а все остальные начальники, в том числе Гайдамака и Елистратов, стали его холопами, и теперь к ним так и следует относиться.
          В свой первый рабочий день Уткин вместе с Директором по производству Елистратовым ходил по цехам и знакомился с производством, и потом, на первом совещании, он сказал Директору по качеству:
          - Качество выпускаемой заводом продукции не соответствует заявленном! - Выслушав доклады директоров по направлениям, Уткин заявил: - Случай с водителем - это яркое свидетельство того, что завод находится в запущенном состоянии, и вина за это лежит на всех его руководителях!
          После происшествия с водителем Уткин сначала хотел уволить всех директоров по направлениям… Но потом всё-таки решил для начала сократить должность Директора по информационным технологиям, а саму службу передать в распоряжение Главного инженера. Что касается других директоров, то он заявил, что оставит лишь пять директоров, а остальных сократит, и озвучил свои требования к директорам по направлениям:
          - Я не буду вникать в мелочи, - заявил он, - а буду требовать результат с директоров по направлениям!
          Все директора по направлениям были назначены при Фомине, они были ставленниками олигарха Пугачёва, а Фомин сам дотошно влезал во все мелочи производства, за что получил негласную кличку «Профессор», поэтому требования к директорам по направлениям были слишком занижены. Елистратов стал Директором по производству по двум причинам: во-первых, из-за общего низкого уровня требований к этой должности; во-вторых, из-за того, что Крутов сам был Директором по производству, и его личные требования к новому Директору были тоже занижены.
          Никто из руководителей не знал, чего ожидать от нового Генерального директора, все оказались в состоянии неопределённости, и в этой ситуации были вероятны судорожные действия руководителей вроде срочного сокращения кадров, чтобы доложить Уткину о своём рвении. Гайдамака относился к числу таких руководителей, и Василий Порфирьевич опасался проявления его «творчества».
          При Крутове референт Генерального директора приезжала на работу, когда хотела, в приёмной всегда толпились начальники разных мастей, ожидавшие приёма, она угощала их кофе, и все чувствовали себя очень комфортно. Но при Уткине референт стала приезжать раньше 8 часов, чтобы встретить Генерального директора, а начальники, ожидавшие приёма, стояли даже не в приёмной, а в коридоре... Навытяжку... В том числе и муж референта, который занимал должность Начальника отдела режима. Праздник в коридоре власти закончился.
          Директора по направлениям ходили понурые, под ними зашатались уютные кресла. Кризис дал заводу нового Генерального директора, который стал требовать с подчинённых более строго, чем его предшественники, и эта строгость показала, что и сами заводчане, и их контрагенты - разучились строить корабли. И причина этой удручающей ситуации лежала на поверхности: любой руководитель, взявший в свой обиход слово «взятка» (или «откат»), может забыть о слове «качество». Эти слова абсолютно несовместимы. Обилие на заводе фирм-подрядчиков говорило о том, что прежний Генеральный директор завода выбрал именно слово «взятка». Василий Порфирьевич это понял со всей очевидностью, но при этом он не был уверен в том, что руководители завода это поняли так же, как понял он, и ему не было жалко никого из руководителей.
          Уткин устроил грандиозный ремонт своего кабинета, и все гадали, что там делают рабочие-строители. Прошёл слух, что он заказал сауну... Но потом появилась версия, что ему делают вытяжку из кабинета в общий туалет, потому что он курит трубку. И когда рабочие вывели вытяжку в общий туалет, версия с вытяжкой подтвердилась.
          Уткин сразу забраковал кресло Крутова, Отдел снабжения закупил ему новое, но оно ему тоже не понравилось. Ему привезли другое кресло, но он продолжал капризничать и забраковал несколько вариантов, пока ему не привезли то, что он хотел.
          На завод приехала комиссия во главе с заместителем министра обороны. В последнее время высокие военные чины зачастили на завод, потому что Уткин стал громко заявлять на высшем уровне о недоработках предприятий-смежников, которые не позволяли заводу строить военные корабли с высоким качеством. Уткин не давал покоя и своим подчинённым, и это никому не нравилось. Но у Василия Порфирьевича были свои соображения по этому поводу: «Мы недовольны тем, что Уткин потребовал купить для себя „Lexus“, что он заставил делать вытяжку для своей трубки, что он слишком капризничал по поводу какого-то кресла... Может быть, это и справедливое недовольство… Но ведь только настоящий мужик может твёрдо отстаивать свою точку зрения перед руководителями государства, чтобы открыть приток свежей воды в смердящее токсичное болото, которое оставил после себя олигарх Пугачёв. Взяточникам выгоднее сидеть в этом болоте, им достаточно всего лишь зажать нос».
