Остров Крошки Цахеса

                Владимир Вещунов

                Рассказ-утопия

                Остров крошки Цахеса



   Остров в заливе в тридцати милях от Большой земли носил издевательское название —Коврижка. Голый скалистый огрызок суши, запелёнутый вечными гнилыми туманами. За всю полуторавековую историю островной тюрьмы для особо опасных преступников лишь однажды одному из них удалось перехитрить охранников и пробраться к воде. Смельчак увяз в тумане, заблудился в нём, и отжимная волна от материка выбросила его тело на остров.
   Снабжалось сие исправительное заведение всем необходимым для его бытования из-за частых тайфунов с перебоями. Нередко продуктовые шхуны цунами уносили в море, и Коврижка голодала.
   Перестроечные тайфуны и цунами учинили на острове голодомор. Коррозия коррупции разъела УФСИН. Пенитенциарные генералы один за другим залетали на шконки в свою бывшую вотчину. Контингент Коврижки разбросали по разным зонам. Казематы крепкой кирпичной кладки порушились. Остров одичал, стал необитаемым. Лишь в расщелинах скал среди плюща ползали ящерицы и змеи. Коврижские туманы не прельщали туристов и даже искателей приключений.
   Однажды в начале августа перед сезоном тайфунов на Коврижку высадился десант стройбатовцев. Они провели капитальный ремонт одной из уцелевших тюремных камер. После них катер с погранцами высадил на остров арестанта-одиночку. Пара «камуфляжей» в балаклавах отвели тщедушного старикашку с пугливыми глазами в его обитель. Всё было буднично, прозаично, без оцепления, вертолётов, снайперов, спецагентов, силовых структур, коих немерено расплодил этот страшливый дохлец.
   Обыденность потрясла его, он долго лежал на бетонном полу камеры, страшась даже мыслью коснуться произошедшего…
   Неистовствовал первый августовский тайфун. Он будто наизнанку выворачивал скалы, которые с грохотом рушились в преисподнюю. Пронзительный свист ветра нестерпимо резал слух. Голова раскалывалась. Он согнулся калачиком, словно зародыш в утробе, пытаясь забыться в глубоком, невозвратном сне. Но жестокая память резала, точно обрывками жести. Боялся подняться, страшился столкнуться с явью, с реальностью. Однако на холодном полу зазнобило, залихорадило, судорогой стало сводить ноги. Поднялся. Голые стены обожгли льдом. Обхлопал костюм от кутюр, обвисший на нём за какие-то сутки…
   Тогда, на Великий Октябрь, его тоже принарядили в новый костюмчик. Понаехала вся родня, близкая и кисельная. Двойной праздник! Главный, конечно же, рождение второго ребёнка в семье Соновых — Сёмочки! Братцу месяц исполнился, когда его решили показать родственникам. Сюсюкались с Сёмочкой, нацеловывали, поздравляли счастливых родителей с милым сыночком, драгоценным сокровищем.
   Разъехались гости, шумные, радостные, навеселе. А родители продолжали нянькаться с Сёмочкой, тетёшкать его.

                Трататушки, тра-та-та!
                Выше прыгаем кота,
                Да Кота Котовича,
                Да Петра Петровича!
                Прыг-скок, прыг-скок!
                Вот какой у нас мальчок,
                Сёмчик-попрыгайчик,
                Яблочек-румянчик!

   Такую песенку мамка с папкой Алику не придумали. Разобиженный, с горючими слезами, бросился из дома. Посёлок Щитки, из щитовых домов, находился на отшибе города. Упал в стылую канаву, подёрнутую ледком. Но никто его не искал. Обжигал лёд. Как и сейчас…
   Полоса, канава отчуждения между ним и родителями. Между ним и страной, и миром. Ведь имел отношение к стране и миру… Кто предал?.. Никому не доверял. Трутся одни порученцы, а он посаженец, пешка в изуверской игре оборотней, в проекте «Волк в овечьей шкуре». Таились неведомые здоровые силы. Они и сдёрнули овечью шкуру. А он, прирождённый слухач-нюхач, не почуял…
   Тайфун стих. В полумраке, в леденящем безмолвии оглядел камеру. Зарешёченное окошко под низким потолком. Раскладушка придала бодрости. Стало быть, КПЗ — камера предварительного заключения. Когда сюда забросили? Куда?.. Потерял время… Разлёгся на раскладушке. Не шконка — зловонная на зоне. Там в камере понапихали восемь отъявленных мерзавцев. И на всех одно очко. А здесь луза на одного. Бачок с водой, зэковская тумбочка, какая-то тетрадка, плитка с газовым баллончиком, ванночка «Доширака». Ешь не хочу!.. Хоть бы мышва не шастала. Передёрнуло всего: так боялся этих тварей! Закомплексованный. Почему-то всё мелкое круглое вызывало отвращение: бусы матери, зелёный горошек. Брезговал, когда пользовались его посудой. Завёл неприкасаемую. Избегал рукопожатий, старался ни с кем не ручковаться. Пристрастился сосать указательный палец. Не нравились имена: Серёжа, Костя, Шура, Зина…
   — С притрухом ты, Алька, — говаривал отец. — Психических отклонений нет, просто дурак!
   — Дурак дураком, и уши холодны, — поддакивала мать.
   И впрямь, потрагивал свои уши — холодные.
   К лузе не ходил, не с чего. А откуда-то взялся неприятный запашок. Попахивало от него самого. Сколько он не мылся? Пот страха, въедливый, невыносимый. И нечем смыть. Это самое тяжкое мучение! Похоже, на это и рассчитывали устроители переворота. Не казнили, не убили, а вот такие бытовые мучения. Гуманисты!..
   Он даже не задумывался, а сколько он причинил мучений простому народу, преследуя, уничтожая праведников. Они могли бы достойно править страной. А до их прихода тянулось существование Алика Сонова (Самсонова)…

