Предание

               

                1. Предание
Предание глубокой старины гласит: в раствор для стен дома строители по распоряжению графа Сергиуша С–ского добавляли свежесцеженное молоко молодых рожениц и кровь девственниц, встретивших двенадцатую весну.

По поводу самого предания ходит много разночтений и непроверенных слухов. Осталось ли что от истины первоначального источника, нынче поди узнай. Очень много наворочено нелепостей и вздора. Каждый пересказчик старался добавить от себя, приукрасить и романтизировать, проверить правоту им рассказанного не представлялось возможности.

Но эти же сказители-бахари утверждали и обратное, стремясь сгладить кровожадность графа Сергиуша, мол-де, с кровью рожениц явный перебор, молоко было от молодых кобылиц, граф Сергиуш имел небольшой конезавод, и вместо крови девственниц использовали кровь молоденьких бычков.

Иногда, как это зачастую бывает при многократном пересказе любого устного повествования, из глубокой глухой старины всплывали и вовсе жуткие подробности. Из них следовало, по отчаянной прихоти графа Сергиуша от сглаза и прочего ведовства каменщики закладывали в раствор между кирпичами пятого и десятого рядов отрубленные большие пальцы рук юношей, мизинцы девушек, светлые пряди блондинов и локоны брюнетов.

Что правда, что вымысел в этих «достоверных подробностях, услышанных из уст того самого, кто и так далее», уже не выяснить. Граф Сергиуш С–ский оставил после себя богатое, подробное письменное свидетельство о постройке дома. Как водится, на исписанных чётким почерком страницах ни словом не упоминается о чудовищных способах избежать сглаза и прочего как то: молоке и крови, отрубленных пальцах и волосах.   

Находились правдорубы и опровергатели, они объявляли услышанное бредом и невежественным вымыслом, но факт, что к настоящему времени из большинства стен выветрился и вымылся осадками кирпич, является непреложным. Нетронутой временем осталась цементная связка, та, в которую добавляли всё то, о чём написано выше. Через неё, как через сетку снаружи просматривается заросший бурьяном и кустами внутренний двор, бывший когда-то трёхэтажным домом с просторными комнатами, спальнями и залами, гостевыми номерами, кабинетами и классами, широкими лестницами и пролётами.

Глядя на сие постархитектурно руинированное здание, оставшееся от былого зодческого мастерства, на его каменные останки, поневоле задаёшься вопросом, что в некоторых пунктах предание-таки содержит толику истины, хоть и не в каждом слове.

                2. Турагентство «Новые горизонты»
Недельная размолвка с женой Мариной закончилась внезапно и без трагических последствий для нас обоих.

Я сидел на любимом продавленном диване в асане уставшего йога и пялился в телевизор. Шла пятая серия сериала, заявленного как остросюжетный, детективный и шпионский, наполненный зубодробительных сцен и массовыми эпизодами со стрельбой из всех видов оружия и потоками крови. В этот момент входная дверь раздражённо хлопнула, – она всегда так хлопает, когда входит или выходит жена, за что-то её не любит. «Это я, – послышался несколько напряжённый знакомый до последних мурлыкающе-эротических вибраций голос с вкраплениями напряжённости и какого-то ожидания, на пике размолвки я обещался уйти с концами. – Ты дома?» Обозначая своё привилегированное присутствие в квартире вывел звук на телевизоре почти максимальное звучание. Сияя довольно милым лицом, – это у неё от природы и от хитрой праматери всех дщерей земных и вселенских – Евы, – Марина застыла в дверном проёме зала, держа в руке свёрнутое что-то трубкой. «Как ты можешь смотреть эту чернуху? – спросила она, когда я убавил громкость. – Есть же…» – «Есть, – отвечаю рассеянно и немного развязно, чтобы позлить благоверную, – да не про нашу честь». Покачивая осудительно головой Марина поцокала языком, верный признак чего-то неопределённого, потом притворно поохала, из той же мизансцены, но в зал не вошла. Ждала моих действий. Я благодушно бездействовал. Марина таки решилась на свой очередной подвиг эмансипированной фемины и со скоростью букашки, застывшей в янтаре, подошла к дивану. Сгибаю ноги. Она села. И по старой привычке уставилась на меня своими устрашающе-красивыми, мурашки по спине и нейронный взрыв в мозгу, серо-зелёными глазищами, в порыве страсти моментально меняющих цвет на краски хмурого осеннего неба. Марину я любил всегда, как началась эта привязанность с первого класса в школе, так и продолжается до сих прекрасных пор, любил её разбушевавшейся, как морская стихия, вспоминая при этом «Бурю» Бетховена, любил в минуты перемирия, слыша чарующие звуки мелодии «Танца маленьких лебедей» Чайковского. Нас роднила общая беда: Марина не могла иметь детей. Я не мог её бросить одну. «Мы будем нести этот крест до последнего вздоха». Поклялись и никогда клятву не нарушали. «Решила сделать тебе сюрприз». – «Напиться до беспамятства?» – «Не дождёшься, – волнующий резонанс голосовых связок жены передался и мне. – Вот, пожалуйста, посмотри на досуге». – «Что это?» – скосив глаз, спрашиваю её. – «Сюрприз». – «Это я понял». Марина загадочно посмотрела на меня, поправила волосы, этот жест неукоснительно действовал на мои эротические желания, но сейчас не сработал, или сработал наполовину. – «Ты никогда не жалел средств на мой отдых. Поездки в Турцию, в Таиланд, экскурсии по родной стране, путёвки в лучшие санатории». – «Я не забыл». – «Решила отблагодарить тебя». Соглашаюсь, кивая, вторым глазом наблюдая за развитием сюжета сериала, первым продолжая отслеживать её реакцию. «Это туристический проспект новой турфирмы «Новые горизонты». Хорошо бы…» – «Вижу, – бурчу, – «Новые горизонты». Горизонты чего?» Очень многозначительная мина обволокла лицо жены, оно напомнило греческие мифы, где зловредная дама своим взглядом замораживала людей. Брови Марины сдвинулись к переносице. Меж бровей появилась сердитая складочка. «Стас!..» – вибрации голосовые вибрации достигли апогея и сход снежной лавины где-то с пиков семитысячников или взрыв вулкана в тихом океане покажутся минутной шалостью природы. «Сейчас буде сцена, – приятно знать наперёд, что будет и подготавливаться к последствиям, – с аффектацией и ломкой рук». – «Ошибаешься, Стас». – «В чём?» – «Сцен не будет». – «А я-то так надеялся!» – «Вечно ты как бурдюк. Ничего тебе не интересно, ничего не хочешь. Ничего не…» – «Во-первых, Марина, не бурдюк, а бирюк, – поправляю, делая тонкий ход, хотя дипломат из меня, как из веника шпага, – бурдюк – мешок из шкуры. А во-вторых, бирюк…» Марина неожиданно резко, чем удивляет, перебивает: «Не вижу разницы. Раз я решила – что ты будешь развиваться и путешествовать, если не со мной, то без меня, так и будет! Здесь очень есть заманчивое предложение…» – «Боюсь представить». – «…заманчивое предложение. Не вояж заграницу, поездка внутри страны. Внутренний туризм». – «Я в курсе, что это, Марина. Не утруждайся объяснять». – «Заказала путёвку. Завтра поедем оформлять с документами. И смотри у меня, не шали…»

                3. Утешение миром
«Ты бяка», – шепчет Марина; соглашаюсь: «И бука». – «Ну, Стасик…» – «Не называй меня так!» – «Вот как! а раньше тебе нравилось». – «Марина, «стасиками» в моём детстве называли тараканов». – «Не может быть! В моём – тоже, Стасик». – «Прекрати, Марина!» – «Всегда с тобой одно мучение». – «Зато ты так мало похожа». – «На кого, Стасик?» – «На неё», – иногда разозлить Марину легче лёгкого. – «На кого «на неё»?» – «Есть в православии такая великомученица Марина Антиохийская». – «Ты, Стасик, подлец». – «Хм-м… Да уж…» – «Не хмыкай, Стасик. Я только что придумала рифму к твоему имени. Хочешь услышать?» Интересно, что она придумала и даю отмашку: «Валяй!» Марина поджала губки и воинственно произносит: «Стасик – ужастик! Как, а? ты чего молчишь, обиделся, да? Стасик, ну прости меня, 0дуру старую. Не хотела, чесслово не хотела обидеть. Само получилось». У Марины всегда одно оправдание, бьющее прямо в цель, в моё сердце – «само получилось» и обижаться после вместе прожитых лет как-то глупо. – «Вот, надулся, да. Значит - обиделся». – «Relaxat, Марина, – вспомнилось вдруг юношеское и забытое увлечение латынью, – расслабься». – «Ты мне не веришь. Я вовсе не хотела тебя обидеть», – голос жены звучал искренно и дрожал от возбуждения. – «Со всей маскулинной откровенностью заверяю – я не обидчив. Ты хорошо обо мне осведомлена, каков я по натуре». – «Очень, – шмыгнула носом Марина, совсем как тогда, в первом классе, когда у неё не получалось что-то по математике и когда я в неё влюбился по самые уши, – потому и пичкаешь меня своим вульгарным латинским. Я сейчас думаю…» – «О чём?» Марина посветлела лицом: «О том, что временами думать отвратительное, безобразное занятие, – эмоционально выпалила Марина, сев рядом со мной. – И ещё: хотеть что-либо делать, не тождественно хотеть на самом деле».

Некоторое время мы слушали ход настенных часов, подаренных на нашу свадьбу. Они будто отмеряли опущенное нам время и намекали, что в некоторых вопросах нужно быть гибче, иначе любая стрелка на циферблате взбунтуется и остановится. Мы следили за длинными лучами света, падающими из окна. Они слева направо и наоборот пересекали комнату. Вспарывали сумрак комнаты, и он исходил томными стенаниями и яркие искры немого восторга сыпались с потолка.
«Я тоже, Марина, иногда прихожу к этой мысли, – поглаживая жену по тёплому плечу, заговорил я, – что думать совершенно не обязательно, когда хочешь сказать. Ведь желание высказаться возникает самопроизвольно. Независимо от твоих желаний». Марина улыбнулась и потёрлась головой о моё плечо: «Как легко, Стасик, мы перешли грань между обычным трёпом и философскими размышлениями. Хотеть или нет. Как это метафорично и, в тоже время, буднично. Рутинно, как выпить чашку кофе, пальцами достать из неё залетевшую мошку, решившую актом самопожертвования и спонтанного суицида показать всему миру, всем назло, что и она что-то значит, и от неё что-то зависит. И после этого стряхнуть с пальцев капли напитка и одуревшее от пресыщения насекомое».

Марина подняла голову. Встряхнула ею. Волна волос закрыла лицо. Побежала между лопаток. Марина ссутулилась. Послышалось тихое сопение. «Уснула!» – ошарашенно подумал я. С осторожностью уложил жену. Накрыл одеялом. С проспектом «Новые горизонты» на цыпочках почапал на кухню.
   
                4. Визит из параллельного мира
Бабушка Наташа, давно почившая в бозе, сидела за кухонным столом и пила чай из блюдца, что раньше, когда была жива, категорически не переносила и смачно грызла, это с её-то вставными челюстями, сахарные маленькие баранки с маком.
«Чего смотришь, как баран на новые ворота, внучок?» В первое мгновение растерялся, но нашёлся что спросить: «Ба-а, это ты, что ли?» Знакомая улыбка украсила симпатичное даже в старости морщинистое лицо бабушки: «Сильно, поди, изменилась?» Брякаю, что пришло на ум: «Немного как-то посвежела». Бабушка со свистом втянула чай из блюдца сложенными дудочкой губами. «Не льсти, внучок. Не на надо». – «Да я нисколько… Вот, даже…» – откровенно мнусь. Бабушка громко вздохнула и повела плечами: «Скажу по секрету: условия там благоприятствуют». – «Чему, – удивление моё не проходит – увеличивается, – благоприятствуют?» Взор бабушки прямо-таки сжигал меня: «Да ты, Сташек, проходи. Не в гостях, чай, дома. Давай без лишних церемоний. Это я тут отпросилась с тобой побеседовать». Глупые вопросы задают в первую очередь, потому что над ними думать не надо: «И что, отпустили, ба?» Клянусь всем движимым и недвижимым, что может быть и нет в моей жизни, бабушка выглядела как – именно что «как» – живая: старческий, но гипертонический, здоровый румянец от горячего чая, на чёрных с проседью волосах пластиковый коричневый гребень, глаза, улыбка: всё было её и в тоже время… в заблуждение вводил странный полуночный визит из параллельного мира. Я был скептиком и жутким материалистом, не верил ни во что загробное и прочее, но сидящая передо мной бабушка как факт изменило подход к вопросу о существовании загробной жизни.

Маленькая кухонька показалась огромной. Не в несколько шагов, а в несколько десятков я преодолел, сомневаясь в реальности, думая, что вижу сон, расстояние до стола и сел на стул. Страстное желание ущипнуть себя за ухо так и кипело во мне магмой в жерле вулкана. И как будто ответ на незаданный вопрос, бабушка мягко сказала: «Можешь щипать за ухо. Могу вытереть тебе нос, как в детстве. Но перед тобой я. Ни дух, ни призрак». Смеюсь: «И не фантом оперы». Бабушка залилась мелким серебряным смехом. На душе у меня потеплело. Сердцу стало так приятно и мелкая слеза выступила из глаз. «Бабушка, так рад тебя видеть. Так скучал первое время, когда ты… И сейчас иногда… Ба, очень рад!» Бабушка снова чинно кивает и делает малюсенький глоток чаю с блюдца: «Взаимно, Сташек». – «Ты меня раньше так никогда не называла – Сташек. Всегда звала Стас». Бабушка на мгновение закрыла глаза и мне померещилось, что это-таки сон и он сейчас кончится и я проснусь, лёжа рядом с Мариной. «Так, то раньше было, Сташек, раньше. Время тогда было одно. Нынче оно другое. Я, вот, на небеси кое-чему научилась, не подрастеряв земного опыта. Приятно видеть. Ты вырос. Повзрослел. Не стал баламутом и разгильдяем. Тобой можно гордиться. Женился. Детей нет – это плохо». – «Марина… у неё…» Попытка оправдаться показалась детской и наивной, будто в Маринином несчастье стараюсь найти виновного на стороне. «Знаю, Сташек, но помочь не могу. Не всесильна». – «Не всесильна? Говоришь – не всесильна? А что можешь, если можешь? Чудо какое сотворить или там… Ба, зачем этот цирк с конями, с твоим появлением? Это что-то изменит?»