 
          * * *
          Василий Порфирьевич, отработав целую неделю на месте диспетчера, вернулся на своё рабочее место более свободным, чем прежде. Его не покидало ощущение, что он совершил очередной подвиг и вернулся в комнату 221 героем, потому что самого утра в диспетчерскую шли делегаты, чтобы узнать, когда он вернётся. Кондратьева, пока он сидел в диспетчерской, проверила все новые технологические наряды и внесла их в программу DRAKAR. Это было приятно. И такое отношение людей к нему наводило Василия Порфирьевича на мысль: «Мне не надо в одиночку воевать с Лёней Парамошкиным, надо позволить ему оказывать на меня давление, чтобы выглядеть беззащитным в глазах сослуживцев и дать возможность моим соседям по комнате 221 защитить меня от давления молодого неопытного начальника. Это и есть общение. Я уже засобирался уходить... А мне открывается столько нового! Нет, мне ещё рано уходить на пенсию! Я получу знак, когда будет пора. Уважение сослуживцев, которое я заработал своим упорным трудом - это вершина, с которой ни в коем случае нельзя спускаться. Сейчас я везде востребован, все хотят со мной работать. Конечно, вернувшись, я снова оказался прикованным к своему рабочему месту, опять боюсь отлучиться: потеряю время, потом мне его не наверстать... Но теперь я вижу, что это пустые страхи: я отсутствовал целую неделю, а потом за один день всё наверстал. Эта „командировка“ раздвинула границы моей свободы».
          В середине месяца ажиотаж пошёл на спад, и наступило затишье в работе. Ещё только 8.30 утра, а Грохольский уже побывал в бюро МСЧ и, вернувшись, сделал заключение:
          - Сидят... Скучают... Лёня уже трижды бегал курить!
          Пришёл с очередного совещания Хан и с порога радостно сообщил новость:
          - Сокращений не будет, можете расслабиться! Вместо ожидаемого сокращения в отделе появится новая должность.
          Он стал путано объяснять, что это за должность, Василий Порфирьевич попытался уточнить... И Грохольский пошутил - в своём стиле:
          - Нарисуй ему схему! - и все дружно засмеялись.
          Эти слова Грохольского прозвучали довольно грубо, и поначалу они задели Василия Порфирьевича... Но его обида продолжалась недолго: «Если я почувствовал грубость в шутке Грохольского, от которой все остальные смеются, значит… Значит, я начал чувствовать грубость не только в словах людей, но и в собственных словах и шутках, и это поможет мне не допускать грубости по отношению к жене».
          В обед сотрудники ПДО отметили День всех влюблённых. На следующей неделе будет Масленица, и все в один голос стали просить Василия Порфирьевича принести супертонкие блины, которые печёт его жена - и как можно больше.
          Пешкина за столом не было, и Грохольский строго спросил у Королёвой:
          - Где Михаил?
          - Я послала его в аптеку за лекарством, - призналась Королёва.
          Василий Порфирьевич невольно вспомнил, как прошлым летом, когда Пешкину удаляли зубы, Гайдамака стал требовать от него выполнения задания, и Пешкин довольно грубо ответил:
          - Когда отойду от наркоза, тогда и займусь!
          А через некоторое время Василий Порфирьевич, в шутку, спросил у Пешкина:
          - Миша, ну ты уже отошёл от наркоза?
          И сейчас, после слов Королёвой, он уже точно знал: от наркоза под названием «Королёва» Пешкин не отойдёт никогда!
          - А как у Вас дела? - спросил Василий Порфирьевич у Королёвой - для приличия.
          - Начальник со мной не общается, - грустно призналась Королёва. - А если хочет что-то мне поручить, то говорит об этом не мне, а Слизкину.
          На закуску были пироги, которые порезали небольшими кусками. Василий Порфирьевич взял кусок пирога, откусил его, но он оказался холодным. В это время Королёва решила погреть свой кусок пирога в микроволновке, и он попросил её:
          - Диана Ефимовна, погрейте, пожалуйста, и мой огрызок!
          Королёва безропотно согласилась, но Кристине это не понравилось, и её лицо скривилось в презрительной гримасе:
          - Фу, какие манеры!
          Она обратилась за поддержкой к Кожемякиной, та, вроде бы, поддержала её, но как-то нехотя...
          Василий Порфирьевич уже знал, что у Кристины аллергия на рыбу, и у него было подозрение, что аллергия на рыбу, как и любая другая аллергия, выдаёт неосознанное желание человека контролировать других людей: все должны отказываться от любимого деликатеса ради Кристины. Но сегодня у Василия Порфирьевича возникло ощущение, что у Кристины аллергия не только на рыбу, но и на некоторых сослуживцев… Особенно на пожилых и бесперспективных. Поэтому он не испытал никого чувства вины из-за недовольства Кристины его манерами. Наоборот, у него возникло ощущение, что люди, особенно молодые и амбициозные, должны терпеть его небольшие капризы — хотя бы из-за его пенсионного возраста и жизненного опыта, и он лишь мило улыбался в ответ на претензии Кристины. Мило... Но не виновато!
          Когда веселье закончилось, все стали убирать со стола, и Гниломедов решил сделать доброе дело - убрал грязную посуду в шкаф, где было «стойло».
          «И в самом деле: не царское это дело - мыть посуду», - с сарказмом подумал Василий Порфирьевич, наблюдая за Гниломедовым… А потом он увидел, что за Гниломедовым очень внимательно следят Кондратьева и Грохольский... Но творцу «добрых дел» они ничего не сказали… И тогда Василий Порфирьевич взял из «стойла» грязную посуду и пошёл в туалет мыть её, прекрасно понимая, что это один из факторов, на котором зиждется уважение к нему в этой комнате.
          На следующее утро, после вчерашнего бурного веселья, все были грустные, понурые, неразговорчивые. Но если всё, что происходило в коридорах власти,  сравнить с морем, то на поверхности, где находились все руководители производства, бушевала настоящая буря, а на дне, где находились простые инженеры, были покой и тишина. И только иногда их покой мог потревожить неугомонный Гайдамака своим любимым вопросом: «Ты русский язык понимаешь?»