   Выбрался из канавы, отряхнулся, поплёлся домой. Подавленный, скукоженный, новый костюмчик в грязи. Мать с малюткой на руках набросилась на него:
   — Ты где так вывозился? Подрался поди?
   — Руки не доходят за тобой присмотреть, — пробурчал отец. — Ты, что ли, дерешься? Сомнительно.
   — Да нет, может… — засомневалась мать. — Нет, ну да, вообще-то… — Затетёшкала младенчика: — Смотри, Сёмочка, на братика, какой он негодник! Трататушки, тра-та-та, выше прыгаем кота…
   Отчуждение.
   — Э-э, а я?.. — плаксиво канючил он, чтобы уличная ребятня приняла его в свои игры: в ножички, в орлянку, в чику, чехарду.
   Задабривал, выходил из дома с ломтиками хлеба с маргарином.
   — Сорок семь — дели на всех! — бросалась к нему вечно голодная голытьба.
   Однажды бросил горсть карамелек на драку-собаку. Ему же и расквасили нос: всем не хватило.
   Соновы перебрались в соседний город. Плановики ПТО, производственно-технического отдела коксохимзавода, получили двухкомнатную хрущёвку. Сёма, хорошист, успешно учился. Альберт поступил в строительный техникум. Спутался с местной шпаной: шестёрка, на  побегушках. Алик спивался до алика, до алкаша. Отец купил три бутылки водяры и распил её с сыном. Утром мужик проснулся, выдул литр рассола и пошагал на работу. Под оханье матери и хихиканье Сёмочки Алик мучительно отлёживался два дня. Таким же манером отец отучил сына от курёжки.
   Непьющий, некурящий, Алик подался в высшие сферы деловой деятельности. Связался с жучками — фарцовщиками. Загонял забугорные шмотки, пластинки, запрещённые книжки, мани-мани, порнуху, брюлики. Преуспел в продаже иноземным дельцам раритетов русской иконописи. Разъезжал по деревням, где безбожники приспособили церкви под склады, гаражи, а то и вовсе превратили в руины. Набожным старушкам удалось сохранить святыни. У одной старушки за вязанку дров он отхватил лик Спасителя, работы самого Симона Ушакова. Сбытчика при деловой сделке застукали органы. Впаяли семь лет. С потрохами сдал подельников. «Отдохнул» на зоне три месяца за мелкое мошенничество. Заслужил кликуху Фрикаделька. Сокамерники «запекали» в хлебные мякиши тараканов и подбрасывали в миску с баландой катыши-фрикадельки. Знали о его бзике,  что всё мелкое, круглое вызывало у него отвращение. Подсовывали на шконку мышей, вгоняя его в дикий ужас.  Отвратительно звучали имена сидельцев: Костяй, Шурик, Зина… Шерстистые лапы, животное чавканье едоков… Невыносимо! Однако в этой звероватости сохранил мужское достоинство в неприкосновенности. Не он сам, охранители сберегли его непорочность. Всесильные кураторы из органов гораздо мощнее всех паханов, смотрящих, разводящих и прочих авторитетов. Издалека начали разрабатывать сексота по кличке Соня. Несмотря на ущербный, сонный вид, надеялись превратить комплекс неполноценности в комплекс полноценности.
   В одной из школ города  Рдянска появился учитель труда Альберт Михайлович Самсонов, в жизни не забивший ни одного гвоздя. В новой жизни изменил фамилию. Положение шкраба удручало его. Ворочавший в недавнем прошлом долларами, по-житейски было сник. Однако по почину кураторов восстановился в местном строительном техникуме. Здесь активничала шибко продвинутая молодь, бредившая архитектурным авангардом. В общежитской «передовой» комнате, заставленной «батареями» плодововыгодного, до хрипоты спорили о кубизме, конструктивизме немецкого Баухауса, о Корбюзье, о «пламенеющей готике» испанца Гауди, ввинченной в небо; о башне Татлина, тоже пронзающей небеса, о его дизайне, о сталинском ампире в манере украшательского стайлинга. Не признавали Щусева, Посохина с его нелепым конструктивизмом Дворца съездов. Короче, преклонялись перед западным и посмеивались над советским. Пьяные, болтливые, анекдотчики:
   — Страна зимой не замёрзнет! Кукурузник наломал дров!
   — Бровастый порадовал: «У нас в принципе всё есть!» Провинциалы ринулись за колбасой в Москву: «Где у вас тут магазин «Принцип»? — спрашивают.
   — У нас при въезде в город два плаката. Один: «Догоним и перегоним Америку по производству молока, мяса, яиц на душу населения!» А напротив гаишный: «Не уверен — не обгоняй!»
   «Лениниана» про броневичок, про трёхспальную кровать… И коронная присказка: «Всё в порядке — Ворошилов на лошадке!»
   Болтун — находка для шпиона! Полулёжа на койке в углу комнаты, Самсонов разглядывал итальянский журнал «Дизайн», добытый из-под полы студиозами, и внимательно прислушивался к разгорячённой болтовне, сопровождаемой звоном гранёных стаканов.
   — А этот типус почему не пьёт? — заметил однажды рьяный поклонник знаменитого Корбюзье.
   — Дурак умён, пока молчит, — съязвил «апостол» ландшафтного дизайна.
   — Нет, он умнее всех нас, — возразил хвостист по сопромату. — Ему нельзя. Выпьет и забудет то, о чём мы тут болтаем.
   — Стукачок! — поддакнул другой студиоз.
   С того часа осведомитель в этой бурлящей комнате не появлялся.