Бабушка встала. Обошла стол. Стала позади меня. Положила ладони на голову. Сразу стало тепло и спокойно. Покой дивной негой разлился по телу. Глаза сомкнулись. Бабушкин голос зазвучал откуда-то издалека: «Марина правильно поступает, хотя и не в курсе, как изменится жизнь после твоего вояжа, предлагая тебе отправиться по турпутёвке в глухомань. Ну, не в саму глухомань, какая-никакая цивилизация там всегда была. Ты не артачься. Поезжай. Сделай ей добро. Милость твоя тебе обернётся сердечной радостью. Не спрашивай для чего и зачем. Послушайся жену и свою бабку. Плохого тебе не желаем. Понимаю, тяжело расстаться даже ненадолго с любимым продавленным диваном. Ехать за тридевять земель. Невесть куда. Не хочется, понимаю, менять привычный уклад жизни. Пересиль себя и поезжай». Бабушки руки убрала, и я будто разумом и духом своим вознёсся в некие запретные выси и яркий свет ослепил мой взор.
Подвигав бровями, открываю глаза. Головой лежу на скрещенных руках.    Краем глаза вижу Марину. Как в тумане. Стоит возле стола. «С тобой всё в порядке, Стас?» Вместо речи осмысленной издаю мычание: язык не слушается, руки двигаются плавно. «Так я и знала – нализался до беспамятства. Скажи, хоть с кем пил». – «Один, – признаюсь, – пил». – «Ха! Так тебе и поверила! Один из двух чашек! Почему из чашек? Есть же рюмки. Где бутылка?»

Окончательно прозреваю и за спиной Марины вижу бабушку: она прищурила глаза, кивнула и приложила указательный палец к губам.
               
                5. Сон из детства
Никогда не разделял патологическую любовь Марины часами перелистывать старые, некоторые десяти и более летней давности иллюстрированные глянцевые журналы, такие, как «Вок», «Бурда моден», «Нешнл джиогрефик» и прочие, а также проспекты туристических агентств. Она с трепетом переворачивала страницы, минутами пялилась в яркие и сочные, колоритные снимки и только тихо, но так, чтобы слышал я, вздыхала и шепотком говорила, мол-де, живут же где-то люди…
Мне хватало одного взгляда на её лицо, озарённое ослепительным внутренним светом запредельной мечтательности. Глаза её в эти минуты излучали такую энергию, что удивлялся сам, как эти иллюстрированные журналы не вспыхивают у неё в руках.   
Памятуя бабушкин совет присмотреться к проспекту агентства «Новые горизонты», я уединился с толстым журналом на балконе, где ветер пел о дальних рискованных странствиях, и воробьи на разросшемся кусте сирени стройно и дружно ему подпевали.

Ни с эстетической, ни с читательской стороны журнал не отличался от ему подобных журналов и не привлекал особого внимания. «Как тебе проспект, Стасик?» – «Так себе, Марина». И был прав. Пухленький томик высококачественной макулатуры с рекламой всего, что можно втюхать животному, под названием человек, на каждой странице. Короткие рассказы, охватывающие всё и сразу о разных местах планеты, фото городов, улиц, мегаполисов, широких авеню, запруженных машинами, и людьми, в спешной суете торопящихся куда-то с склонёнными выями к земле, на тротуарах. Яркое солнце заграничного неба, ослепляющие лучи, отражённые от стеклянных фасадов небоскрёбов. Мужчины и женщины с приклеенными улыбками на застывших лицах.

Я отстранённо листал страницы и ничего не цепляло внимание. Менялись локации. Названия надоевших туристических мест. Достопримечательности того или иного маленького маргинального городка. И отредактированные фоторедактором фотоснимки, глядя на которые думаешь, всё ли это настоящее, живое, а не приукрашенное для лохов, рискнувших опустошить мошну.

Скучая, попивая остывший чай с лимоном, его в некоторой прострации съел в первые минуты листания страниц, я дошёл почти до последних страниц и готовился с облегчением выдохнуть, мол, ещё одна рутина подошла к концу, как внезапно наткнулся на непримечательный снимок, сделанный в вечернем свете угасающего дня без обязательной пояснительной надписи внизу.
 
Высокая каменная башня с заложенными крупным кирпичом окнами. Верхняя площадка. Длинная, по виду деревянная балка – сродни морскому выстрелу – потемневшая от времени торчит из стены в направлении зюйд-веста. И загадочный вид внизу, ускользающий в незаметной сиренево-алой дымке свет, долина с куполами густо растущих деревьев.

Перевернуть страницу не смог. Что-то держало руку и внезапно раздался щелчок в голове. Появилась тихая боль в затылке. И я вспомнил. Отчётливо вспомнил, где однажды уже видел эту вечернюю таинственную панораму! Эту башню и деревянную балку. Я стоял на верхней площадке. Трогал ладонью отполированное осадками и временем бревно. Вспомнил и долину, в моём прошлом видении она ярко зеленела молодой и сочной травой, на острых кончиках листьев играл бисер росы. Вспомнил, как наклонился за ограждение, посмотреть вниз. Огромная тёмно-серая птица неожиданно вылетела перед лицом, я отшатнулся. Каменный пол площадки показалось пришёл в движение. В лицо ударила тугая волна воздуха, вызванная взмахами крыльев неизвестной птицы.

Этот сон приснился в восьмом или девятом классе поздней осенью. Помнил его всегда. В память врезался серый сырой камень кладки стен, будто через него сочилась во многих местах мельчайшими струйками вода. Наяву ощущал поразительный блеск отполированной балки и исходящее от неё тепло. Молчаливы испуг, вызванный огромной птицей, также отчётливо вспоминался и по спине шла мелкая нервная дрожь.

Глядя на снимок, много спустя, не думал, что приснившийся в детстве сон вдруг станет явью. Тотчас зародился интерес, захотелось больше узнать об этом объекте. Меня будто цепко схватили чьи-то неведомые руки и не хотели отпускать, пока не докопаюсь до истины, что это за башня такая, приснившаяся почти полжизни назад и временами беспокоившая моё воображение.
 
                6. В агентстве
Марина прихорашивалась перед раритетным трюмо, недавним приобретением на распродаже старых вещей, вышедших из моды.

«Хорошая примета – дождь перед ответственным делом». – «Это принудительный подконвойный поход в турагентство ответственное дело?! Да, Марина, с чувством юмора у тебя всегда отлично с плюсом», – надевая рубашку цвета морской волны с оттенком приближающейся бури, думал я, так ни о чём другом думать не получалось.
Марина не успокаивалась, это её вдохновляло, и она болтала без остановки: – Думаю, всё уладится быстро. Вот увидишь, Стасик!

Застёгиваю пуговицы и отвечаю: – Дождь, вёдро… всё чушь! Хорошая примета, говорить любил наш мичман на флоте, не говорить, что это хорошая примета.
Марина вздыхает, чисто по театральному, с колоритным звуковым горловым меццо-сопрано: – Вечно твои эти воспоминания: то на флоте, сё на флоте, это говорил мичман, то говорил мичман, как будто других воспоминаний о службе на флоте не осталось.

Смеюсь: – Отчего же не осталось, ещё какие, но они могут тебе не понравиться. Как-то пошли мы с другом в увольнение и таких красивеньких девчоночек встретили…
Марина раздражённо: – Довольно вашей флотской пошлости! Только и разговоров что о потных бабах и о дешёвой выпивке.

 Быстренько пробираюсь на кухню. Наливаю в блюдце немного чаю, на бабушкин манер, и с удовольствием втягиваю в себя коричневую лужицу ароматной жидкости сложенными трубочкой губами, издав характерны свист боцманской трубки.
Поворачиваюсь, стоит Марина, скривив рот: – Что за… мещанство – чай из блюдца!
Повторяю маневр с чаем: – Почему бы и нет, Марина? Чай из блюдца пили исключительно в России. – Так пили зажравшиеся мещане и купцы! – А также все остальные сословия, когда большой крупной компанией собирались посудачить и обсудить новости вокруг пышущего паром самовара. И отчего бы это вдруг ты взъелась? – протягиваю блюдце с чаем: – Попробуй, чай из блюдца вкуснее, нежели из чайной пары или из гранённого стакана.

Состроив смешную рожицу, Марина мелкими глотками выцедила эспрессо: – Пора, Стасик. Время поджимает.

Бровки соединяю домиком, говорю с умилением: – Как скажешь, милая.
Слышу тихий скрип зубов: – Не люблю это слово – милая.

В тон ей говорю: – Не люблю – Стасик, – с шумом допиваю чай: – Как мне всё это нравится. Это всё!

– Допивай, буржуй, свой блюдцевый чай и поехали.
– Блюдцевого чая нет, – настроение у меня хорошее и поэтому решаю немного позлить Марину. – Есть чай из блюдца.

Марина резко отрезает: – Не вижу разницы.

Таксис уточнил адрес. Уточнил маршрут по навигатору. Полчаса спустя, минуя центр и обязательные городские дорожные пробки, где-то почти за городом в новом микрорайоне красивая машина китайского автопрома остановилась перед высоким зданием из стекла и двумя такими же стеклянными невысокими пристроями. Здание напомнило почему-то взбунтовавшийся фаллос с тестикулами инопланетного циклопического животного, возбудившегося на земную флору и фауну.

Киваю на отражающее зеркальной поверхностью небо здание: – Марин, ничего не напоминает?

Марина вся отрешена и сосредоточена на деле: – Нужно торопиться, Стасик, не люблю опаздывать.

Туристическое агентство «Новые горизонты» занимало один большой офис на 22 этаже. На бледно-синих стенах сиротливо висели пёстрые плакаты, календари, весёлые женщины и мужчины выставили напоказ отлично отполированные болезненно-жемчужные зубы в натужной улыбке и смотрели м плакатов в саму душу посетителей. Коих, кроме нас, больше не было. Из шести столов был занят один с монитором и клавиатурой бледно-лилового цвета. За ним сидела женская особа лет тридцати с гаком с тёмными кругами вокруг глаз. Не смотря на внешний вид, она казалась сошедшей с одного из рекламных плакатов: приклеенная улыбка, застывшие немигающие пустые глаза, зализанные крашенные чёрные волосы, собранные «хвостом» на затылке. Из одежды на ней я отметил восхитительную упругую грудь моего любимого размера, рвущую материал сиреневой сорочки острыми сосками, белья сия персона категорически не признавала.

– Рада приветствовать вас в нашем туристическом агентстве! – голос сей дивы тоже звучал неестественно, как и сами плакаты.

Сострить мне в ответ, мол, как уж я-то рад, Марина резво помешала, как и поинтересоваться, почему кроме этой особы других сотрудников нет. Марина взяла быка за рога: – Вчера я была у вас. Из всего предложенного выбрали тур С – сково на одного человека.

– Прекрасный выбор, – механически проговорила дива-агентесса, шевели одними губами. – Документы, пожалуйста!

Марина положила на стол паспорт и справку из поликлиники о недавних прививках. Я сразу поинтересовался для чего, на что Марина ответила, так потребовали в агентстве; на что я спросил, в той местности случайно не карантин; но Марина промолчала.

– Станислав? – спросила агентесса, открыв паспорт и в её голосе послышались некие странные интонации. 

Вот уж где раздолье для меня: – Да, – отвечаю смиренно и более смело, с вызовом: – Но Вольдемар мне нравится больше!

Агентесса подавилась воздухом. Жена шлёпнула по плечу: – Он так шутит, извините.
Агентесса сменила одну улыбку другой. И снова вопрос после очередного взгляда в паспорт: – Ваша фамилия Важывняк?

Я начал сомневаться, туда ли мы пришли и спросил: – В паспорте написано что-то другое?

Агентесса хлопнула огромными приклеенными ресницами. Поднялась маленькая воздушная буря. Листки бумаги на столе пришли в движение, и сама агентесса показалось вместе со стулом приподнялась на несколько вершков над полом: – Грамматически верно писать после «ж» букву «и».

Восклицаю довольно непринуждённо: – Ах, это! – машу рукой, – мы люди невежественные и необразованные. Как слышим, так и пишем. И вы поступайте также, – разрешаю ей.

Через три четверти часа, после усердного стука агентессой пальцами по клавиатуре, после бунта принтера, отказавшегося печатать информацию на бумаге, после моего терпеливо-нетерпеливого, мол, когда всё это кончится, агентесса протянула мне красочный конверт с названием фирмы с путёвкой и билетами внутри: – Желаю приятного отдыха.
   
                7. Мысковицы
Будучи человеком неприхотливым per naturam, легко перенёс почти двадцатишестичасовую тряску в шикарном автобусе на втором этаже, комфортно расположившись сразу на двух креслах. Незаметно подрагивающими ногами ступил на мокрый после дождя асфальт и огляделся. Конечная точка одного маршрута районный центр город Мысковицы. Посередине центральная огромная мощёная булыжником площадь с цветочной клумбой посередине. От камней веяло неприхотливой суровостью мрачного средневековья. Такое же впечатление создавали окружающие площадь здания горсовета, центрального универмага, здания автовокзала и полукруглые одноэтажные постройки, не обезображенные пошлым пластиком окон; деревянные рамы, казалось, сохранились ещё с времён далёкого польского владычества на этой территории.

Втянув носом воздух, не избалованный, как в крупных городах октановыми числами, и, поводя ухом, расслышал чванливую, высокомерную речь вельможного шляхетства и толстосумов-магнатов. Впечатанное на века слово Rzeczpospolita просматривалось на зданиях под слоем штукатурки и побелки и отчётливо читалось на булыжниках площади. «Наверняка здесь друг к другу обращаются, как встарь, пан, добавляя имя», – посетила меня коварная мысль и не ошибся. Влекомый голодом организм сам отыскал среди множества вывесок требуемую – «Вареничная». Хмыкнув, направил туда свои стопы.

