Дитя

Дитя

…Только этого мало…
Когда на город, как утренний туман, застенчиво легла мягкая ночь, и её аккуратные пальцы касались огней окон и фонарей, мы уже проезжали ту дорогу на Выселковой. Это была жужжащая и длинная дорога, проходящая через холм, прямо падающая в Снеговую Падь. Мы мчались. Это был обычный японский автомобиль, который прослужил нам 17 лет. Мама говорила, что они с папой купили его 17-го мая, а через четыре дня родился я. Очень любопытная и эмоциональная деталь. Этот старый коричневый салон, потертый руль и выцветшие кресла. А за окном – ночь, и лишь рыжий переливчатый свет фонарей падал на мое прижатое щекой к стеклу лицо. А потом его снова утягивала за собой ночь. Но я видел свои глаза в отражении стекла. Они уловили какое-то настроение, которое я никак не могу объяснить, по крайней мере изложить в виде слов на бумаге. Но это было до такой степени сильное чувство, что оно уносило меня куда-то совсем далеко, предлагая мне тем самым ассоциацию, что я – тот самый рыжий свет фонаря, который потом уплывает в большом потоке реки ночи. Как будто я – лишь маленький миг света. Момент, когда капля дождя уже вот-вот разобьется о землю. Отрезок времени. Отрезок. Лишь звук скрипа двери или падения пера. Но перышко падает чересчур долго для меня, значит нет. Звук включения выключателя. Что-то незначительное, маленькое, на первый взгляд, даже бессмысленное. Но вместе с тем это было очень сильное чувство, что даже пугало меня. И эту боязнь оно предугадало и включило в себя. И поэтому оно ещё усиливало мой страх. Я не понимал и не хотел понять его неочевидную структуру, но чувство поглощало меня, подкатывая стынущий ком к сердцу. Тоска, растерянность, радость, безысходность, любовь, невинность, блаженство, лёгкость, грусть, меланхолия, умиротворение, изумление, тревога, сомнение, печаль, негодование, уязвленность, принятие, смирение, влюбленность, восхищение. И это лишь один набор излучений, но никак не спектр. Только одна оптика и один угол зрения. Один маленький пучок света в углу комнаты. Один крохотный катышек на свитере. Одна строчка в поэме. Одна соломинка (Саломея) в стоге. Одна птица в клине. Одна мерцающая звезда на небосводе. Один стебелёк травы на огромном холме. Один искренний завиток ветра. Часть чего-то большого. И само это большое сжимается до размеров хрусталика и помещается в моем присохшем к стеклу взгляде. Мои глаза уловили это без моего ведома. И вышло это так очевидно, как будто это действие – само собой разумеющееся, естественное, повторенное тысячу и один раз. Как будто они знали больше о том, что я чувствовал, и наглядно показали мне всё через отражение. Возможно даже заранее это понимали. Может даже быстрее считали внешние факторы, чем "я". Может… А фонари, тени, свет сменялись и сменялись. И один пейзаж плавно перетекал в другой.