   Чета Соновых усердно планировала перевыполнение плана и соцобязательств на коксохиме. Домашнее дитя Сёмочка после мамкиной титьки пристрастился, как и старший брат, сосать указательный палец. В школе вместе с шестипалой Люськой Лузгиной стал достопримечательностью. У неё на мизинце рос ещё один пальчик, а у него было целых два мизинца. Любящие родители за такую сосачку не ругали, не наказывали, а даже умилялись. Зато школьная врачиха потребовала от Соновых, чтобы они отучили своего ребёнка от вредной и даже пагубной привычки. Те пытались бинтовать злополучный сосачный палец, но Сёмочка жутко заистерил. Решил отправиться на поиски старшего брата за помощью: Алька тоже посасывал свой палец.
   Родители отмахнулись от старшего непутёвого сына и не желали знать, что с ним. Сёмочка — свет в окошке.
   Рдянск был поважнее Кокса, и Алька мог находиться там, в местном строительном техникуме.
   Старший лаборант отделения ПГС перебирал бумаги в своём кабинете. Вахтёрша доложила, что какой-то мальчик разыскивает Альберта Сонова. Не Самсонова ли? Не перепутал ли он?..
   — У нас такого нет! — отрезал урождённый Сонов.
   Исполнительному аккуратисту старлабу вменили собирать профсоюзные взносы. Почти все сотрудники техникума раз в месяц предстояли перед ним. Он журил за задолженность и со тщанием слюнил марки на учётные карточки.
   Его подробно-описательные «закладные» о неблаговидных деяниях неблагонадёжных студиозов получили высокую оценку кураторов. Злостные анекдотчики и очернители были отчислены. Он перешёл на заочное отделение, заведовал лаборантской и учётом членов профсоюза. А также учётом сомнительных реплик, брошенных при необязательном разговоре. Теперь его ксивы отличались немалым художественным вымыслом: лепил из мухи слона. Обеспечивал благонадёжность кадров.
   Перед майскими ему вручили особое поручение в письменном виде: обеспечить сохранность пишущих машинок от посягательств враждебных элементов. Он расписался в этой важной бумаге, собрал пишмашинки в особом подсобном помещении: сигнализация, зарешёченные окна, сейфовая стальная дверь. «Запаял» замочные скважины сургучовой печатью с пломбой. Теперь никакой провокатор не сможет напечатать ни одной прокламации! Однако в ночь с 30 апреля на 1 мая враги пытались сломать оконную решётку, проникнуть в помещение. Дежуривший старлаб успел опознать во взломщике бывшего студента, отчисленного за противоправные высказывания, наклепал на того самого, который разоблачил его как стукача. Органы поверили сексоту на слово и не стали разбираться, кому на самом деле понадобились пишмашинки. Таким подвигом украсился послужной список за бдительность. А не инсценировал ли это вторжение сам ответственный за мероприятие по недоступности пишущих машинок?..
   Заслуги его были учтены, и по окончании техникума его поставили начальником ремонтно-строительного цеха завода стратегического значения. В кабинете в рамке под стеклом повесил изречение: «Кто хочет выполнить порученную работу, ищет возможность. Кто не хочет выполнить, ищет причину». Разносы подчинённым не устраивал, а тыкал перед ними худым указующим перстом в эту производственную мудрость. Влекомый перестроечными веяниями, рабочего класса не чурался. Обедать ходил вместе с ними в заводскую столовку.
   Однажды за одним с ним столом оказался рабочий в синем комбинезоне на лямках через плечи, в коем изображают передовой пролетариат на плакатах. Однако гегемон беспомощно тыкал вилкой в шницель. После тщетных усилий сходил на кухню. Без столового прибора джентльмен вкушать не мог. Держа нож холёной правой рукой, аккуратно отрезал кусочек шницеля. Намётанный глаз Самсонова уловил такую несуразность: рабочий класс за соседними столиками без всяких ножей расправлялся даже с жилистыми бифштексами.
   Крупная птица попалась! Резидент! И так опростоволосился! Знай наших! Бдительного начальника РСЦ  совершенно секретно представили к награде за поимку высокопоставленного сотрудника британской разведки МИ-6. И вскоре был повышен в должности, назначен директором ДСК — домостроительного комбината. Обеспечил вышестоящих товарищей шикарными квартирами, коттеджами, дачами. И возглавил Главградстрой.
   Ум, честь и совесть нашей эпохи, партия — наш рулевой, в сутолоке распределительных магазинов хапала дефицит. Ту-104 с адмиралами на борту рухнул, перегруженный холодильниками, мебелью и прочим дефицитом из ленинградских универмагов. Гласность расшевелила человейник. Жаждущие равенства и справедливости, люди опрокидывали чиновные иномарки, набитые дефицитом. Военные, служащие при полном довольствии, при весомых пайках, вызывали неприязнь и даже враждебность. Они вынуждены были ходить на службу по гражданке, а там переодеваться по форме.
   Началась повальная «перекройка». Перетряхивание старого белья, и под пассами чумашпировских — соблазны либеральными шмутками западного кроя. Вместо старых пней госпожа демократия насадила кактусы с ядовитыми шипами. Вороватые чинуши прикрывались лозунгами о единстве партии и народа. Новые посаженцы в открытую нагличали:
   — Не грабить в этой стране — западло!
   Несусветный грабёж баснословно обогатил «эффективных менеджеров». Почти все они отличались характерной наружностью. Нос горбат, живёт Арбат, много зарабат. Соревновались в яхтах: у кого больше размера футбольного поля. Покупали забугорные футбольные клубы, виллы, замки. И попадали на крючок разведслужб.
   Нет сласти слаще власти. Попёрлись в руководство страной, чтобы «конституционно» высасывать из неё соки. Рыла их были в пуху, и ими вертели тайные руководы. Страна превратилась в колонию. До пришествия мошиаха, их бога, который вот-вот сделает их властителями мира, оставались считанные месяцы.
   Народ изрядно устал от суховейных ветров перемен и от грабителей-посаженцев, которым передоверился. Внимавший чаяниям народа, разбрасывающий посулы исполнить их, ставленник лицемерной демократии окончательно превратил её в дерьмократию. Рой картавых шептунов услаждал его слух, падкий на обещания европейского процветания. В штат его советников входили сотни сотрудников иностранной разведслужбы, обещавших равное партнёрство с гегемоном.
   Страна нищала, полки магазинов из-за безработицы были пусты. Назревал взрыв похлеще разинского и пугачёвского вместе взятых.
   Градостроитель Самсонов, казалось, был вне политики. Крахнул ДСК, в котором он прежде начальствовал. Завод ЖБИ, железобетонных изделий, напоминал местность для съёмок фильмов ужасов. При провозглашении рыночной экономики Главк не возвёл ни одного жилого дома.
   Суматоха, сумятица с низов до верхушки. Между мэром города и губернатором области разразилась война не на жизнь, а на смерть. Народная волна вынесла в кресло главы города правдоруба, который громил всех налево и направо. Приютил у себя дома голодных, истощённых солдатиков пригородного гарнизона. Выходец из народа, общался с ним на площадях во время пламенных митингов за справедливость. Горожане отплатили ему добром и выбрали градоначальником. Он кратно сократил бюрократический аппарат администрации города. Навёл порядок в ЖКХ. При нём прекратилась вечная перелицовка тротуаров, замена бордюров. Так отмывали деньги его предшественники. Однако у него были слабости, которыми пользовались его противники. Он имел патент на экстрасенсорные способности, увлекался уфологией. Верил в инопланетян, в социализм и поносил демократическую гей-Европу. Похожий на Ильича, у одних он вызывал уважение, у других ненависть.
   Воссевший на губернаторское кресло был посажен братками. Они убухали немалые средства на «всенародное» голосование. Разобрались с семейным скандалом, в котором был замешен любовник супруги будущего губернатора, примы местного драмтеатра. Посягнувший на её прелести, один из авторитетов был утоплен в заливе. Тот в акваланге доставал со дна моря трепангов, а шланг оказался надрезан.
   Мэр пытался хозяйствовать по-честному, а губер с братками правили по понятиям. Вместе с силовиками захватили здание администрации города, вынесли полуживого мэра на носилках и заключили в военный госпиталь.
   Новым мэром посадили податливого начальника Главградстроя Альберта Михайловича Самсонова. Губера подрезали на очередной сходке-разборке. В его кабинет привели тишайшего Самсонова.
   Между миром криминала и охранителями разгорелась жестокая делёжка: кому торговый порт, кому рыбный; кому база тралового флота, кому сейнерного; кому судостроительный завод, судоремонтный, фрахт, каботаж, банки, наркота, подпольный игорный бизнес, торговая сеть и всё, что плохо лежит.
   Самсонов ладил со всеми. Прима театра перешла к нему «по наследству». Зализанные с пробором жидкие волосы, белёсые брови, бесцветные глаза, вислый нос, щелястый рот, подбородок с детский кулачок. Вкрадчивый, запинающийся голос, напряжённая подтянутость мелкокостной фигуры. И высокие каблуки, точно катурны древнегреческого театра. Как язвили ехидцы, будто на цырлах перед красавицей, своей ненаглядной.
   Да, всем мил не будешь, всем не угодишь. Да ещё на таком публичном посту в окружении завистников. И народ туда же: Губер Бордюрович. Ну как не подфартить человечкам из дружественной мэрии. Вон какие тротуары с урнами-тюльпанами каслинского литья, с «античными» вазонами-цветниками с лепниной. Одно загляденье! Столица да и только! В столице по достоинству оценили такие достижения и вызвали в кабмин занять пост министра строительства. Головокружительный взлёт!
   Идол демократии скурвился до дерьмократа. Окосевший от возлияний, со своими дурацкими ужимками и подмигиванием выглядел посмешищем не только среди «царедворцев», но и на международной арене. Казалось, страна втаптывается в грязь. Начались голодные бунты шахтёров, металлургов, домохозяек…
   Службисты, местные и залётные, принялись подыскивать распоясавшемуся идолу замену. Беспроблемную. Выбрали. Замутили биографию Сонова Альберта Михайловича. За что, где и когда сидел мелкий фарцовщик — вымарали. Чистый как стёклышко. Бесправных родителей поместили на правительственной даче под надзором, без общения, чтобы не сболтнули лишнего. Семён Сонов по творческой линии вписался продюсером в немецкую рок-группу, проповедавшую «зелёную» энергетику. Не до политики, не до брательника.