В костюме а-ля фольк внутри вареничной меня встретила высокая, светловолосая, синеглазая девушка Светлана, имя прочёл на бейдже. «Добро пожаловать, пан гость, – ошарашила она меня приветствием, – в наше заведение, прославившееся своими варениками с оригинальной начинкой далеко за пределами района и области».
 
Впечатлённый словами о кулинарном искусстве местных поваров уселся за двухместный круглый столик в полутёмном углу вареничной, в нём в растрескавшейся кадке росла юкка и из сумрака столетий из стен тянулись к посетителям костлявые руки в кандалах и цепях замученных узников.

Выждав время, пока я не усядусь, подошла официанта с папкой меню. Едва она открыла уста, как её перебиваю вопросом, что находилось в этом месте и она ответила с гордостью, мол, совсем в недалёкие времена здесь была городская тюрьма. «Пан гость почему интересуется этим? – улыбаясь, спросила Светлана, – боитесь, знание истинного назначения этого места испортит аппетит? Зря». – «Мой аппетит не испортит даже присутствие рядом со мной кур и коз. Меню возьмите. Принесите двойную порцию ваших знаменитых за пределами области вареников. С чем? С картофелем и шкварками. Можно с грибами и капустой. С вишней есть? Несите тоже. И всё, слышите, всё двойные порции. Водка имеется? Немного для аппетита. Сколько? Ну, не пол-литра же!» Кокетничая, Светлана ушла, слегка покачивая бедрами и тряся светлыми локонами.

Из динамиков слышалась лёгкая современная музыка, незатейливые эстрадные композиции внезапно стихла. После непродолжительной паузы полилась старинная, исполняемая на струнных, очень знакомая, защемило сердце, мелодия. Затем юный девичий голос запел по-польски. Она пела о далёких горах и спрятанной в высоком замке красивой девице, где её заточил жестоковыйный отец. Очень немногое из слов сумел-таки разобрать, моих знаний польского языка было явно недостаточно, чтобы понять все тонкости текста.

Пока пытался сконцентрироваться на песне, к моему столику подошли две новые официантки и одна из посетительниц в наряде, стилизованном под старинное платье с красивой причёской.

«Чем обязан, милые пани?»
         
                8. Обед
Откровенно пялясь на меня, официантки заколдованно молчали.

Посетительница, приятная женщина чуть старше бальзаковского возраста, сумел-таки рассмотреть, горячо и сбивчиво затараторила по-польски, перемежая русскими словами. Ухоженная кожа лица залилась нежным румянцем. Волнуясь, ломала кисти рук и говорила, говорила… Из всех слов чётко разобрал «пан гость» (дался им этот пан гость!) и имя «Сергиуш». Посчитал, мужчина, с кем она меня перепутала, давний её знакомец и отреагировал индифферентно.

Хлопнула входная дверь в вареничную и ко мне приблизилась целая, человек десять, женская делегация. Они тоже вперивали взгляды в меня и что-то вполголоса говорили; но слова одиночек, помноженные на количество, создавали приличный шум. Чтобы прекратить паломничество и остановить хотя бы одного говорившего, выставил раскрытую правую ладонь.

«Verstehe nicht, Frau, – прибегнул к проверенному времени способом, как заставить замолчать собеседника, выдав фразу на иностранном языке, сказал, дождался лёгкого эффекта и добавил: – Pleas speak Russian!»

Моя эскапада произвела ожидаемый эффект. Замолчали те одни женщины, почему-то стихла музыка. В вареничной стало пронзительно тихо. Тут можно сказать впору, про полёт шмеля или надоедливое барражирование мухи.

– Не понимаю, что вам от меня нужно, – сдержанно обращаюсь ко всем, встав со стула. – Зашёл сюда с единственной целью пообедать. Не рассчитывал на такой ажиотаж и, если вы… А-а-а! – рассмеялся, догадка одна посетила вдруг: а – Вы меня с кем-то перепутали. Точно?! Ну вот и разгадка. Поймите, я не Хлестаков и прибыл в эти замечательные края отдохнуть от суеты большого города. – Высказавшись, поклонился на все стороны. – Кто принесёт заказ? – вопрос предназначался официанткам.

Прытко подбежала Светлана с вполне необъяснимым огнём и блеском в очах.
– Не извольте беспокоиться, пан гость. Сейчас накрою стол. – Сказала и убежала.
– Как раз пан гость изволит беспокоиться, – уже говорю в пустое пространство. Ненавязчивые поклонники рассосались будто ложный чирей.

Видимо, сидящий наверху решил не ограничиться предыдущим представлением. Кое-какой козырь оставил-таки в рукаве. Не успел усесться, как в противоположной стороне, где кухня возникла суета. Послышался перезвон металлических кастрюль и крышек. Распахнулась двустворчатая дверь с табличкой «Персонал». Невысокая, темноволосая женщина в строгом синем костюме-двойке с разносом в руках полетела к моему столику.

Оханья и аханья разлетелись, едва она остановилась в полушаге от столика. Поклонилась с разносом. Ни единая тарелка с закуской и едой, также графинчик с водкой и рюмка не шевельнулись.

– За счёт заведения… За счёт заведения… – глотая окончания слов, с аффектацией заговорила она. – Всё бесплатно, пан гость. Окажите честь нашему заведению. Для нас большая… Наше скромное кафе… Этим нас очень уважите!
         
                9. Верное средство от хвори
– Сливовую кость ему в дупу! – не зло и жизнерадостно крикнул возница Михайло, которого в мне в Мыслицах представили иначе – Седуксен. Задним правым колесом телега ухнула в рытвину и заскрипела тяжело всем своим деревянным телом. Мы только выехали за город и наш долгий путь – аж целых десять километров, только начинался. Так и подмывало сказать местным старожилам: не жили вы на Севере, ребята, где сто-двести километров не помеха съездить к свояку выпить рюмку чаю и поговорить о постройке нового дома.

Молчать как-то не с руки, в пути всегда тянет поговорить, и я обратился к вознице: «Михайло, есть вопрос». – «Валяй, Стас». – «Почему мне тебя представили Седуксен. Глядя на тебя, не скажу, что ты балуешься психотропами». Карие глаза Михайло радостно и озорно блеснули: «Был случай, значит… Лечил бессонницу с женой травами. Её мать травница знаменитая уверила, вылечишься за один день. День прошёл, два, неделя. Не помогают травы-то. Люди у нас сердобольные. Начали советы разные давать. Кто-то посоветовал седуксен попить на ночь. Наступил вечер. Держу в руке таблетки и думаю, как пить». – «Долго размышлял?» – «Не-а. махнул сразу все десять таблеток и для верности запил самогоном, размешанным с мёдом и настоем ромашки». – «Тоже тёща посоветовала?» – «Больше некому. Так вот, Стас. Вырубило моментально и всё казалось мне, будто летаю я по каким-то воздушным дорогам вместе с птицами наперегонки. Внизу землю вижу. Себя с женой. Стоим мы с ней в обнимку возле земляного холмика. Слышу, жена говорит, мол, Михайло, на кого ты меня покинул? Я думаю, никого не покидал и не собираюсь, вот высплюсь и задам жару. Заверну подол юбки и ка-ак… Короче, еле в больнице откачали. Седуксен оказался просроченным и самогон тоже не целебная микстура. Так вот с того времени и прикрепилась кличка Седуксен с больницы и пошла уже среди односельчан».

По обе стороны грунтовки зеленеют поля. Жаворонок в небе распелся. Лошадь ступает размеренно, копытами пыль поднимает. Трясёт гривой. Звенит медный колокольчик на хомуте. Откуда-то дует свежий тёплый ветерок. Седуксен вертится и говорит: «Стас, тебе вопрос можно?» – «Коли невтерпёж, говори, Седуксен, отвечу, а – замечаю, что обратился неправильно и поправился: – Говори, Михайло». Седуксен усмехнулся, обнажив ровный ряд верхних здоровых зубов: «Называй Седуксен, так привычней. Ты-то вот за каким лешим припёрся в наши маргиналии?» Признаюсь, удивился специфическому лексикону и как кран перекрывает воду, перекрыло дыхание, и я зашёлся сухим кашлем. «Поперхнулся воздухом, – покраснел лицом, – сейчас пройдёт». – «Это у нас воздух с примесями ароматов, каких в городе нет». Минуты две-три прошло. Исчез кашель. «Зачем сюда припёрся и за каким…» – «Без уточнений».  И я рассказал про Марину, про её хитрый подход, про «Новые горизонты», рассказал о бабушке, расписал и приукрасил приснившийся в отрочестве сон. «Вот и решил, друг мой Седуксен, познакомиться с здешними местами. Посетить имение графа, башню. Что
-то же должно из давних затаённых желаний исполниться, правда, Седуксен?»
Очень внимательно слушал Седуксен мои откровения. Показалось, он ушёл в себя, но он встряхнул головой и сказал, что желания обязаны исполняться не только детские.  Икнув и тряхнув шевелюрой. Поинтересовался временем, обращаясь не ко мне и сам себе ответил, что близко к полудню и что от Мыслицы отъехали километров на пять точно.

Высокое синее небо пестрело рваными лепестками облачков. Они висели неподвижно, будто приклеенные и напоминали огромный театральный занавес, который должны раздвинуть перед началом грандиозного представления.

Постучав ладонями по бёдрам и голеням, говорю: «Затекли, нужно размяться и пройтись пешочком. Ты как, Седуксен?» – и спрыгнул с телеги. Приземлился неудачно. Правая стопа подвернулась с слышимым хрустом хрящей. В глазах мелькнула вспышка. Тело потеряло вес. Затем налилось тяжестью. Я провалился вглубь тёмного колодца. Больно спиной упал на влажное дно. Очнувшись, увидел высоко-высоко звёзды. Услышал недовольный шепот воды. Приподнялся. Стал на колени. Умыл лицо, оно запылало от ледяной свежести. Маленький круг света заслонила тень. Это Седуксен заглянул вниз. Его косматую голову узнал сразу. Он что-то кричал, я слышал только эхо и окончания слов.

Окончательно очнулся от влитой в рот доброй порции водки. Она обожгла дёсны, гортань, пищевод. Я закашлялся и рассмотрел стоящего рядом Седуксена. Он радостно улыбался. «Водка, Стас, – он потряс огромной бутылью с длинным стеклянным горлышком, – верное средство от всякой хвори, что ни говори. Не веришь? Зря. Проверено предками».

                10. Аудиовизуальная аберрация
Меряя шагами пыльную дорогу, мы молчали.

Я вслушивался в стрекот кузнечиков. Пытался уловить в пении птиц настроение природы. Расслабляющая обстановка настраивала на неспешные размышления, заставляющие забыть земные тяготы, точь-в-точь как у классика: о доблестях, о подвигах, о славе я забывал на горестной земле. Хромота почти исчезла. Только изредка слышался хруст хряща в щиколотке.

Вдалеке показалась подвижным растянутым валом кромка леса. Она, будто наложенная смелыми мазками сажа угольная юным художником, чёрной полосой неоднородно выделялась на зелёном травяном покрывале поля и сияющей голубизне неба.
Внезапно ощущение тревоги нахлынуло меня. Она словно взялась из ниоткуда. Её колющее, пронзающее нестерпимое дыхание вызвало дрожь в теле. Я передёрнул плечами: над кромкой леса поднимались тонкие серые столбики дыма, три или пять. Они то появлялись, то исчезали.

– Седуксен, смотри, дым в лесу, – указываю рукой. – Не пожар ли?

Седуксен нехотя посмотрел в сторону леса: – Стас, тебе привиделось.

Сдерживая внезапную ярость, едва не закричал, как мол так привиделось, Седуксен. Не видишь явного, что ли! Но на мои уста легла некая сильная длань и возмущение моё умерло втуне. Кто-то отчётливо сказал, успокойся, не волнуйся всуе. Так как голос звучал отчётливо и послышаться не мог, инстинктивно оглянулся. Кроме Седуксена и лошади никого больше не было, и я почему-то был готов биться об заклад, Седуксен не слышал слов, как не видел столбов дыма над лесом.

Столбов прибавилось: то один, то другой появлялись то там, то сям, подрагивали подобно змеям, повторяющим движения тела играющего на флейте факира. Над лесом висела подвижная линза дыма и запах горящей древесины, тлеющих сучьев, молодых побегов и травы, и острый привкус горячего пепла доносил от леса ветерок.
Всем своим существом отказывался верить, что Седуксен не видит горящего леса и посмотрел на мужчину и увидел его глазами, как не понимаю, совсем другую картину: над кронами лесных деревьев кружились маленькие чёрные птицы; они соединялись в какой-то странный загадочный символ, зловеще темнеющий на сини неба; повисев немного символ распадался, птицы разлетались потревоженные чем-то в стороны; затем они снова стремились в некий центр, чтобы снова соединиться уже в некую строгую геометрическую фигуру; увиденному приходилось верить, так как я находился внутри Седуксена и это не могло быть плодом его неприхотливой фантазии; на фоне неба надувались паруса, наполненные ветром; неслись по пенным водам изящные корабли; птицы были инструментом в чьих-то руках, но в чьих, оставалось загадкой.

И под самый конец я увидел отражение на куполе неба, как в кинотеатре, некоего исторического события: над огромным полем, перепаханным снарядами, плыли белые облачка разрывов; ряды солдат с ружьями скрывались за пороховой пеленой оружейных выстрелов; шеренги солдат редели, падали убитые и раненные и снова шеренги смыкались в длинные изящные линии и молниями на кончиках штыков блестели солнечные зайчики; слышал резкий и противный свист пуль, воющие в полёте гранаты разрывались и косили живую плоть как косой; крики раненных и предсмертные стоны умирающих стояли в моих ушах.

Седуксен это видел и не понимал происходящего.

                11. Страх
Насколько помню себя, страх испытывал всегда.

