Глава VI Спор о свободе

Глава 6. Спор о свободе

Вагон-ресторан "Красной стрелы" погрузился в напряженную тишину после вспыхнувшего спора. За окном проплывали темные воды каналов, отражавшие тусклые огни Ленинграда, но никто не смотрел на них. Воздух был густым от невысказанных мыслей и терпкого аромата восточных благовоний — сандала и пачули, что Лиза привезла из своих путешествий и теперь зажгла в медной курильнице, стоявшей на столе.

Ржевский нахмурился, его пальцы сжали край стола так, что костяшки побелели.
—Ты всегда все усложняешь, Баэль! Речь идет о выживании государства!

— Нет, — возразила Лиза, ее голос дрожал, но в нем слышалась стальная решимость. — Речь идет о том, что мы превращаем любовь в госзаказ. В инструмент политики.

Ржевский ударил кулаком по столу, зазвенели хрустальные бокалы.
—Время такое! Или ты с революцией, или против нее!

— Я за людей! — воскликнула Лиза. — За их право на частную жизнь! На чувства!

Мессир Баэль, сидевший в тени, медленно покачал головой. Его темный плащ сливался с бархатной обивкой сиденья, делая его похожим на часть интерьера — древнюю статую, наблюдающую за человеческими страстями.
—Государство, — произнес он своим глухим, безэмоциональным голосом, — это всего лишь инструмент. Как молоток. Им можно построить дом, а можно разбить голову. Вопрос в том, кто и как им пользуется.

Лиза повернулась к нему, ее глаза горели.
—Но разве государство не должно служить людям? А не люди — государству?

— В идеале — да, — ответил Баэль. — Но история показывает, что обычно бывает наоборот. Государство, как хищный зверь, всегда стремится расширить свою власть. А люди... люди ищут способ выжить в его тени.

Ржевский мрачно усмехнулся.
—Красивые слова. А на практике? Без сильного государства — хаос. Анархия. Мы это уже проходили.

— Сильное государство — не значит тотальное, — парировала Лиза. — Вот смотрите — Сингапур. Маленькое островное государство. Нет ресурсов, ничего. Но они создали систему, где закон одинаков для всех. Где каждый может добиться успеха своим трудом. Где государство защищает права граждан, а не превращает их в винтики.

Ржевский задумчиво смотрел в окно. За стеклом проплывали огни ленинградских окраин, но он видел другое — далекую страну, о которой говорила Лиза. И вдруг в его сознании всплыл образ — не Сингапур, а нечто иное.

Ему почудилось, что он стоит не в вагоне, а на берегу широкой реки. Рядом с ним — высокий мужчина в белой тоге, с лавровым венком на голове. Это был Гай Юлий Цезарь — или его призрак, явившийся из глубины веков.

— Слушай, русский воин, — говорил Цезарь, и его голос звучал как отдаленный гром. — Я тоже строил империю. Думал, что создам рай на земле. Но знаешь, где настоящий рай? — Он указал рукой куда-то за горизонт. — В Аргентине. Там, где пампасы простираются до края света. Где человек может быть свободным, как ветер. Где государство — не надсмотрщик, а партнер.

Ржевский молча слушал, чувствуя, как слова древнего правителя resonate с чем-то в его собственной душе.

— Мы все ищем лучшей жизни, — продолжал Цезарь. — Одни — через укрепление государства, другие — через бегство от него. Но возможно, истина где-то посередине. В умении найти баланс между порядком и свободой.

Видение рассеялось. Ржевский снова сидел в вагоне-ресторане. Но что-то в нем изменилось.

Баэль наблюдал за ним внимательно.
—Миграция к лучшей жизни — это естественно, — сказал он. — Птицы летят на юг, звери ищут новые пастбища. Человек — не исключение. Только он ищет не просто тепла и пищи, а свободы. Свободы быть собой.

Ржевский вдруг запел — тихо, почти про себя. Это были старые частушки, но звучали они теперь по-новому — не похабно, а с горькой иронией:

Эх, государство-машина,
Крутишь ты нас, как мельница,
А мы все ищем долину,
Где жизнь не будет сниться.

Баэль неожиданно подхватил, его глухой голос странно контрастировал с веселым мотивом:

И в этой долине зеленой,
Где нет ни власти, ни тронной,
Мы будем просто людьми,
Без репрессий и тьмы.

Они смолкли, смотря друг на друга с неожиданным пониманием.

— Но такой долины нет, — горько сказал Ржевский.
—Потому что мы ее не построили, — ответил Баэль.

Спор, казалось, исчерпал себя. Но Баэль внезапно запел снова — на этот раз на английском. Его голос звучал непривычно мелодично, напоминая старые баллады о потерянных надеждах:

"In the shadows of great powers,
Where concrete crumbles and steel towers,
We search for meaning in the dust,
For dreams we've lost and trusts we've bust.

The state demands, the people plead,
But in our hearts, a different need —
To simply live, to love, to be,
From cold ideology set free.

So let them build their walls of fear,
Their perfect systems, cold and clear —
The human spirit will find its way
To a different, brighter day."

Он перевел, и слова звучали как заклинание:

"В тени великих держав,
Где бетон крошится и стальные башни рушатся,
Мы ищем смысл в пыли,
Мечты, что потеряли, и доверие, что разрушили.

Государство требует, люди умоляют,
Но в наших сердцах — иная нужда —
Просто жить, любить, быть,
От холодной идеологии свободным.

Пусть строят свои стены страха,
Свои совершенные системы, ясные и холодные —
Человеческий дух найдет свой путь
К другому, более яркому дню."

Когда последние слова растаяли в воздухе, в вагоне воцарилась тишина. Даже вечно шумящий поезд словно замер, прислушиваясь к эху этих слов. Каждый из сидящих за столом понимал — спор о государстве и свободе никогда не будет окончен. Он будет длиться столько, сколько будут существовать люди, пытающиеся найти баланс между необходимостью порядка и жаждой свободы.

А за окном Ленинград встречал их своими серыми водами и каменными громадами — город, видевший и революции, и террор, и надежды, и разочарования. Город, ставший символом вечного спора между мечтой о совершенном обществе и реальностью человеческой природы.