   Об операции по выявлению кандидата было доложено гуру мировой политики. Для важной миссии посадки на место главы государства из закулисья гуру прибыл самолично. Вошёл хозяином в кабинет министра строительства, взял ошеломлённого Самсонова за руку и, как школяра, повёл в другой кабинет — попросторнее и поважнее. Свергнутому с престола приказали представить «городу и миру» своего преемника. Народ с облегчением вздохнул: настолько обрыдл предшественник! А этот ещё незапятнанный.
   Закулиса удовлетворённо потирала руки: бунтовщики в кулак не собрались, своего лидера не поставили вершить судьбы государства. А тут действительно свой! Напёрсточники! Кручу, верчу — запутать хочу!..
   — Путь как тома! — усаживая Самсонова в президентское кресло, благосклонно похлопал его по плечу гуру и с дьявольским хохотком добавил: — Но не сапывай, что в гостьях!
   Из-за костлявой спины «князя мира» бесёнком высунулся его помощник:
   — Клавное в руководстве косударством подписывать положенные бумаки!
   Все на выборы! Города и веси украсились масштабными портретами кандидата, уже посаженного в президентское кресло. Рекламщики постарались: облик его выглядел с вождевыми, мужественными чертами Чингачгука. Дабы никто не сомневался в избранности сего выдвиженца — слоган под его изображением: «Самсонов — наш президент!» Баннеры, растяжки с его посулами: «За справедливость! За достойную жизнь!» Среди этих триумфаторных нагромождений терялись жалкие плакатики претендентов от карманных партиек, выдвинутых для блезиру, для соблюдения видимости демократии. По телеящику гоняли пропагандистский ролик о библейском богатыре Самсоне, победителе врагов и диких зверей. За кадрами этой пропаганды оказалась его победительница Далила. Коварная дева охмурила  героя,  обкарнала у него, сонного, волосы, обладавшие волшебной силой. И он стал беспомощный, как младенец. Демонстрируя красоты Петергофа, каскады фонтанов, документалисты оттачивали своё операторское искусство на фонтане «Самсон, раздирающий пасть льва». Смаковали, показывая обнажённую богатырскую мощь Самсона и струю воды, извергаемую из пасти льва до небес. Шум фонтана заглушала речёвка школьно-студенческой молоди с индейскими воплями: «Сильный президент — благосостояние страны!» Вау!..
   Электорат клюнул. После бугая с налитыми кровью бычьими шарами Альберт Михайлович Самсонов мнился спасителем. Преисполненные благостных ожиданий, некоторые избирательные округа извергли фантастическую цифирь: за — 102%, против — 0%! Триумфатора поздравляли со всех сторон. Он усердно готовился к «кенгурации». Беспородное, стёртое лицо, походка щёпотью… Перед грандиозным зеркалом от пола до потолка отрабатывал строевой шаг, осанку, выправку; выпячивал подбородок, как дуче. Зубрил присягу, придавая голосу басок…
   Пока дошёл до пьедестала с профессорской кафедрой, покрылся краской, потом. Начал донимать кашель. Кашель сухой, а трусы помокрели. Приложил руку к сердцу; другую положил на «Конституцию», наспех состряпанную мудрецами-заправилами. Произнёс вызубренную присягу; почти не сбился, споткнулся раза два.
   Народ задумался. Не зря говорят: «На безрыбье и рак рыба». Глаза — зеркало души. Президент — лицо страны. Лицо страны — без зеркала души.  Пусть весь мир видит! С такой страны можно вытворять что угодно.
   При бугае прыщом выскочил первый олигарх. Теперь же пялились как поганки после дождя. Совсем вздурела олихаркия! Прихватизаторы приватизировали государство. Ретивец из сотни упырей, качая русскую нефть, запихивал в свою кубышку по шестьдесят лимонов рэ в день! Мера — высший дар богов. Какие боги? Они — боги! А их бог — мошиах! Согласно торе и талмуду пришествует завтра-послезавтра. Страну же колонизаторы расчленят на колонии под началом мессии. И весь мир падёт перед ними, перед талмудистами!
   Самсонов быстро приноровился к этой «кровеносной» системе. Подмахивая какой-либо тендер на строительство, на ремонт дорог и мостов, сучил пальчиками. Получатели отстёгивали подписанту почти узаконенные два процента. Он оброс лакеями, холуями, подпевалами, пресмыкателями. И недвижимостью: резиденциями в живописных местах, дворцом на морском побережье. Журналюги, вякавшие о его активах, попадали в автокатастрофы или на зону за дискредитацию власти.
   Всё чаще его говорящая голова торчала в телеящике. Референты строчили речугу, и он перед телемониторами пытался складно изложить внешние проблемы и внутренние достижения. Каждый раз вокруг да около.