Если не подводит генетическая память, страх ощущал даже в утробе матери. По воспоминаниям мамы и бабушек, аж им-то врать какой сенс, я очень неохотно покидал привычное обиталище, упирался руками и ногами, лишь бы продлить комильфотное состояние; на любые попытки врача-гинеколога и ассистирующих акушерок провернуть какой-нибудь хитрый гинекологический трюк и кунштюк, реагировал моментально: колотил изнутри мамкин живот ручонками и ножонками изо всех младенческих сил. Всё из-за того, что уже в том незначительном возрасте понимал: тьма закрыла ставни и закрылись засовы света. В том смысле, что привычное мирное существование кончается; наступает длительный период борьбы. Начинается борьба за жизнь, за луч света, за глоток воды, за кус хлеба и за многое ещё чего, что обязательно понадобиться для моего комфортного существования, но оно просто так не будет преподнесено в виде подарка на день рождения на блюдечке с голубой каёмочкой.

Страх меня опутывал крепкими тонкими нитями в момент окончания кормления. Мне представлялось, эта кормушка, потчующая меня вкусным тёплым питательным молоком, вдруг окажется пустой. Кто-то посторонний её чудесным, загадочным образом опустошит. Этот неизвестный кто-то будет жить за мой счёт, а я умру в голодных муках и диких животных конвульсиях.

Страх не отпускал меня ни на минуту. В детском саду у меня замирало сердце, когда из всей группы орущей малышни я оставался один. Озлобленный мозг рисовал зловещие и кошмарные картинки, одна ужаснее другой; финал всегда был таков: либо меня забывали в саду навсегда или мои родители поспешно собравшись уехали, но опять-таки, забыв меня в холодном холле детсада.

В школе бледнели ланиты, когда стоя у доски отвечал невыученный урок, изворачиваясь ужом на раскалённой сковороде с шипящим маслом.

На занятиях физкультуры темнело в глазах, когда нужно подходила очередь прыгнуть через «козла», отжаться на турнике или перекувырнуться десять раз подряд на жёстких матах, пропахших потом учеников, когда-либо учившихся в конкретной школе.

В страхе прошла подростковая часть жизни.

Сознание висело на волоске от потери себя, и я готов был умереть от страха, если вытяну на выпускном экзамене не тот билет.

На приёме у детского психиатра, сидел, не шелохнувшись и чувствовал, кровь отливает от рук и они, фигурально, покрываются инеем и синеют. Врач-психиатр, как сейчас помню, дородная симпатичная женщина Дора Дормидонтовна, гипнотизируя тёплым взглядом карих умных глаз родителей, объясняла им и успокаивала тем, что моё modus operandi – это обычные детские фобии, которые почти полностью проходят в момент созревания личности. Именно тогда я познакомился с резонирующим в момент произношения магическим словом «фобия», стал употреблять к месту или нет, но мой страх от полученного знания не прекратил преследовать меня.
Испытывая страх и патологически боясь всего, тем не менее я успешно окончил среднюю школу.

Три года прослужил в военно-морском флоте и дембельнулся в звании старшина первой статьи, что аналогично сержанту в армии.

После службы поступил в институт, хотел стать знаменитым историком, открыть как Шлиман свою Трою. Однажды на осеннем бале в институте после помощи сбора картофеля подшефному колхозу познакомился с Мариной, будущей женой.
 
Можно подумать страх или всевозможные фобии и их производные отступили, освободили от своих цепких тенет. Нет, они остались. Уснули. Изредка ненадолго просыпались. Тогда волны упадничества накатывали с невероятной мощью. С этим состоянием справлялся. Научился сам. Но сегодня, глядя на лес глазами Седуксена, ощутил потерю прежней комильфотной жизни. Ко мне вернулась, как говорила врач-психиатр, возвышенная чувствительность и тонкое восприятие действительности.
Седуксен что-то крикнул. Указал рукой на небо. Подняв глаза, понял его взволнованность. На горизонте клокотал грозовой фронт. Непрестанно в бешеной пляске вертелись чёрные тучи. Вспыхивали молнии. Пушечными выстрелами рокотал гром. Взбунтовался ветер. Пришла в волнение трава на поле. Поднялась пыль с земли. Забила копытами лошадь, тряся гривой.
Воздух заметно посвежел.   

                12. Огнь небесный, храп коней и топот копыт
Тревожная грозовая свежесть пахнула в лица штормовым ветром. Воздух наэлектризовался. Присутствие электричества ощущалось всюду: на металлических деталях повозки, на медных колокольчиках под дугой хомута, на кончиках травы появились мелкие искры и при каждом дыхании ветра трава заколдованно светилась и сияние волнами разбегалось в стороны, скользя по верхушкам трав. Треск и писк наполнили воздух. Дышать нам обоим с Седуксеном было невмоготу, пронизанный электричеством воздух жёг гортани и разрывал трахеи. Откуда-то враждебно полоснуло свежим колким ледяным холодом. Не помню, как очутился под телегой.
 Чуть припозднясь, под неё бухнулся Седуксен. И вовремя: огромная чёрно-лиловая туча затянула небо и, вперемешку с громом и молниями, крупные капли дождя ударили в сухую дорожную пыль, оставляя в ней глубокие ямки-кратеры.
Хрупкость человеческой жизни в этот миг показалась отчётливой, не требующей доказательств. От удушливого открытия в горле стал ком и на глаза навернулись слёзы.

Дождь перерос в ливень. Вода стояла стеной. Грязные мелкие ручейки потоками начали скапливаться под телегой. Седуксен сосредоточенно молчал, покусывая травинку и бросая косой взгляд из-под телеги. С каким-то недоумением смотрел на затекающую воду и на меня, будто я мог что-то объяснить.
   
Стихия разбушевалась и не хотела успокаиваться. Дождь сыростью перебил все запахи. Пахло исключительно влагой, болотом, гнилыми растениями.

Седуксен неожиданно крикнул: «Стас, гляди, лягушка! – вода вымыла из земли раздавленное тельце земноводного. – Наверно, лошадь копытом придавила. У нас, знаешь, говорят, если раздавить лягушку, обязательно будет дождь».
 
Это поверье слышал не впервые, потому и промолчал. Жидкая грязь вдруг плеснула в лицо. Захотел крикнуть. Протерев глаза, отказался от спонтанного проявления эмоций. Возле телеги стояла лошадь и нетерпеливо перебила копытами, попадая в лужу, грязь летела в стороны. Ни одна сколь-нибудь важная или глупая мысль не посетила в этот момент. Повернул голову в сторону Седуксена – с его стороны две лошади месят грязь. Она летит ему в лицо. Ему хоть бы хны. Вечный спутник страх вернулся с удвоенной силой. Заныло в затылке. Тянущая тупая боль поселилась в паху и сжала тестикулы.

«Где эта мразь? Куда подевалась?» – гневный мужской голос с повышенными интонациями, привыкший всегда полевать и приказывать показался несколько и отдалённо знакомым. Смотрю на Седуксена – он окрик не слышал, взгляд отстранённый. Внутри что-то шевельнулось. Понял, это адресуется мне. Но каким образом? «Не можем знать, пан граф», – лебезя, ответил мужской голос, судя по нему, хозяин обладает даром всегда наперёд предугадывать желания хозяина- графа. – «Что же вы можете знать?» – я почувствовал, как у графа покраснело лицо и мелкие уколы на щеках, какие всегда возникают в моменты нервозности и раздражительности. Раздаётся другой мужской голос, более решительный, в нём чувствуется не раболепие, а достоинство: «Пан граф может быть спокоен. Эту холеру мы изловим обязательно». Третий мужской голос, ровный и безэмоциональный: «Вероятно, он укрывается в лесу, пан граф. Что прикажете делать?» Снова ощущаю, как графа буквально рвёт на части: «В лесу? В моём лесу? Эта холера прячется в моих угодьях? – голос графа звучит яростно и звонко, на пределе. – Так сожгите лес вместе с ним, с этой холерой!» – «Пан граф, это ведь лес… Ваш лес!» а – «Ты плохо слышишь, егерь, курва твоя мачь?» – «Никак нет, пан граф». – «Жгите, курва, кому говорю! Потом высажу новый!»

С протяжным воем лесных тварей блеснул огнь небесный. Заполыхал подлесок. Удалым разбитным хлопцем поскакал по верхушкам сосен верховой огонь.
Удалился топот копыт. Утих храп коней.
               
                13. Шок
Острое, пронзительное ощущение радости – гроза прошла – охватило нас.
Летний полдень надел на луговые травы красочные наряды и дробился яркими звёздочками в повисших дождевых каплях. Огромная, восхитительная, сияющая свежими красками повисла на небе радуга. Снова запели луговые птицы. К сожалению, как все городские жители, не знал, как называются эти прекрасные певчие создания и это незнание нисколько не тяготило. За разъяснениями полез к Седуксену. Тот пожал плечами: «Кто их в дупу знает, кто там в траве заливается. Поют и поют. Мне какое дело». Ответ не устроил, с дальнейшими расспросами приставать не стал, тут два ответа, либо знает, да лень говорить, либо не знает, и тоже лень говорить. Я снял кроссовки и носки, закинул в телегу, закатил штанины и зашлёпал босыми ступнями по размокшему грунту полевой дороги, временами оскальзываясь и умудряясь сохранять равновесие и разбрызгивая грязь. Появилось настроение закричать или запеть и само по себе вырвалось: «Если с другом вышел в путь, веселей дорога». Седуксен подхватывает: «Без друзей я пью чуть-чуть, а с друзьями много!» Таким весёлым макаром мы прошли почти полкилометра, распевая знакомые песни на народный лад: «Весёлой походкой ты вышла за водкой и скрылась из глаз под машиной КАМАЗ» и так далее.
Седуксен тоже шёл босиком: «Эх, Стас, красота какая! И состояние – будто вернулся в детство. Вот так бывало в мои сопливые годы: после дождичка в четверг выскочим, бывало, на улицу и, айда, скакать по лужам. Пока в грязи не перемажешься, домой не возвращаешься. А дома матка с хворостиной или с батогом, или папка с ремнём ожидают!» – «А после дождичка в пятницу сидели дома, Седуксен?» Он ненадолго задумался, как заметил, думать не его сильная сторона характера. «Это почему?» – «Сам сказал: после дождичка в четверг». – «Ты вон о чём, Стас. Так это пословица есть такая». – «Так и подумал, вот честное слово, – говорю, – что пословица. А то какая-то неразбериха получается: после дождичка в четверг можно хоть на голове ходить, а в пятницу после дождичка в монастырь иди».

Природа после дождя понемногу успокаивалась. Звонкая песнь жаворонка снова полилась с неба.

«Так на чём мы прервались? – спрашивает Седуксен, – напомни, Стас». – «Если на чём-то и прервались, лучше начать заново. Но не сие важно. Расскажи-ка мне, друг Седуксен, об имении графа Сергиуша С-ского». Седуксен помолчал. «Что о нём рассказывать и зря память ворошить. Из услышанного, если только…» – «Ага, давай из услышанного». Седуксен снова выдержал небольшую фермату, выражаясь языком музыкальных терминов. «Долго о нём не вспоминали. Так, слухи всякие ходили. Ничего неопределённого. Одни говорили, он пропал в революционное лихолетье. Другие, будто он выжил, уехал в Америку. Сам понимаешь, Стас, когда мало информации, любые воспоминания о человеке затихают, пока не умолкнут совсем. А вот в прошлом году просто паломничество началось. Сначала приехали из области краеведы и журналисты. Съёмки на пленэре, как они говорили, беседы со старожилами. Господи, грешно вспоминать, их, старожилов у нас осталось, пальцев на руке хватит пересчитать. А уж тех, кто графа Сергиуша помнит и видел, единицы. Потом прикатили на дорогущих больших тачках лоснящиеся от толстых кошельков жирные, неповоротливые дяди бандитской наружности. Затем представители турбизнеса. Ходили тут, осматривали. Спрашивали. Записывали. Кое-кому даже заплатили. Не много. По нашим меркам можно неделю прожить. На вопросы жителей С-ского, мол, а чем вызван ажиотаж, отвечали все эти приезжие почти под копирку: интерес к родной культуре в приоритете. Месяц-другой спустя снова у нас воцарилась тишь да гладь». – «О графе, Седуксен. Ни слова не сказал о графе». – «О графе, значит. Хочешь знать, что был он за человек, верно?» Отвечаю на вопрос вопросом: «Седуксен, ты застал графа живым?» – вопрос рассчитан, чтобы сбить с толку. Седуксен улыбнулся: «Хорош прикалываться, Стас. Революция, когда была, помнишь? Я родился…» – «Понятно. Дальше». – «Дальше, – послушно продолжает, – граф Сергиуш С-ский пропал при очень странных обстоятельствах до революции. Аккурат перед самой первой империалистической. Граф прославился публичностью. Яркая натура, волевая. Такого литром самогона с ног не свалить! Ты, вот, Стас, на него обликом чем-то похож. А… Дальше… Его пропажа вызвала тревогу во всём обществе. Заволновались в Варшаве и Кракове и в Санкт-Петербурге. Объявили розыск. Искали всем миром с царской полицией, даже, по слухам, привлекли тайную жандармерию». – «Нашли? Хоть какие-то…» – странный взгляд Седуксена меня срезал, и я замолк. Он погладил лошадь по голове. Сорвал пук травы и скормил животному. «Если бы так… – в голосе сквозила тоска, – если бы нашли нашего графа… Глядишь, всё тут у нас иначе было бы…» Что он хотел сказать этим «иначе было бы», не пояснил.

Мы почти подошли к лесу. Послышался шелест листвы. Будто деревья переговаривались меж собой, дескать, смотрите, кого к нам по дороге снова принесло, снуют каждый день, чего-то ищут, мечутся туда-сюда, покоя на их души нет. Раздвигая ветви рогами, вышел лось.

«Лось, Стас, погляди, живой! Картечь ему в дупу!» И снова я увидел поднимающиеся над кромкой леса струи сизо-чёрного дыма. Услышал треск горящих сучьев.
Лопающуюся со свистом древесную кору, пузырящуюся от пламени на стволах деревьев. Неразборчивые крики наполняли лес. Сухим жаром мне дохнуло в лицо, и я ахнул: жар будто вцепился в поры кожи с безжалостным состраданием. «Ты чего, Стас, лосей никогда не видел? Смотри на этого красавца, пока не улепетнул обратно. Да, и до С-ского осталось, шило ему в дупу, не более двух километров. Доберёмся, не заметишь». Согласно киваю Седуксену. Но меня интересовало не С-ское. Лес гигантским зелёным кораблём тонул в огненном море пожара. Чёрный дым заволок небо.