…И сердце вновь горит и любит -- оттого, что не любить оно не может…
Если пройти туда дальше, вглубь, к тем низеньким пятиэтажкам, которые уже почернели от времени, где земля – полотно из лоскутов пыльного грунта и чавкающей почвы, где шершавые прорези неба из под деревьев тянут за собой, где плотная духота заслоняет уши, глаза, крепко обнимает губы и заставляет кожу липнуть к самой себе, где гулко, эхоподобно шумит воздух и где из разных щелочек лишь изредка вытекают струйки ветра, то, не доходя до каменного сточного канальчика, можно наткнуться на крохотный скверик, который упорно, как бы от лишних глаз скрывают два разросшихся кустарника. Внутри скверика: тонкие деревья, несколько костлявых стульев, побитых временем, и молодая улыбчивая пара. Они стоят в центре, аккуратно держа друг друга за руки, и шепчут какие-то очень нежные, личные, чуткие, крохотные слова. Но каждое слово будто тщательно отбирается. Будто они скрупулезно перекатывают его сначала на нёбе, потом на языке, затем оно достигает кончиков губ и только после – произносится. Но к тому же слову приходится пробиваться через вкрадчивый шепот к собеседнику. И так произносится каждый раз со стеснительной заминкой. Чувствуется какая-то незавершенность, недосказанность, словно фраза хочет идти дальше, но она не успела оформиться и уже не сможет это сделать, а затем виснет на губах, из-за чего слова звучат по отдельности, обрывками, бессвязно, не скомпоновано и диалог утрачивает внешнюю логику, но обогащается внутренней, более тонкой, более чувствительной. И взаимодействие парня и девушки без слов, с чистыми и радостными взглядами-искрами, с неровными поглаживаниями рук ощущается нестерпимо живо и прекрасно. Эта погрешная и бережливая аккуратность в влюбленных глазах, поцелованных розовым клювом чайки. Вместе с тем детская наивность и шалопутничество в уголках улыбок. Волшебный момент влюбленных. На них можно смотреть вечно, ведь что может быть… И как после этого не верить в любовь? Не понимать, что она – краеугольный камень всего? Мы же стремимся именно к ней. Чувствуем именно ее. Пишем именно о ней. Всё сводится к ней. Воздух, вода, огонь, ветер, почва, звук, облако, дерево, человек – всё, чтобы любить. Чтобы чувствовать родство с миром вокруг. Легко – ненавидеть, презреть, сложнее – полюбить… Как в одной старой книге говорилось: «…Но мы люди. Мы от природы сложные существа».
…вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости…
Тяжелые капли падают на белоснежную ванну с гулким шумом. Хрустит мокрая шторка, которая липнет к локтю. Ноги ощущают обволакивающую подошву воды. Глаза наливаются чистой водой. С ломких под тяжестью воды волос стекают струйки прозрачности. Капли рывками бегают по лицу. Потом по бугристой спине и угловатому торсу. Дальше по венам на костлявых руках и лишь затем до кончиков пальцев, где, чуток повисев, падают. Непрекращающийся поток падения воды. По бортикам ванны ручейки сплетаются в одну систему, на которую сознание накладывает образ нервной. Иногда вода, смочив треснувшие губы, затекает в рот, наполняя его своим впитывающим вкусом. Если посмотреть на шторку снаружи, то можно заметить не очертание человека, а кусочек тени, ползающий туда-обратно. И это очень точно подмечено. Маленький краешек тени ходит туда-сюда и что-то ищет, утопив себя в своем сознании. А что ищет? Что-то далекое, что-то неосязаемое, но к чему можно прикоснуться губами, о что можно потереться щекой, что можно пощекотать подушечками пальцев… Разобьются о землю стразами… Моя кожа срастается с каплями. Погружение в мысли. Я всегда нахожу что-то красивое, сокровенное, когда стою под струей воды и смотрю туда, куда падают капли. Как будто они своими маленькими мокрыми глазками хитро зазывают за собой. Но я не могу, я больше капли… Или нет… На секунду в голове промелькнула мысль, которую, если честно, я, пишущий я, до сих пор не понимаю: «Вот есть капля… У нее есть судьба… А может я – капля? Но капля не умирает. Она переходит из одного в другое… А я? Я вечен?». И потом мои мысли снова пустились в мечтательный полет, словно я не успел испугаться этого вопроса. Но, когда я пишу это, мне страшно. Я поражаюсь спокойствием того меня, который так легко смотрел на то, как разбиваются капли… Это, как легкомысленно смотреть на закрытие двери, уходящий вид из окна, свежие следы… Но почему я сейчас именно так стою? Наивный… Но я и сейчас наивный, как и тогда… Я запутался совершенно… Вернемся к началу.