   — Прежде всего хочу отметить отрицательный рост развития экономики. Прямо и со всей откровенностью скажем: был спад, а сейчас нулевой. Кхе-кхе!.. Мы видим, что некоторые страны расширяют зоны своего влияния. И мы тоже расширяем согласно доктринальным документам. Руководствуясь прежде всего, прямо скажем… кхе-кхе!.. своими интересами. Мы всё это видим и с нашими партнёрами, прежде всего с нашими друзьями, ведём себя взвешенно и спокойно. И укрепляем экономическую безопасность и суверенность во имя процветания нашей родины и благосостояния народа! Никакая трудность не сгибает нас! Кхе-кхе!.. Мы должны отражать наше целеполагание перед обществом и государством, перед нашим народом, перед нашими людьми. Наша руководящая работа требует глубоких знаний, её точности, организованности и в немалой степени деликатности к пожеланиям, требованиям и претензиям наших людей. Что касается действий государства, мы будем и впредь в процессе развития быть внимательными…
   Первая леди была ещё недурна собой, но уже не дура. Обращения к народу муженька-президента вызывали у неё оторопь. Уходя в будуар, она крутила пальчиком у виска. Алик порет чушь, чушь визжит и извивается. Да, ничтожества правят миром. Спросили опечаленные люди Господа: «Боже, кого Ты нам послал!» Ответил Господь: «Искал хуже, но не нашёл».
   Она в его дела не вмешивалась. Супружеский долг исполняла по мере надобности супруга. При погружении в государственные дела эти потребности мельчали. В холодности супруга корила себя: недостаточно соблазнительна. И решила раззадорить: пофигуряла перед ним в пеньюаре, подаренном самой Катрин Денёв. Подобный искус ничего не разжёг, и она растелешилась, как певица Мадонна. Однако он пробубнил:
   —  Дела! Вкалываю в режиме 24/7.
   И удалился в кабинет. Заколыбелил себя в кресле-качалке и захрапел. Такой вот режим 24/7! Водились за ним и другие странности. Терпеть не мог блюда; с зелёным горошком. Пользовался личной посудой, термосом. Всё чего-то опасался, жил с оглядкой. Избегал рукопожатий: из-за брезгливости к чужим рукам, из-за потливости свое руки, из-за её особенности — указующий перст больше смахивал на мизинец. Подчас он впадал в оцепенение, щипал и без того вислый нос, промаргивался, тряс головой, будто стряхивал наваждение. Очумело озирался вокруг, всё ещё не веря в своё президентство. Вперивался в супругу, словно не узнавая, вздыхал:
   — Тяжела шапка Мономаха!
   Словоблудие Алика удручало народ. Не по Сеньке шапка. Не в свои сани не садись! Не зная броду, не суйся в воду! Речист — на руку не чист… Человек не на своём месте вреден и опасен! С угодливых телеэкранов неслись его  победные реляции:
   — По моему поручению в посёлке Кондюрино Ямало-Немецкого автономного округа возве;дена птицефабрика на три тысячи несушек с высокой яйценоскостью с занятостью в количестве пятьдесят рабочих мест. Жители Крайнего Севера будут обеспечены высокосортными яйцами!
   Конечно же господин президент оговорился, надо бы: Ямало-Ненецкого… Кино и немцы!
   — По моему поручению  на трассе М заме;нено дорожное покрытие протяжённостью сто км с использованием новейших технологий, обеспечивающих износостойкость без ремонта в течение десяти лет.
   Запамятовал, что предыдущее дорожное покрытие по новейшим технологиям раскрошилось, не протянуло и года.
   — По моему поручению возве;ден низководный мост в заливе Седанка Приморского края с использованием последних достижений мостостроительной техники.
   Порученцы отхватили немалый куш, отслюнив благодетелю положенные проценты. Пригласили его на разрезание ленточки. Скорища охранной силы окружили место исторического события. Строители благодарили дорогого Альберта Михайловича за поддержку и норовили по-рабочему, по-простому поручковаться с ним. Но его брезгливая рука ловко уворачивалась от посягательств.
   Мост был построен рядом, параллельно с автотрассой. Самсонов пожурил получателя тендера за такое совпадение. Тот нагловато усмехнулся:
   — Маслом кашу не испортишь!
   — Да-да! — согласно кивнул президент. — Не помешает, туристов возить будете. Запас карман не тянет.
   Запасы его карман не тянули. Поживился изрядно. Декларация о его доходах не отличалась от подобных сочинений губернских чиновников. Однако его мошна вспухла от миллиардов.
   — С сильными мира сего можно разговаривать только на равных! — оправдывал он свою клептоманию.
   Страшный зверь — жаба! Придушила всю верхушку. Мера — высший дар богов. А тут упыри!.. Взрастившие куклёнка, знали его как облупленного, всю подноготную, презирали его и страну. Вконец оглупляя его, дефективного, навеличивали эффективным менеджером великого государства. Под началом мошиаха-мессии колонизаторы собирались расчленить страну на колонии. Распадётся непокорная, и весь мир падёт перед ними на колени. Они, избранные, — без пяти минут властители мира!
   После бугая Алик смотрелся благоуханным цветком. И вот увиделась иезуитская изнанка происходящего. Изуверская, сатанинская многоходовочка. Серые начинают и выигрывают.
   — Страна поднимается с колен! — торжественно вещал он.
   А она садилась на задницу. Жизнь в стране встала на паузу. Сам — сон, и страна погрузилась в летаргический сон. Гулкой побудкой вырывались из подземного перехода частушки под гармошку лихого мужичка:

                Эх, мать-перемать,
                Сущая безделица!
                Наш гарант, отец родной,
                Лишь мычит, не телится!

                Не горюй, жена Алёна,
                Живы будем — не помрём!
                Подрастёт трава зелёна,
                На подножный корм пойдём!

                Станет Алик баней править —
                Лопнет баня, как пузырь.
                Не пора ль тебя отправить
                В Колыму, плешивый хмырь?..

   Полиционеры лишь ухмылялись и не трогали правдоруба. Знать, чуяли блюстители брожение в верхушке. Подспудно созревали гроздья гнева. МХАТ поставил «Грозу». Смятение и трагизм души Катерины сердечной болью выразила (кто бы мог ожидать!) первая леди. Она вспомнила родное приволжское сельцо и проникновенные стихи:

                И болотце, и кочки, и жёлтая рань,
                И шиповник, напыженный перед листом,
                И в раскрытых окошках с котами герань —
                Всё окутано дымным весенним родством… 

   Дали отчие, неоглядные… Зачем покинула родной дом?.. Стук монотонный колёс, «дрожащие огни печальных деревень…» Сердце на разрыв!.. Гигантская бурлящая масса вокзала. Симпатичная провинциалочка с бедным чемоданчиком пугливо озирается: куда идти? Вот-вот вселенная города поглотит пришелицу… Обходительные молодые люди увлекают её в чудесный мир… И капкан! Золотая клетка. Однако прельщали многие соблазны. Из заслуженной после «Грозы» взлетела до народной. По праву! Расчувствовала зрителя до слёз. Из родных мест подалась когда-то в артистки. И вот сбыча мечт! Актриса. Народная. Без сцены, без ролей. Содержанка, наложница. Особо охраняемая особа, а играть охота! А в телеке, куда ни глянь, везде артисты. Самые главные в стране, напрочь оторванные от народа, а учат людей жизни. Только о них, кумирах, и судачат: разводы, делёжка наследства. Экс-возлюбленная Макаревича выписалась из больницы. Великое историческое событие, наиважнейшее для страны! На каждый чих какой-нибудь артисточки миллионы окультуренных возбуждаются в сетях. Лезут лицедеи в депутаты, благотворительные фонды, возглавляют придуманные ими фестивали, проводят развлекательные шоу, заседают в бесчисленных жюри. Важничают в жюри познавательных конкурсов, не различая страуса от Штрауса. Везде они, они, они… Не страна — сплошная развлекаловка.
   Вернулся на родину мудрец. Изгнанника встречали города и веси. Надеялся обратить слово о прожитом и насущном к народу. По телеку пару раз высказался, и его отлучили за резкие суждения от аудитории. Не угоден. Не угодны «инженеры человеческих душ». Писатели — совесть народа. Прежде их уважали и почитали. Честный труд писателей оценивался достойно, засчитывался рабочий стаж. При переполненных залах проводились литературные творческие встречи. Миллионные тиражи честных и правдивых книг о труде, войне, о простом человеке не залёживались на книжных прилавках. Безродные, бездуховные сущности вырубили топором из реестра профессий великое слово «писатель». Закрываются писательские союзы, литературные журналы. Суховеи на писательской ниве. Скоро некому будет сеять «разумное, доброе, вечное». Зато разношёрстные театрики, даже собские, оставив от Уильяма нашего Шекспира рожки да ножки, самовыражаются в похабщине, присосавшись к госказне. Страна, которую заполоняют скоморохи, тяжко заболевает. Первенствует в упряжке с ними телезвездун Альберт Михайлович Самсонов. Говорящая голова. Дурак умён, пока молчит. Разговорился. Мозгов не видно, но когда их не хватает — заметно. На подмогу ринулись астрологи, нумерологи, тарокартёжники, шаманы и прочие колдуны и нострадамусы. Досужие придворные оккультисты выписали из амазонских джунглей верховного жреца, коему поклонялся Кастанеда. Хранитель магической силы майя и ацтеков, в бизоньем пончо, с черепом койота на косматой голове, с ожерельем из клыков саблезубого тигра, выглядел зловеще. Изрядно устрашил с трепетом  внимающего ему. Но амазонец наобещал долголетия, успешного правления и здоровья, простудно швыркая носом (смена климата).
   Чрезвычайно ободрённый светлым будущим, Алик внял просьбам жены. В Большом давали «Евгения Онегина». Она повела благоверного в театр.
   «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну…» — признавался Грёмин. В правительственной ложе Алик попервости держал президентский фасон. Но вот вздремнул, всхрапнул. Сказалась государственная нагрузка, усталость. Его леди, оскорблённая в своих высоких эстетических чувствах, выскользнула из театра. И отдалась в лимузине охраннику-шофёру. С тайным вожделением тот прежде не смел даже взглянуть на неё.
   В горячке вбежала в покои. Как гадко, дрянь, шлюха, дрянь, дрянь, она дрянь, он дрянь, все дрянь!.. На дрожащую ладонь высыпала упаковку снотворного, запила коньяком. В изящной предсмертной позе артистически раскинулась на диване: пусть любуются следаки. Не Алик же!..
   Мир о её кончине не услышал. Она была никто и звали её никак.