Послышался протяжный, нечеловеческий, раздирающий душу крик…
   
                14. Одиночество
На Востоке говорят: «С детьми дом базар, без детей - мазар». Могила.
Пока были мы с Мариной молоды, этого не ощущали. Не скажу, стойко, нет ли, мы приняли печальное известие о невозможности зачатия Мариной, не помню. Были слёзы. Нервные срывы. Родственники предлагали взять ребёнка на воспитание из детдома. Некоторые предлагали радикальный способ – развод.
 
Марина надломалась душевно и психически и сказала, что надо развестись, устроить своё счастье иначе. Я предупредил, чтобы не думала ни о каком разводе. Рука об руку будем идти по жизни; моё счастье с ней. Горе сблизило нас. Сблизило и понемногу начало приближать к неминуемому – одиночеству.

 Оно у нас было разное.

Одиночество Марины ароматно пахло духами и цветами, фабричной новизной одежды и обуви, головокружительными волнами свежести впечатлений от заграничных турпоездок, Мартини Бьянко и табаком дорогих сигарет.

Моё одиночество имело характерный запах бензина, солидола и машинного масла, бани и берёзовых веников, острым амбре водочного перегара, пива и папирос «Беломорканал».

Вместе мы старались делать вид, что мы насколько возможно счастливая супружеская пара. Выходили в общество с приподнятым настроением. Принимали участие в разных акциях по сбору средств для лечения тяжелобольных детей и для лишённых родительской любви и ласки воспитанников детдомов.

Как-то Марина призналась, ей снятся сны, в которых у нас есть маленький, даже двойняшки. В такие тяжёлые минуты пробуждения она лежала в жуткой апатии весь день в кровати. «Извини, говорила, кусок в горло не лезет». Лежала с закрытыми глазами. Из уголков быстро текли ручейки слёз. Марина не издавала ни звука. Крепко сжав зубы, боролась с нахлынувшим приступом и с нарождающимся пароксизмом одиночества.

В эти минуты старался не шуметь. Занавешивал окна плотной тканью. Не включал телевизор и радио. Тишина сопереживала нашему горю и старательно гипнотизировала себя, удаляя намёк на ничтожнейший звук.

На меня накатывало иначе: выворачивало всего наизнанку, рвало на клочья изнутри, мозг взрывался в черепе и глаза слепли. Думаю, мне всё же было легче. Отцовский инстинкт не сравнить с материнским, не отец, мать вынашивает под сердцем своё дитя, новую жизнь. Продолжение рода заложено природой в женщине. И если по какой-то причине происходит сбой, страдание женщины невозможно представить.
Мои навязчивые приступы лепили из меня послушную игрушку в руках одиночества. Страдания выплёскивал разными способами без радикальных мер.

Нельзя изменить судьбу, прописанную в «Книге судеб» конкретного человека. От рождения и до смерти каждый шаг человека под чутким присмотром Мойр, ткущих полотно его жизни.
   
                15. Молнии огненный перст
Раскат грома, похожий на треск сухого валежника под лапами медведя прозвучал неожиданно.

С девственно чистого неба сорвалась молния – огненно-синяя стрела и вонзилась в дорогу метрах в пяти перед лошадью. На месте удара поднялось облако пыли, и я сумел рассмотреть неглубокую воронку с обгоревшими краями. Лошадь и нас с Седуксеном обдало быстро высыхающей грязью. Лошадь остервенело заржала. Вздыбилась, насколько позволяли оглобли. Попятилась. «Кочергу ей в дупу!» не стал оригинальничать Седуксен, отряхивая сухие комья земли.

Ища источник молнии посмотрел на небо и увидел будто выжженное отверстие с рваными краями величиной с огромное блюдо. Из него одна за другой посыпались спаренными ударами шесть молний. Каждая из них попала в вершины несуществующего гексагона на земле размером каждой грани метра три-четыре. От молний, ударивших впереди телеги ответвились несколько тонких длинных ветвей. Они облепили передние колёса сверкающей электрической бахромой.

Протяжно, жалуясь почти по-человечески, закричала – не заржала лошадь. Грива превратилась в шикарный пушистый чёрный плюмаж. Телега будто ожила, взбрыкнула, с передней оси сорвались колеса. Немного постояли на месте, покачиваясь и блеща сеткой молний. Вспыхнули длинными высокими языками пламени и покатились в поля от дороги, оставляя за собой тёмный дымящийся след в зелёной высокой траве.    
Непонятно, чем привлекли внимание природы наши скромные с Седуксеном персоны. Почему новые посланницы Юпитера танцевали вокруг нас огненный танец, не попадая в нас и не причиняя вреда. С невероятным неистовством они вонзались в землю в опасной близости от нас.

Кричу Седуксену: – Бежим! – первым срываюсь с места; тут же путаюсь ногами в траве; падаю; в падении оглядываюсь и почти оргазмирую от восторга: Седуксен невероятным акробатическим сальто-мортале через телегу летит в мою сторону. Откуда он совершил прыжок, туда ударили две молнии подряд, вызвав дрожь земли и комья почвы и клочья травы взлетели в воздух. Седуксен приземлился на мое место, дымившееся от попадания молнии, и тотчас рванул со всей прыти ко мне. На его счастье, почти следом за ним одна за другой ещё пара молний ударили туда, превратив маленький клочок земли в гладиаторскую арену.

Седуксена распирало от геройской радости: «Видал, Стас?!» Нужно поддержать человека; я кричу: «Ты молодец! Какой прыжок! Будто в цирке!» Седуксен азартно: «Я не про прыжок, Стас. Я опустился там же, где был ты и куда ударила молния». Резкий треск заглушил Седуксена; догадаться не трудно, помедли я хотя бы мгновение, что было бы со мной. Седуксен заржал: «Гы-гы-гы! Стас, тебе и мне почти повезло! Гы-гы-гы! – понимаю, это у него нервное, – пока нас природа милует, весло ей в дупу!»

Его слова по поводу весла в дупу либо развеселили, либо рассердили того, кто сидит наверху – десять-пятнадцать молний взрыхлили землю вблизи нас.

Бежим. Седуксен говорит. Его не слышу. Останавливаемся перевести дух. «Не иначе, эта местность младший брат молний Кататумбо», – рассуждаю вслух, переводя дыхание. – «Это что такое, Стас?» С подавляющим волю пронзительным свистом очередные порции молний мелкой цепью пробежали справа и слева от нас. «Бежим, Седуксен, бегом, если жить хочешь». Он открывает рот. Закрываю криком: «Потом расскажу!»

Обгоняя один другого – жить-то-таки хочется – рванули стайерами с места, только пятки засверкали, хватая сухими глотками раскалённый воздух, перемешанный с пылью. Прямые, как пальмы, толстые круглые молнии перпендикулярно входили в почву, выжигая траву, оставляя большие круглые чёрные круги.

Вдруг Седуксен закричал: «Огненные персты!» – «Что?» Седуксен повторяет, глотая слова: «Огненные персты молний… типа, в наказание…» И точно, похожие на огненные персты, переливающиеся ярким светом молнии, методично входили в лоно земли не с целью оплодотворить, уничтожить всё живое. Дрожь земли передалась воздуху, небу.
Несясь не пойми куда, лишь бы подальше от разыгравшейся стихии, мы, видимо, пересекли некий невидимый фронтир, за которым все страхи теряют свою силу.
 Обстрел молниями прекратился. От возникшей тишины заложило уши. Одновременны мы развернулись. Посмотрели в сторону дороги. Телега стояла на месте. Рядом, тряся шикарнейшим плюмажем гривы, и, покачивая головой, топталась лошадь. Поле дымилось, покрытое чёрными воронками.

– Есть место особенное на нашей планете, Седуксен, – приводя дыхание в порядок, говорю ему, – знаешь, примечательное место в Венесуэле, там в озеро впадает река. Названия ни того, ни другого не помню, прости. Там молнии бьют непрерывно. Почти двадцать тысяч разрядов за сутки.
 
                16. В поле трактор
Оглядев друг друга, мы рассмеялись.

«Хорошо же ты смотришься», – указал я Седуксену на его грязный вид. – «Ты не лучше, – парировал он и спросил: – Заметил, как мы ловко уворачивались от молний?» – «Могли ловчее». Седуксен выкатил глаза: «Вообще-то я очень прыткий». – «Заметил. Занимался спортом?» Седуксен не ответил: «Послушай, Стас, почему ни одна молния не попала в нас?» – «Думаю, их целью было не убить – припугнуть. Они её добились».

Идя по полю осматриваем воронки. Седуксен восхищённо цокает языком и вспоминает о всё той же чьей-то дупе. «Скажу тебе, Стас, ты не обижайся, лады?» Кивком соглашаюсь, даже не вдумываясь, что он хочет сказать. «Пока ты не появился в наших краях, такого здесь… Короче, таких молний не было». – «А дождей?» – «Что – дождей?» – «Дождей тоже таких не было? Сильных ливней, вымывающих почву, расширяющих русла ручьёв и рек?» – «Почему же не было. Были и дожди, и ливни. Врать не буду. А вот молний…» а – «Дались тебе эти молнии! – говорю ему, – меняем тему. Чувствуешь, как легко дышится? Знаешь, почему?» – «Гы-гы-гы, – ржёт Седуксен у машет пальцем, – просвети нас, невежд. Только не говори про озон, повышенную влажность. 0да, кстати, про петрикор тоже не заикайся. Лучше сочини что-нибудь посвежее, новенькое. Баки забивать умными словами тоже умеем. Пушкинского «Онегина» в школе изучали». – «Не надо, – отвечаю, – помню хорошо. Допускаю, не дословно: мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь, так что ученьем, слава богу, у нас не мудрено блеснуть».

Седуксен неожиданно останавливается и навостряет слух, повернув голову вбок. «Слышишь?» Молчу. Конечно, слышу шелест травы, шум ветра, пение птиц, звон колокольчиков под дугой и выпускаемые лошадью газы. «Слышишь, трактор работает?» Тонким, идеальным слухом не владел, что не мешало окончить музыкальную школу по классу баяна, но моторное кряхтенье тракторного мотора тяжеловато не расслышать издалека. «Что это значит?» – спрашиваю из приличия. – «Ничего не значит. Нам навстречу послали трактор. В жизнь не догадаешься, почему». – «И пытаться не буду. Ты, временами 0нудный, как поросячий хвост». Седуксен рассмеялся: «С хвостом интересно у тебя получилось. Дело в том, что со мной обязательно что-нибудь случается. Езжу по работе по полям или в город пошлют. Без происшествий никогда не обходилось. Раньше доверяли транспорт. Теперь – только телегу». Спрашиваю сосредоточенно: «Погоди, Седуксен, несуразица какая-то. К отлетевшим колёсам ты точно никакого отношения не имеешь. Или таки это не вина молнии?» Седуксен по-детски, весьма трогательно вздыхает, пожимает плечами и виновато разводит руки: «Выходит, так. Но это ещё… – он не договорил и посмотрел куда-то вперёд: – Смотри, Стас, дымок виднеется. Подмога!» Последнее слово Седуксен произносит с великой важностью, будто прибывшая подмога именно его большая заслуга.

Вместо трактора я увидел небольшой конный отряд. Впереди в полувоенной кавалерийской форме летел почти на крыльях человек, смутно мне знакомый, он постоянно стегал лошадь и что-то кричал. Отряд выскочил из-за несуществующего укрытия, иначе объяснить его появление не берусь. Промчался мимо, обдав лошадиным потом, горячим дыханием животных, тяжёлым запахом азартного преследования и оставил за собой волну…
 
                17. Десять вёрст не крюк
Тракторист, парень двадцати-двадцати пяти лет, сухой, высокий, с чёрной до пояса бородой, заплетённой в три косички и с бритой наголо головой, ходил молча и сурово посматривал то на Седуксена, то на бесколёсную телегу. «Да, Седуксен, – заговорил он почти гортанным, хриплым, – это для важности, мелькнула у меня догадка, – голосом, – прав Фёдорыч, ничего путного тебе доверить нельзя». Тракторист снова пошёл вокруг телеги. «Как его зовут?» – спросил у Седуксена. – «Нравится, когда Викингом называют, – судя по густым псевдоскандинавским наколкам, черепам с рогами и бабам с крыльями, украшавшим безвкусицей руки «рукавами» и голый торс «свитером» мог догадаться и сам, – сказал Седуксен и пояснил почтительно: – Фёдорыч – это наше всё, почти царь и бог, короче, – председатель». – «Председатель – звучит как предатель, – нарочно мычу вполголоса, но так чтобы расслышал Седуксен и обращаюсь к трактористу: – Зря ты так, парень, о Михайле. Ошибается ничего не делающий».