Как по Есенину – тоскливо и сказочно, в замке уютный бардак…
Вкрадчивый скрип деревянного чернеющего пола произошел. Из оконной щели вытек ветер на пыльный подоконник, потом плавно соскользнул с него и прокрался на цыпочках в другую комнату, задев белую дверь с висящим на ней полотенцем. Дневной свет касался старых корешков книг, которые вразброс лежали на столе. Одна из них была раскрыта, и ее пожелтелые, скованные медленной старостью страницы хрустели от легких прикосновений других струек ветра. Вдоль одной стены – замызганный стол, шкаф-сервиз с остальными книгами и хлипкими дверцами, на одной из которых был виден существенный скол, вдоль другой стены – тумбочка с засохшим пятном от чая и серый диван с катышками. На полу лежали две подушки, на диване – куча, кажется, нестираной одежды, синяя и черная ручки, одна из которых была без колпачка, блокнот с каракулями, игрушечный пистолет. Где-то в свободном уголке комнаты стояли коробки. Некоторые пустые, а другие до отказа полные. На стенах отклеивались обои. На полу накопились горстки штукатурки и пыли. Комната была небольшая. Мне было не на что жаловаться. Окно в комнате выходило на балкон, а окно балкона выходило на заросшую холмистую улицу, где виднелся серый панцирь психбольницы… Окно в окне и дерево, и кирпичный многоэтажный дом. Я стоял в центре комнаты и под пятками скрипело. Я стоял неподвижно. Боялся даже шелохнуться. Проскользил свистящий скрип двери. Чернеющий деревянный пол. Я закрыл глаза. Прощупал их мир. Открыл. Вдруг оказался передо мной маленький «друг» с еще белобрысой шевелюрой и с испуганным, но вместе с тем любопытным детским взглядом карих глаз. Он ни слова не сказал. Посмотрел на беспорядок, смущенно повернулся ко мне, стыдливо кивнул, как бы извиняясь за содеянное и повел меня в другую комнату, в бабушкину спальню. Частые и долгие скрипы чернеющего деревянного пола.
…Там Пушкин, он весь сахарный, а зад у него яблочный…
Посылаю тебе бесконечно любвеобильный привет… Как ты там? Не высох? Не надоела тебе революционная новая жизнь? А я вот потихоньку засыхаю, и изо рта крупинками сыплется песок… А мне ведь скоро уже 20 лет исполнится. Еще учусь я как-то неохотно, не знаю, чем мне оплатить комнату, да и в целом умственно дряхлею. Ну в последнем пункте скорее уже самоирония возникает, так что не будем его учитывать. Я перестал любезничать с гостями, не уступаю место в транспорте, кидаю злобные взгляды на прохожих, которые мешают мне пройти. В общем веду образ жизни отъявленного маргинала… А ты, сукин сын, всё так и не научился мне регулярно писать. Мне же ведь интересно в конце концов… Как ты там (наиграно) без меня?.. Конечно, я получил твои прошлые письма, и, несмотря на твою скромность в пересказах на бумаге, они были весьма информативными. Вот мой ответ на них.
Да, после твоей рецензии на «Мир» Хаксли (хотя ее скорее можно назвать бредом религиозного фанатика… где-то там Бог… и сущность человека…  и таблетки… туда же и наркотики…) я был ошеломлен. Сбит с толку даже. Мне захотелось посмотреть на этот текст твоими глазами. Это чтиво будет еще увлекательней, я полагаю. А меж тем отдам предпочтение Оруэллу… Я знаю, что ты его любишь, но просто не так, как мне бы хотелось. Вот такой я упрямый. Прямо как ты. Только ты ко всему прочему еще и гений, паршивец еврейский… Ну а что? Может я тоже хочу?...