   Знаковым прорывом, по поручению президента, в судостроении стал спуск на воду речного трамвайчика на электрической тяге… Реглан с подшитыми плечиками, грудь колесом, отрепетированный строевой шаг. Нахмуренные, брови, поджатые губы. Держите меня четверо! В окружении синегалстучников из скаутского  отряда  (в недавнем прошлом пионерского) президент отправился в плавание под звуки марша «Прощание славянки», помахивая ручкой безмолвным, каменным берегам. Его отеческая забота о промышленности транслировалась во всех СМИ. Он и не слыхивал о заповеди древних: хорош тот правитель, которого не видно и не слышно, а страна процветает. Такой правитель молится Богу  и народу, ибо всё, что он имеет, дано Богом и народом.  Неудержный культ безличности неизбежно привёл к тому, что Алик обрыдл. Однако «Хлестакова» понесло. Один егэшник написал в сочинении: «Садясь в бричку, Хлестаков крикнул кучеру: «Гони, голубчик, в аэропорт!» Он решил поддержать автопром, выпустивший «Ладу — Малину», аж наполовину собранную из отечественных комплектующих. Составил план тыщакилометрового автопробега. С увлечением рисуя сие путешествие, вдруг обнаружил на своём рабочем столе  книжку, сказку Гофмана «Крошка Цахес». Он с досадой отбросил её: ему было не до сказок, он жил полнокровной, реальной жизнью страны.
   Крошка Цахес… Все заслуги достойнейших приписывались ему, а его пороки приписывались другим. Смятение в народе росло. Злая магия раскрылась. Все увидели подлинную отталкивающую сущность оборотня. В дикой злобе и ужасе бежал он в свой роскошный дворец, спрятался в огромной вазе и там задохнулся. Сказка ложь, да в ней намёк. Это был знак.
   Трассу вычистили до малейшей пылинки. Каждый придорожный куст ищейки обшарили, обнюхали. Птица не пролетит! Срубили деревья с пышной кроной, где мог притаиться враг. Некоторые оставили для кукушек-снайперов. Барражировали вертолёты. Звучало «Прощание славянки». Километровая процессия двинулась в путь. Свора холуёв в лимузинах, многочисленная охрана, СМИ, обслуга — пышный кортеж! Царская прихоть дорого обошлась казне. На деньги, затраченные на эту придурь, можно было построить благоустроенный посёлок.
   Сам порулил «Ладой — Малиной». Лучший друг автопрома! Газанул, по-шумахерски оторвался от пелетона-планктона. Так спешил на встречу с народом!
   Захудалый пгт цементного завода несуразно вклинился в трассу в конце великого пути. Службисты наскоро собрали на перекрёстке для встречи любимого президента местный люд. Вылез из своей нарядной, «пряничной» игрушки, похлопал её:
   — Хороша машинка!
   Спохватился, вспомнил про протокол, вытянулся во фрунт перед «встречающими», как на параде:
   — Здравствуйте, товарищи!
   — Тамбовский волк тебе товарищ! — буркнул себе под нос запылённый цементом мужичок.
   Президент не расслышал и неопределённо протянул:
   — Да-а…
   — Нечего сказать, и «да» хорошо, — усмехнулась женщина с натруженными руками.
   Растерялся президент, подошёл к малышу:
   — Тебя как звать?
   — Володя.
   — Молодец, Володя!
   — Молодец, потому что Володя? — спросил мальчик. И видя растерянность дяденьки, осведомился: — А вы где будете встречать ёлку?
   — Какая тебе разница, где я буду на ёлке? — раздражился тот. — Лишь бы ты учился хорошо!
   — А я ещё в школу не хожу.
   — Во достал!.. — отмахнулся от надоедливого пацана Самсонов.
   — Моя твоя не понимай! — съязвил кто-то из толпы.
   — Достали!
   — Это ты всех достал!
   Он беспомощно заозирался. Его свита еле ползла вдали. Перед ней внезапно выросла ВАИ. «Планктон» возмущённо загалдел, сбродно забазарил. Армейские гаишники резко повернули сборище вспять. Самсонов хотел было вернуться в свою игрушку, но к нему вплотную подъехал тонированный, бронированный ЗИЛ. Двое в штатском затолкали в него  скукоженного президента. «Броненосец» с рёвом рванул к вертолёту, севшему поодаль на пустыре.
   — Похоже, Алика обнулили! — удовлетворённо произнёс заводчанин, стряхнув с себя цементную пыль.
   — Наконец-то! — облегчённо вздохнула женщина с натруженными руками.
   Собравшихся охватило радостное волнение:
   — Есть ещё в стране здоровые силы!
   — Не перевелись ещё герои на Руси!..

   На зэковской тумбочке лежала не тетрадка, а давешняя книжонка, сказка Гофмана «Крошка Цахес». Только теперь название её вызвало ярость. Он схватил книжонку и швырнул её, растрёпанную, в зарешёченное окошко. В исступлении стал трясти решётку, пытаясь вырваться наружу. Не догадался даже толкнуть дверь. Снаружи подле неё стояла лопата, мешок с картошкой, удочка. Вполне можно прокормиться.