Тракторист, любящий именоваться Викингом, окинул меня оценивающим скептическим взглядом. По кислой мине понял, ни фигура моя с пивным брюшком, ни рост его не удовлетворили. Он презрительно усмехнулся, мол, молчи, чужак, и повернулся к Седуксену, при этом кивнув на телегу: «Это с какой скоростью надо было гнать Полушку (я узнал кличку лошади), чтобы загорелись колёса и обуглилась ось, а, Седуксен? В прошлый раз ты утопил в реке…» Седуксен робко заметил: «То ручей, он после дождя…» Тракторист махнул костлявой рукой: «Молчи уже… В твоём случае, что река, ручей – не оправдание твоей безалаберности и безответственности. – Тракторист посмотрел на меня: – Представь, да, этот корнеплод задремал в пути. Полушка сошла с дороги. Подошла к реке напиться. Как-то освободилась и вернулась в стойло. А он дрых без задних ног и не почувствовал, как телега заехала в реку. Если бы не…» – «Не сочиняй, Викинг, я хотел проверить догадку, может телега плавать или нет». – «Вот же ты, Седуксен, корнеплод!» Я вскипел и осадил сопляка: «Его зовут Михаил. Запомни накрепко. Корнеплод, буряк или турнепс – это ты, мелочь сопливая. Думаешь, портаками изрисовался с головы до ног, можно на остальных плевать и не уважать? Викинг ты там или ещё кто, крутой персонаж из специфических фильмов, права у тебя на это нет!» Тракторист побледнел. Сжал кулаки, сузил глаза, сделал попытку шагнуть. Опережаю бледное подобие викингов, без устрашающих жестов быстро приблизился и упёр тяжёлый взор ему в переносицу. Седуксен пытается что-то сказать. Покручивает кистями рук. Выражение лица умоляющее. Турнепс сдался. Увёл взгляд. «Ладно, Фёдорыч приказал привести вас в управление». Седуксен облегчённо вздыхает. – «Нас везти не надо, а – говорю, а – приказали тебе, вот и бери на прицеп телегу и возвращайся с божьей милостью. Мы с Мишей и Полушкой, так и быть, прогуляемся. После дождя обалденно легко дышится. Правда, Миша?» Се
дуксен радостно улыбнулся: «А то! Особо, если был в четверг или в пятницу».
Называющий себя викингом тракторист ничего не понял из сказанного нами. Но мы-то друг друга с Мишей прекрасно поняли и рассмеялись. «Пешком, пойдём пешком, хоть на край света!» Тракторист возразил: «Далеко идти». Мы отвечаем в унисон: «А нам, что бешеным собакам, десять вёрст не крюк».
 
                18. Стефания Марьяновна
Председатель правления Викентий Федорович встретил нас с Седуксеном и Полушкой на въезде в С-сково возле стелы с названием поселения и приветствием «Добро пожаловать!», выцветшим и требующим обновления.

Реакция у Фёдорыча оказалась неоднозначной: на меня он посмотрел, немного замешкавшись с приветствием, на Седуксена взглянул строго, как отец на нерадивого сына, которого попросил принести браги, а сын по дороге половину выпил, вторую половину расплескал. «Раньше встречаться не доводилось… – осторожно спросил Фёдорыч меня, – … пан Важывняк?» а – «Не думаю… – с такой же, только мнимой задержкой отвечаю, пожимая тому руку, – … пан председатель, – жду реакцию на слово «пан» и продолжаю: – Живу сравнительно и относительно далеко от сих благословенных, можно сказать райских мест». Фёдорыч руку не отпускает, реакции на обращение ноль: «И, всё же, очень знакомо ваше лицо… И в общем, такое ощущение, что недавно…» Аккуратно освобождаюсь от рукопожатия: «Полагаться полностью на ощущения неразумно в век технического прогресса. Мне ваше лицо напоминает (председатель напрягся) никого иного, как вас. К счастью мы познакомились. Чему очень рад. И добрались мы без приключений, отвечаю на незаданный вопрос. И, Фёдорыч, перемените отношение к Михаилу. Очень хороший человек, ответственный. А его все Седуксеном кличут, как какую-то мелкую тявкающую живность. Нехорошо, согласитесь». Председатель поспешно поддакнул: «Согласен! Исправимся!» Я продолжаю: «Все люди взрослые, а клички даёте – будто дети малые».

Не утверждаю, но Фёдорыч лицом будто переменился, подтянулся: «Обязательно… обязательно изменим и переменим отношение к Седук… к Михаилу… пан Важывняк, – он снова слегка запнулся перед обращением «пан», будто сомневаясь, нужно ли, нет так говорить. – Вот, честное слово!» Не поверите, я внезапно увидел мальцом председателя с пионерским галстуком. «Честное октябрятское или пионерское?» Фёдорыч на мгновение задумался над вопросом и бойко ответил: «И то, и другое, и вообще… По поводу проживания…» – «Путёвка на пять дней», – напоминаю. Председатель продолжает: «Гостиница у нас есть. Бывший дом колхозника… как бы на ремонте сейчас… Сами знаете, то одного нет, то другого… Вот процесс и стопорится… Но вы… Не беспокойтесь, наша жит
ельница Стефания Марьяновна Хмура любезно согласилась взять вас на постой».
Стефания Марьяновна выглядела моложе своих лет. Типично славянское лицо, серые глаза. Тронутые сединой волосы удерживал костяной гребешок с блестящими камушками. Среднего роста. Строгое бежевое платье подчёркивало ускользающую красоту фигуры. Фёдорыч почему-то пел при ней воробьём и чуть ли не скакал на цыпочках. Лебезил, заглядывал в глаза. Представляя меня, нёс какую-то ахинею о изменчивости погоды и до ожидаемого урожая. «Фёдорыч, хочешь, чтобы помогла с погодой и уборкой урожая?» – усмехнувшись, спросила хозяйка дома. – «Нет, конечно, нет. Сами справимся. Надеюсь, Стефания Марьяновна, с постояльцем найдёте общий язык». – «По углам забьёмся и будем сидеть тихо». Председатель дробненько засмеялся: «Шутите всё». Стефания Марьяновна махнула рукой: «Да иди ты уже, Фёдорыч. Разберёмся».

Проводив председателя, мы остались наедине.
«Стефания Марьяновна, почему председатель и в городе тоже обращались ко мне «пан»? это же устаревшее и какой же я пан?» Хозяйка сдержанно улыбнулась, настроение у неё, как понял, изменилось. «Сохранились некоторые привычки со времён польского господства на нашей территории. Да и с другой стороны, жители сами друг к другу так обращаются. Заметите и привыкнете. Голодны?» Впервые с сегодняшнего утра почувствовал голод: «Не откажусь чем-нибудь заморить червячка». Хозяйка рассмеялась: «Ну, заморить червячка не чем-нибудь, а чем-то серьёзным найдётся».

Из уютной летней веранды прошли в не менее уютную, заставленную старинной мебелью зимнюю веранду. Круглый стол посередине. Льняная с узорами скатерть. Чайные пары, тарелки, столовые приборы, стаканы. Белые салфетки. Чем-то знакомым и родным пахнуло в лицо. Закрываю глаза и будто переношусь куда-то далеко-далеко, где всё это было привычно и обыденно.

«Станислав…» а – «Лучше – Стас». – «Вам нездоровится?» Меня ведёт, как выпитого натощак спирта. «Наоборот, мне кажется, я счастлив». – «Вот и прекрасно. С таким подходом к делу всё сложится отлично и исполнится задуманное». – «А не задуманное не исполнится?» Стефания Марьяновна заметно вздрогнула. – «Совсем как он, – сказала она вполголоса и громче добавила: – Любите, Стас, задавать каверзные вопросы», – и шутливо погрозила пальцем, на котором блеснул кроваво большой огранённый камень. Прикладываю руку к сердцу: «Грешен с малых лет. Бит бывал, но…» – «Привычкам не изменял».

Хозяйка тем делом поставила на стол запечённую утку. Графинчик с алой прозрачной жидкостью. Втянув носом воздух, почуял крепкий спиртовой аромат и чуть не захлебнулся слюной. Затем на столе появились тарелки с пирожками, разрезанный пирог с яблоками. Свежие овощи дышали утренней росой.

Хозяйка налила по небольшим стеклянным стаканам алую жидкость. «Малиновая настойка, крепкая. Смотрите, Стас, пейте осторожно». С мелодичным звоном соприкоснулись стаканы и на душе у меня всё возликовало. Настойка оказалась на спирту и развели её водой до сильной крепости. Обжегши внутренности, настойка подняла тонус. Язык мой слегка заплёлся, речь приобрела плавность, аппетит вырос. Я принялся за еду. Решил перепробовать всё. Так как выставленная на стол еда выглядела не только привлекательно. Оказалась весьма вкусна и аппетитна.
«Люблю мужчин с хорошим аппетитом, Стас». Быстро прожевав кусок утиной мякоти, отвечаю: «Люблю повеселиться, особенно поесть!» – «Сейчас потеряли вкус к хорошему застолью. Всё больше перекусы на ходу. Выпили, закусили, поболтали, разбежались», – в голосе хозяйки почувствовалась лёгкая тоска. Наливаю чаю, кладу сахар. – «Вы сладкоежка». – «Обожаю сладкое. Да со сладким чаем!.. Это нечто!.. Жена сладкое готовит редко. Утверждает, все жиры отражаются на фигуре». – «На её?» – намёк хозяйки понятен. Умолкаю, чтобы выпить пару глотков чаю. – «На моей. Она спортсменка в прошлом. Умеет себя держать в теле. А вот я не могу устоять перед искушением и не съесть лишний кусок-другой сдобного фруктового пирога». – «Совсем как он», – с той же непередаваемой тоской повторила Стефания Марьяновна. – «Вы о ком?»

                19. Внучка
С улицы послышался стук калитки. Высокий детский девичий голос, сопровождаемый отчаянным кошачьим дискантом. Хлопнула следом входная дверь. Раздалось широкое и разочарованное: «О-о-о! бабуня, так не хорошо! Снова в кошки-мышки играешь?»
Тепло и нежно хозяйка дома произнесла: «Внучка».

Дверь на веранду открылась. В проёме выросла стройная девочка десяти-двенадцати лет в джинсовом платье, сандалиях на босу ногу, в распушенных волосах застряли листья и лепестки цветов. Взглянув на девочку сразу представил Стефанию Марьяновну в этом неповторимом нежном детском возрасте. Девочка держала за хвост рыжего кота с серо-белыми пятнами. Животное старалось избавиться от экзекуции, извивалось гибким телом и отчаянно визжало.

«Бабчя, Рыжик думал от меня спрятаться, но я… – девочка посмотрела на меня, праздная весёлость на детском лице пропала. – Бабуня, это…» – «Это гость, Стефа». – «Нет, – уверенно ответила Стефа, – это не гость. – Девочка указала на меня пальцем. – Ты мне всё время про него… врала!» Стефания Марьяновна встала со стула: «Стефа, не смей тыкать пальцем в незнакомых людей! И я не вру!» Стефа, не выпуская кота, развела руки: «Как же быть с ним? Гостем?»

Мне становится всё страньше и страньше, как говорила Алиса, и всё чудесатее и чудесатее.

Стефания Марьяновна ответила: «Совпадение!» – сказала, как отрубила. Покачивая головой, внучка подошла ко мне. Цыкнула совсем как мы делали в детстве. «Совпадение?» – «Да». – «Ну, вот, смотри, бабуня, цвет глаз тот же, левая мочка будто срослась после травмы неправильно (это правда, Марина любила шутить, мол, появится соперница, у меня будут две неправильно сросшихся ушных мочки), и нос, нос, – бабуня! – ну, точно его!»

Какой-то давний семейный спор или разговор между поколениями, когда-то он затихнул, а теперь снова возродился. «М-да, даже больше, чем чудесатее!»
«Скажи, что я права, бабчя! – Стефа топнула ногой. – Я жду!»

Прежде, чем случится нечто непредсказуемое, решаю поставить точку в споре поколений. «Дамы, пардон… Милые пани, совершенно не понимаю причину спора, но хочу сказать: в мире очень много похожих внешне людей. Ошибиться и обознаться легко. Я жил в Якутии. У меня был друг-якут. Полная копия Фокса Малдера». Не уверен, что именно на них подействовало, что друг якут или что он похож на Фокса Малдера, но бабушка и внучка благоговейно затихли, глядя на меня, ожидая неизвестно чего.

Первой пришла в себя внучка. Она сбросила тенета самогипноза. Жест рукой и убедительные слова: «Я сейчас… Я шыбко… Сейчас увидите… Почекай минутем…» Стефания скрылась в доме. Вернулась быстро. В руках старинное портретное фото мужчины в одежде конца 19 века в потемневшей деревянной рамке. «Вот смотрите! – держа двумя руками портрет лицевой стороной вперёд она первому представила мне снимок, затем бабушке. – Смотрите, смотрите! – голос девочки звучал голосом победителя. – Видите? Похож, правда? Они оба на одно лицо! – Стефа раскраснелась. – И кто прав? Спрашиваю обоих, тебя, бабчя, первую: кто прав?»
Стефания Марьяновна, и я вошли в пике молчания.

«Как у вас оказалось это фото?» – неизвестно отчего, по спине прошла холодная дрожь. – «У вас есть такое же?» – без удивления спросила Стефания Марьяновна. – «Это… – слова даются с трудом, горло как песком засыпало, – это фото моего очень дальнего родственника. Он пропал очень давно. Сколько себя помню, оно всегда висело на виду в бабушкиной комнате. Бабушка снимком очень дорожила». Стефания Марьяновна глубоко вдохнула: «Это Сергиуш С-ский, Стас».

Внучка зажала рот руками, выкатила глаза и тихо охнула.

«Пан Стас вылитый пан граф Сергиуш…»

               
      20. Буря
В два часа пополуночи разразилась гроза.

Спал или нет, изнурительное состояние некоего бдения и нахождения меж двух состояний сознания передать трудно. Едва смежались вежды, сразу пред внутренним взором вставали посетители кафе в Мылицах со своим надоедливым «пан гость», старая площадь городка и мощёная булыжником, вертелись перед глазами картинки зелёного поля, видел я убегающих от молний себя и Михайлу, прыгающих подобно зайцам. Под самый конец портрет графа Сергиуша. Что-то встревожило. Едва разлепил глаза, возле кровати кто-то стоял в мрачном облачении из тёмной ткани. Складками она спадала к полу и стелилась по сырому камню. Неизвестный шагами мерял маленькое помещение. Через мелкое зарешеченное оконце под самым потолком струился, разрезаясь перекрестьями прутьев едва заметный свет и мелкие капли дождя залетали в мрачное помещение, растекаясь по полу и по стенам ужасными влажными кляксами.

Яркая вспышка ворвалась в темноту помещения и стены рухнули. С треском и грохотом, будто поблизости некий великан топтал огромными ступнями вырванные с корнем деревья.

На этот раз я проснулся окончательно.

За окном творилось невероятное. Ветер хлестал по стеклам окон, бился струями в стены дома, барабанил по жестяной крыше. Ветви плодовых деревьев гнулись к земле. Стоял страшный вой. Или заливалась от страха собака, или ветер тренировался в силе своего сурового безжалостного дыхания.

Моя маленькая комнатка наполнилась первобытными страхами и видениями. Дверь распахнулась во время очередного порыва ветра. «Вы не спите, Стас?» Это хозяйка дома стояла с зажжённой свечой в подсвечнике. «Отключилось электричество». Сажусь на кровать. «Принесла вам свечу. Вдруг понадобится». Благодарю хозяйку. «Заварила чай, Стефа попросила пить. Присоединяйтесь. Мы на веранде. Вместе веселее». Она ушла. Быстро одеваюсь. Смотрюсь на себя в зеркало. Вздрагиваю. За моей спиной стою я. Моё отражение прикладывает палец к губам, призывая к тишине. Киваю, разворачиваюсь и иду на веранду, где при свечах сидят бабушка с внучкой и о чём-то ведут спокойную беседу. Проводив себя взглядом, смотрю на отражение. Жестом руки отражение приглашает следовать за собой. В то время, как я пил чай с хозяйкой и её внучкой, я же шёл по низкому переходу куда-то вслед за своим зеркальным отражением. Каменные стены и свод сменились земляными стенами с кореньями растений и каплями воды со свода. Вдалеке, теряясь, я смог рассмотреть еле заметное колыхание пламени свечного огарка. 

Утром проснулся весь в поту. Осмотрел себя в зеркале. Что хотел увидеть? Себя или пана Сергиуша? После стука в дверь, входит хозяйка и приглашает завтракать.
«Не припомню на своём веку такой сильной бури, Стас. Моя бабушка говорила, если в доме гость и разыгралось ненастье, он его виновник. Принёс с собой. – Стефания Марьяновна рассмеялась. – Всё это безусловно, ерунда. Но доля правды есть. Как вам спалось?» Вопрос поставил в тупик. Так и порывалось спросить, зачем спрашивать, если сами приходили за полночь, приглашали пить чай с внучкой. Однако взгляд спокойных глаз как раз говорил об обратном.

Влетела Стефа и с порога начала взахлёб рассказ: «Бабуня, короче, у соседей в хлеву обрушилась крыша, коровы убежали в поля. У тётки Катьки повалило забор, так ей и надо, злюке-гадюке! Крышу конторы сдуло ветром! Два дуба возле пруда как спички ветром сломало! Перевернуло ветром два трактора и упала вышка. На столбах порвало провода, так что света не будет долго. Ничего не упустила? – девочка задала сама себе вопрос, – кажется, нет. Все пострадали, а вот у нас ничего, даже штакетина не выпала из забора. Почему, бабчя? Или это пан Стас наш оберег? – Стефа посмотрела на меня: а – Вы ночью, что, в саду копались? Вся голова в травинках и земле. – Затем она снова перешла к общему обращению: – Короче, переполох сильный навела буря. Но мы обязательно справимся. Да, бабуня?»

                21. Приносящий ненастье
Весь день после бури земля и природы приходили в себя.

Двойная радуга, для одних символ радости, для прочих – несчастья, висела в промытом до неестественной бело-синей чистоты. Хоть бери в руки кисть и пиши одно небо.

Впрочем, о небе и иных прелестях писывать можно долго, интересно и нудно. Зависит от таланта. Пора вернуться на землю. Истинная правда кроется в неиссякаемости лжи. Оказав помощь хозяйке дома в уборке двора, вызвался проделать тоже и у соседей. Жившие рядом с Стефанией Марьяновной вдовы с радостью согласились. Лишними руки никогда не бывают. Жутко смотреть на голые стропила. Ещё кошмарней на голые стволы деревьев без единой ветви. Яблони и вишни и прочие плодовые выборочно, будто некто определял судьбу того или иного дерева, стояли одинокими перстами, вокруг стволов аккуратно уложены ветви и сучья, будто срезанные огромной пилой. Невозможно и невыносимо смотреть на это, тем более представить творившийся ночной кошмар.
 
К Стефании Марьяновне на протяжении дня заезжал Фёдорыч под предлогом оказания помощи. Но я-то каждый раз ловил его настороженный взгляд, с каким усердием он, скосив взгляд смотрел на меня. Изучая и анализируя полученный результат. Не отказывался от предложения выпить стаканчик чаю. Выпив, начинал торопиться, мотивируя, что дел ещё делать не переделать. После второго посещения председателя, хозяйка предложила ему взять меня в помощники. «Хоть чем-то поможет, Фёдорыч. Он-то рукастый. Смотри как лихо у соседей управился». Характеристика о моей рукастости на Фёдорыча впечатления не произвела. «А он согласится? Как-никак…» – «Согласен, – перебиваю словоохотливого председателя, – покажи только фронт работ».

Ничего серьёзного мне не доверили. Оно и понятно, как можно новичку, даже рукастому и глазастому, что-то серьёзное доверить. Вызвался поорудовать с метлой и граблями, раз для прочих операций нужны узкопрофильные специалисты с навыками. Метлой и граблями сгребать мусор на ровных площадках интеллектуальные навыки не нужны.

Глаза боятся – руки делают. Этот девиз остался с детских лет, когда любая работа казалась невыполнимой, пока за неё не брался, закатив рукава. С тех пор оттачивал искусство владения метлой и граблями, отточил до совершенства так, что его захочешь, не пропьёшь.

За сгребанием мусора меня застал Михайло. Его заметил после едва слышимого кряканья в кулак. До этого сколько он стоял и смотрел на меня, орудующего лихо метлой? «Давай перекурим, Стас. От работы кони дохнут. Жонка приготовила целебный настой на травах. Глотка хватит для восстановления сил». – «Напиток безалкогольный, – уточняю на всякий случай, – чего зря горло водой полоскать!» Михайло важно постучал ладонью по груди. Загадочно улыбнулся. Осмотрелся. Вытащил из внутреннего кармана рабочей куртки серую фляжку. Мигнул и сказал: «Зачем обижать. Мы своё дело туго знаем». Первым выпил я и сморщился, самогонка оказалась крепкой, как петля металлического троса, и вонючей, сивухой несло за версту. Михайло глотнул без видимых искажений мимики лица, дело привычное, и запил травяным настоем. «Я понял одну вещь, Стас». Пока не утолил огонь в глотке травяным настоем, говорить не мог. Затем спросил: «Какую же, Миха?» Он потряс фляжкой и отхлебнул ещё. «Очень простую. Лежал ночью, анализировал наш с тобой квест с молниями. Затем пришла гроза, уверился: виновник всего этого природного переполоха ты!» Я закашлялся. «Миша, это серьёзно?» Он чмокнул, сложенными трубочкой губами и качнул головой. «Миша, рассуждая таким способом, меня можно обвинить во всех природных катаклизмах!» Миша отрицательно покачал головой: «Не уверен ни в катах, ни в клизмах». – «Тогда на чём базируется твоя непробиваемая уверенность?» Миша улыбнулся: «Всё предельно просто, Стас, как грабли, на которые наступаешь хоть раз в жизни. Ты человек, приносящий ненастье…»
   
                22. Верх инженерной мысли
Запланированную прогулку на графские руины пришлось отложить на пару дней.
 Протекающая между С-сково и имением река Дрежка после бури вышла из берегов и затопила пойму. Под оказалась дорога, ведущая к мосту. «Что ты там на этих руинах отыскать хочешь? – не понимал Михайло, а – обычные развалины. Не представляют исторической ценности». Ему вторила Стефания Марьяновна: «Станек, упаси бог, не ходите туда! На что хотите посмотреть? Одни стены, почти развалившиеся от времени. Подходить близко опасно. Могут обрушиться и засыпать. Ветерок лёгкий подует и амба».
 
В некоторых вопросах я дотошен и последователен. Если решил, пойду на руины, разверзнется твердыня земная – пойду. Так объяснил Михайле и хозяйке. «Составишь компанию? – поинтересовался у Михайлы, – или будешь гидом. Или проводником, как тебе нравится.» Михайла почесал нос: «Мне никак не нравится. Стас, нормальному человеку там делать нечего». – «А ненормальному?» – «Ну, если так… Нет, Стас, не пойду. И малжонка не отпустит. И змей расплодилось в этом году. Нет». Жены Михайла боялся и не перечил. «Любовь!» – говорил и разводил руками.

Стефания Марьяновна вечером за чаем сказала: «Если вас не смущает, возьмите мою Стефу гидом. Она облазила там все тропки и дорожки. Только отвечаете за неё головой». – «Уйдём вместе и вернёмся. Буду звонить каждые полчаса». – «Связь в том месте ненадёжная. Какая-то аномалия. А Стефа поможет. Она в прошлом году писала реферат в школе о нашем имении, его истории, трагической судьбе здания». – «А змеи? Михайло настращал, мол, развелось их». Стефания Марьяновна усмехнулась: «Он стращать мастер. Да услышанное делите пополам. Есть змеи. Больше ужи. Стефа их не боится. Обуете сапоги, иначе по грязи не доберётесь до цели».

 Услышав добрую весть, Стефа обрадовалась. Запрыгала на месте. «Бабуня, скажи, ты правду разрешила? Ну, скажи! – услышав положительный ответ ещё больше обрадовалась: – Ой, какая я счастливая, бабуня! Не можешь не поверить, я начала сомневаться, ты по-настоящему любишь свою драгоценную внучку или только притворяешься!» На внучкины сомнения хозяйка лишь покачала головой. Стефа же продолжала свой пламенный спич: «А то, бабуня, засиделась, вот честное слово, засиделась на месте, спасу нет!» – «Вот и развеешься», – подвела черту бабушка.
Романтичным назвать открывшийся после бури экстерьер за границей С-сково мог назвать только циник. Конечно, романтики кот наплакал в том хаосе, что предстал нашим взорам. Расплёскивая грязь резиновыми сапогами, мы уверенно шли через поле. Сапоги Стефы были ей по размеру, мои же – слегка великоваты. Они каждый раз норовили сорваться с ноги и самостоятельно пуститься вскачь.

Не только в С-сково чудеса вытворяла буря. То там, то сям попадались на глаза деревца, изуродованные силой и мощью непогоды. «Это полевик постарался», а – говорила Стефа, указывая на тонкий ствол берёзки, разодранный пополам и скрученный в какой-то немыслимый узел. В следующий раз нашла другое название, когда мы увидели растущие вместе три сосенки, крепко заплетённые в некое подобие косы. Не доходя до реки, она вскользь заикнулась: «Речник пошалил, видите, шувар лежит сплошным покрывалом. Ну, камыш, хотела сказать». – «Точно речник, не водяной?» Стефа посмотрела на меня взглядом знатока: «Доверяйте знатоку, пан Станек, водяной проказничает по-другому».

 Мост через Дрежку представлял жалкое зрелище. Вероятно, он и ранее, в год постройки не был верхом инженерной мысли гения-мостостроителя. Обычный подвесной мост, каких много в самых удалённых от цивилизации мест нашей родины. Внешний вид не внушал доверия. После бури тем более обуздывал желание рисковать и идти по нему на другой берег.

«Чего стоите, пойдём! – сказала Стефа и шагнула на мост. Он металлически заскрипел, но ничего страшного с ним не случилось. Стефа остановилась посередине и жестом руки пригласила следовать за ней. – Идите же, пан Станек. Он с виду ненадёжный. На нём можно танцевать!» – Стефа исполнила несколько танцевальных па. Присела. Подпрыгнула. Снова присела. Выпрямилась. Отставила ногу, поставив на пятку, и развела руки. «Ну, что же вы, мужчина, а такой нерешительный. Мост и танк выдержит, если заедет».

Мне почему-то подумалось, бесполезно говорить девочке, что мост вполне выдержит заехавший танк, но по закону вселенской подлости, именно подо мной, едва ступлю на него, металл моста разнесёт в клочья. Нет, этого говорить ей не стал.
 Мысленно с кем-то попрощался, с кем ранее не удосужился, и поставил ногу на настил моста. Шаг. Другой. Мост покачивается. Мелко вибрирует.
 
                23. На реке
Вы замечали, даже в безветренную погоду над рекой дует бриз. Нежный как шёлк, быстрый как лань.

Просквозит, пролетит над водой и поверхность реки покроется рябью, и поплывут по течению искривлённые рябью облака, и облака в небе умилятся и усмехнутся, и платочком помашут вслед своему отображению речному и снова в небесном молчании будут вести задумчивый монолог с самими собой, рассуждая о чём-то с вселенской неспешностью.

Или вдруг камыш вдруг всполошится под ласковым поглаживанием ветерка. И зашумит листьями, и заколышутся стволы, и запоёт неожиданно сидящая в самой гуще мелкая птичка. Разольётся её звонкая, приятная песенка вокруг. Рассыплется звонкими мелодичными колокольчиками. Зазвенит всё, запоёт вслед птичке. Подхватят её подружки. Вступят следом другие певчие пташки. И уже птичье многоголосие звучит на радость всему, на радость солнцу, небу, облакам, ветру, камышу, реке.
Или уснувшая чутким сном проснётся ива. Встряхнёт кудлатой головой. Полетят брызги, отражая в себе отражение солнца. Заскользят лучики, смеша букашек, жучков и паучков. И тех же птичек рассмешат. Взлетят они с веток. Покружат в небе. Поиграют наперегонки с ветром. Снова усядутся на ветки в ожидании нового приключения, переглядываясь и переговариваясь между собой.

Или рыба всплеснёт. Карп или лещ. Или издалека приплывший сом высунет большую усатую морду из воды и уставится водянистыми мутными глазами, видя то, что видит он один.

Или утки уставши, усядутся на воду. Начнут крякать, делиться новостями. Мелкие травинки вылавливать в воде. Полоскаться и мыть перышки.

Всё это хрупко. Всё непрочно. Неосторожное движение. Подозрительный звук. И нет ничего. Одна пустота на реке. И снова одни облака смотрят на своё отображение речное, искажённое до неузнаваемости рябью, поднятой ветерком.

И дует над рекой лёгкий, как шёлк, бриз в любую, даже безветренную погоду…

                24. Руины
С первого взгляда руины особняка, заросшие буйной дикой зеленью показались сошедшими с гравюр великого итальянского гравёра Джованни Пиранези. Те же мрачные и унылые эмоции, как при просмотре гравюр, даже солнечный день не привнёс радости и хорошего настроения.

«Убедились? – поинтересовалась Стефа, – я как всегда, оказалась права: ничего интересного и примечательного». Внутренний голос подсказал отставить любые попытки спора. – «Если вздумаете, пан Станек, приблизиться к руинам, придётся пробираться через густые заросли. За последние годы бузина и лещина сильно разрослись, – продолжала девочка. – Оно и понятно, без хозяйского присмотра…» – она запнулась и уставилась наверх. Смотрю в том же направлении. Я обомлел: по самой кромке кирпичных изломанных стен шла, помахивая руками при ходьбе, девушка в длинном цветном сарафане, такие иногда надевают исполнительницы народных танцев. Она шла свободно и смело, нимало не беспокоясь высотой прогулки, и не оставляла за собой облачков пыли. Погода сегодня выдалась спокойная. Штиль. Даже листва висела не шелохнувшись.

Стефа застыло с немигающими глазами. Сердце у меня отчаянно заколотилось. Девушка дошла до угла руины, где сохранилась частично кровля и резко повернулась к нам. Лицо её осветилось улыбкой. Она закричала, губы двигались бесшумно, помахала рукой и бросилась бежать по воздуху вперёд от стены. Стефа громко крикнула, скрестив руки. Мне тоже стало не по себе. Пролетев пару метров в воздухе, девушка растворилась. Стефа поёжилась. Накинул ей на плечи летний пиджак. У самого по спине прошлась волна колючего озноба. Ледяной воздух отличительная черта присутствия потусторонних сил.

«Это пани… – еле слышно произнесла Стефа, – не помню имени… невеста графа Сергиуша… Вот же повезло, пан Станек». – «В чём наша удача, Стефа?» – «Разве не догадались?» Пожимаю печами. – «Прежде здесь никто не видел призраков!» – «Они здесь обязательны?» Стефа возмущённо двинула бровями. «Какой же вы, пан Станек!.. – она вложила в слова столько эмоциональной подоплёки, что едва не задохнулась от возмущения; сорвала несколько стеблей и начала крутить меду ладоней, пока они не окрасились в зелёный цвет. – Уважающие себя руины должны иметь призрак! Например, Кентервилльский призрак…» Говорю ей с уважением: «Ты начитанный подросток, как я посмотрю». Стефа с умным лицом покачала головой. «Я самая начитанная в классе! Читаю запоем всё подряд. Особенно нравятся книги про любовь и высокие отношения. Родители ограничивают чтение взрослой литературы. Но у меня есть бабуня! Она снабжает умными книжками. И научила читать по-польски. У неё в кладовке столько кни-иг!..» Снова хвалю и говорю, какая она умница. Стефа легко проглатывает наживку из лести и похвалы. «Спасибо. Поначалу думала, вы такой же толстокожий чурбан, как и все вокруг, оказывается… Ой, вуйко, простите, заговорилась!» – Стефа побледнела, поняв, сказала лишнее, закрыла лицо ладонями, когда убрала, на детской чистой коже остались зелёные отпечатки пальцев. Успокаиваю девочку: «Всё в порядке, Стефа. Нет одинаковых людей. Есть трудоголики и лентяи. Есть любители открывать для себя что-то новое, им в противовес – лежебоки, все дни проводят на диване перед телевизором».

Впереди в кустах послышалось движение. Собака породы дворняжек, гладкошерстная и белая, вышла к нам и вильнула хвостом. «Ой, Белка, – крикнула Стефа, – у меня для тебя угощеньице. Где же твой хозяин?» Она дала собаке бутерброд. Раздался знакомый голос: «Тут её хозяин, - с шумом раздвинув ветви куста на тропинку вышел Михайло. – Прихожу к бабче Стефе, мол, где мой друг. Она отвечает, пошёл на руины особняка. Решил составить вам компанию. Примете?» Глаза Михайлы лукаво блеснули. – «Конечно, возьмём! – выпалила Стефа, – втроём даже интереснее, чем вдвоём!» Ехидно интересуюсь: «Может напомнить, Миша, твои слова, что, мол, на те руины смотреть, нечего-де, там делать. Дословно не помню, мысль передал правильно». Михайло изобразил крайнее удивление: «Да чтобы я так говорил, да, вот, не может того быть! Или был расчувствован до самой глубины души. А так я всеми руками за изучение истории родного края! Учение свет, неученье тьма». – «Про учение ты вовремя вспомнил, хвалю! – говорю ему и спрашиваю: – Вперёд на руины! Призрак невесты графа Стефа видела. Повезёт, встретимся с ним самим».
Лицо Михайлы закаменело: «Какой призрак невесты… какого графа… Они тут, что ли…» Стефа укоризненно качает головой: «Ой, вуйко Миша, призраков испугались?» Михайло натянуто улыбнулся: «Чего мне их бояться, пусть они лучше…» Где-то внутри руин послышался шум рушащейся кладки. Михайло присел: «Ничего не испугался… Просто тревожно стало, думаю, как вы тут без меня… А оно, видите, как… Призраки – это не…» Хлопаю легко по плечу Михайлу: «В самом деле, чего их пугаться? Пойдём и посмотрим, есть они или нет. Как в народе говорят: было бы болото, черти найдутся. У нас есть руины особняка графа. В нём жили люди. Радовались и грустили. Веселились и печалились. Их эмоциями пропитано это место. На худой конец, Миша, увидишь призрак, перекрестись или «Отче наш» прочитай». – «Думаешь, поможет, Стас?» – «Хуже не будет». – «Поможет, поможет, вуйко Миша», – засмеялась Стефа. На лице Михайлы шла борьба: одни эмоции брали верх над другими. «Мне бы… вашу уверенность… – сказал он нерешительно и более смело закончил: – За компанию чёрт не страшен!»

Михайло шёл впереди. За кажущейся простотой натуры скрывался опыт и приобретённый особенный навык – он расчищал путь взятым с собой тесаком. Махая острым предметом, посылал кого-то в дупу, покрикивал на Белку, чтобы она, кость ей в дупу, не путалась под ногами. Подбадривал нас с Стефой и тоже отсылал некоего имярека в дупу со страшной силой слова. Как пишут в сказках, шли мы долго ли, коротко, но вышли из дебрей кустов к руинам особняка.
Особняк оказался типовым сооружением, свойственным 19 веку. Крыльцо с десятью ступенями вело к входу с колоннами, от которых остались невысокие каменные пеньки. Время и осадки постарались на совесть. Некогда красивое здание пугало запущенностью руин.

Михайло поделился, что мужики из окрестных сёл брали хороший кирпич для постройки домов или фундамента. Махнул рукой: «В итоге осталось вот что…»
«Хотите расскажу предание о строительстве особняка графа Сергиуша, пан Станек?» – спросила Стефа. – «Горю желанием, – говорю, – начинай».
Она поведала мне знакомое с небольшими уточнениями от себя, как и все рассказчики.
«Стефа, ты серьёзно считаешь, что граф Сергиуш приказал использовать молоко рожениц и кровь девственниц при строительстве особняка?» Стефа кивает. «Убедитесь сами: кирпич в стенах выветрился, соединительный раствор цел. Можно внутрь смотреть, не заходя, увидеть всё что угодно».

Михайло молчит, слушает, покручивает чуб.

«Стефа, во все времена строители-каменщики добавляли сырые яйца в раствор для его крепости». – «Уточняю, – отзывается Михайло, – куриный белок. Раствор после высыхания приобретает особую крепость». Стефа упирается: «Предание врать не будет!» – «Предание сочиняют люди, – говорю, – для красочности повествования выдумывают разные страшные подробности». Михайло играет бровями, мол, не спорю. – «По-вашему, они могли сочинить то, чего не видели? Раз! Два: если не добавляли молоко и кровь, – почему связка бледно-розового цвета? И три…» Машу рукой: «Стефа, я не могу представить, сколько понадобилось бы каждый день сцеженного молока рожениц и крови девственниц для замеса раствора. Да столько их и быть не могло!» Стефа помолчала: «Молоко и кровь добавляли малыми порциями. Вот откуда розовый цвет». – «Розовый цвет раствора – процесс впитывания пористым материалом пыльцы определённых растений, имеющих красный колер». Стефа надулась: «С вами взрослыми спорить бесполезно. Ни предания, ни факты вам не аргумент. Я остаюсь на своём мнении». – «Стефа, остаются при своём мнении». Девочка покраснела: «Вот и оставайтесь при своём, а мне нравится – на моём», – выпалила и показала язык, и рассмеялась.

Договорившись быть друг от друга в пределах видимости расходимся внутри коробки особняка.

Голос Стефы отражался слабым эхо. Она комментирует находки.

Михайло остался возле пролома, бывшего широкого входа в особняк.

Я прошёл глубоко внутрь двора, в самые заросли. Где плотно разрослись кусты, переплетясь ветвями, и травы. Не сразу понял, что что-то изменилось. Потемнело. Небо затянуло тучами. Глаза зачесались. Потёр кулаками и растерялся: я стоял между плотной тёмно-бежевой шторой с узорами и стеной, оклеенной обоями с золотистым тиснением в виде королевских лилий. Чувствовал, нахожусь в пустой комнате. Лёгкие, женские шаги наполнили помещение, следом более твёрдая, уверенная мужская. Звонко прозвенел поцелуй. «Рад тебя видеть, любимая!» – сильный мужской голос звучал нежно. – «Спешила, боялась опоздать». – «Опоздать боялся я». Снова поцелуй. Женское всхлипывание. – «Бася, послушайся моего совета, – имя женщины вызвало у меня волнение, Басей по-польски мы называли бабушку Варю, – Господом Богом молю, ради наших будущих детей, срочно уезжай! Скоро начнётся война. Возьми, это адрес моего верного товарища. Он примет вас к себе, выдаст тебя за свою дальнюю родственницу. Он доктор, поможет при родах. Басенька, ради всего святого, уезжай скорее. Возьми с собой самое необходимое. Деньги, драгоценности, их можно будет продать или обменять на продукты». – «Как же ты, любимый?» – «Обо мне не боспокойся!»

Чуть отодвигаю штору. Мужчина стоит ко мне спиной и загораживает женщину.
«Не могу не беспокоиться, сердце моё!» – «Вот, возьми наследственное кольцо с сапфиром. Все драгоценности, всё золото можешь продать, Бася, коли будет сильная нужда. Кольцо сбереги. Сохрани его. Оно – твой оберег и моя гарантия того, что я вас найду обязательно, Бася, поклянись мне!» – «Клянусь, любимый! Клянусь нашими детьми! У нас будет двойня. Так сказала пани Мария, мать Стефании. Помнишь девочку, она часто приходила к нам. Я учила её грамоте». – «Разве можно забыть ту красивую девочку с серыми глазами!» – «Пани Мария сказала: будет мальчик и девочка». – «Бася, милая, какое счастье, сын и дочь! Ради этого стоит выжить в любых передрягах! Дай мне руку, я сам надену на палец кольцо!»
 
Немного больше отодвигаю штору, расширяю пространство для наблюдения. Вдруг понимаю, остаюсь для них невидимым и выхожу из укрытия. Мужчина нежно берёт женскую руку, надевает на палец кольцо с сапфиром. Точно такое же носила дома прабабка Варя. Потом оно запропастилось.

Сильный шум отвлёк меня. Голова закружилась. Очнулся сидящим наверху серой башни, которая во снах часто снилась мне в детстве. Крики внизу привлекли внимание. Перегибаюсь через ограждение, вижу Стефу и Михайлу, они кричат и машут руками. Свист ветра не даёт возможности расслышать слова. Обхожу, движимый чем-то, площадку и останавливаюсь напротив торчащей из стены балки. Пейзаж открывается внезапно, от сна мало чем отличается. Та же цветущая долина, те же зелёные кроны деревьев, особняк.  Наклоняюсь, чтобы найти балку. Огромная чёрная птица взлетает передо мной, лицо обдаёт ветер, поднятый крыльями.

                25. Возвращение
Резко отклоняюсь. Птица недолго кружит чёрным пятном надо мной и улетает.

Осторожно становлюсь на балку ногой. Стефа и Михайло внизу усиленно машут руками и кричат. Показываю знаками, что ничего не слышу. У меня цель. Она из детства – пройтись по балке вперед и назад. Она отполирована до блеска осадками и ветром. Ставлю вторую ногу. Внутри замирает и ком радости и безумства наполняет разум. Решено: иду!.. равновесие удерживаю, расставив руки. Шаг… Второй… Третий… Ветер бьёт в грудь. Толкает в спину. Ударяет снизу. Обрушивается всей мощью стихии справа.

Стою у края балки. Как красива земля с высоты…

Это Марина. Её голос узнаю из тысячи тысяч. Она кричит, почему-то зовёт доктора. Открываю глаза. Больничная палата. Лежу в кровати. Справа аппарат искусственного дыхания, слева пищит другой, отсчитывает пульс, торчит в сгибе локтя игла капельницы.

Вбегает группа медперсонала. Врачи, медсёстры. Суетятся. Один отдаёт приказания, другие его слушаются. Его лицо очень знакомо. «Михайло?!»

– Заставили вы нас поволноваться, больной. – Говорит он. – впредь, будьте осмотрительны при работе с электричеством. Отключайте жильё от питания в электрощитке.

Марина плачет. Целует руку.

– Станек, Станек, любимый, мы думали ты нас собрался покинуть навсегда!
«Станек! Никогда меня так не называла. И кольцо с сапфиром на безымянном пальце откуда-то. Раньше его не видел».

Что-то крутится в голове знакомое.

– Станек, мы…

– Марина, мы?.. – еле шепчу.

– Да, Станек, да – мы. Я беременна, Станек! Срок небольшой. Всего шесть недель. Доктор, Мария Фёдоровна говорит, тенденция развития положительная. Пока ты лежал в больнице без сознания, мне помогала соседка, Стефания Марьяновна, у неё такая забавная внучка Стефа…

 – Близнецы?

– Или двойня. – Жму руку Марины. Улыбаюсь и… вижу за её спиной пана Сергиуша С-ского и Басю, они стоят, взявшись за руки, и улыбаются.

– Марина, у нас будут сын и дочка…

                п. Глебовский, 16 октября 2025 г.