Стихи чудесные! Да, я способен и на такие эпитеты… Знаешь, я не могу даже четко сформулировать что-то… Однако точно скажу, что ты опять начитался Мандельштама. Ну как тебе не стыдно?.. А стихи все-таки чудесные… Я даже всплакнул… Ты услышал меня… И я тебя услышал. Это главное. Прекрасно, когда творчество становится сотворчеством читателя и автора. Ведь искусство существует в передаче, во взаимодействии… Приятно, когда важен каждый. Когда действительно получается так сделать… И при чем это происходит прежде всего через уважение к самому себе… Важнее всего сохранить себя…
…Кометам хочется обратно…
Тепло. Казалось, что начнется дождь, хотя на небе не было ни облачка и теплые лучи солнца таяли на губах. Глаза блестели. Гудел и скрипел крохотный душный автобус с грязными окнами. Солнце переходило в вечернюю фазу. Прошлая остановка скрылась из виду, а до следующей было еще далеко. Глаза блестели. Мне хотелось остановить время, промотать его назад. Снова пережить это вечное солнце, этот вечный дождь, это вечное небо. Чувство непреодолимого беспокойства. Чашки век набухали и краснели. Влага, влага, влажность. Слезоточащий взгляд. Я никогда не замечал, что рёв мотора может так много сказать. Да… Он знал это. Я чувствовал, как трудно ей пойти домой. Как трудно свыкнуться с этой мыслью! Даже на минуту забыться! Но от этого нельзя отойти! Нельзя успокоиться! Нельзя… Спасибо, что ты есть. Без пафоса я это говорю (ил). Без наигранности… Да и без какой-либо игры. Я просто хотел тогда остановить автобус и на истерике прибежать с благодарностью. Впитаться и больше не отпускать. Нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. Встретиться понимающими, впускающими в себя взглядами. Нити наших вен, сосудов, нервов сплетались в один большой хрупкий клубок. Для нас не было понятия прозрачности. Все было заполнено самыми разными проявлениями нас. Дуги отпечатков пальцев, шорох волос, расслабление суставов. А мимо шли люди и пролетали чабары. И там на фоне просторной площади, на фоне громоздкого черного памятника борцам революции, на фоне помпезного храма стояли мы, такие крохотные, зажатые и трясущиеся. Смешной и жутко эмоциональный образ… Где-то там, на дальнем плане плыли грузовые судна и чуток виднелась портовая сутолока. Торжество прогресса и торжество любви. Торжество действия и торжество статики. Торжество жизни… Как же не хотелось и не хочется сделать шаг! Ни на секунду нельзя отходить! Наши глаза встретились. Я вижу тебя. Какая же ты красивая. Я вижу тебя. Именно тебя и никого больше. Это не иллюзия, ты здесь настоящая, реальная. Немыслимо красивая. Жутко кроткая, нежная. Я тоже боюсь, да. Но в тебе есть то смирение, которому я мечтаю научиться. Я никак не могу по-другому сказать. Это же ты. Ты физична. Ты любишь. И я бесконечно люблю. Я хочу, чтобы ты это всегда знала даже в самом страшном, тревожном, грузном сне. Я хочу, чтобы ты вершила меня, как вершат мою судьбу книги, словно мне не нужны Пруст, Джойс, Манн, Хаксли, Хемингуэй, Мандельштам, Пастернак, Набоков, Гоголь, Толстой, Пушкин, а только – ты. Безудержно красивая ты. Знаешь, я никому так не доверял, как тебе… Ты вершишь мою судьбу. Судьбу. Судьбу. Ты, как скульптор, лепишь пространство вокруг себя. Аккуратно и нервно. Ты лепишь и меня. Мне нужна помощь – ты даешь ее. Ты вершишь мою судьбу. Спасибо, что ты есть у меня, мое…
…С клещами звезд огромное ухо…
Возникает точка в пустотном пространстве. Первая. Вторая. Восьмая. В них собираются игольчатые лучи. Точки присыхают к темноте. Глаз фокусируется на одной из них. Видно, как в ней хаотичными рывками бегают маленькие прозрачные частицы. Пространство сжимает, сжевывает точку. Пространство и время. Ведь в данный (Богом) момент совершается секунда. Она помещается в пространство. Вытекает из трещины времени и заполняет область видимого. Но секунда существует и за затылком… Она везде. Секунда – ход. И ход – пространство. Бездумное, холодное, постоянно меняющееся оно служит шахматной доской для неделимого, постоянного, как и оно само. Это и есть отрезок времени. Проще и грубее: секунда. Но… Как понять постоянство? Смена образов, кадров – концы. Когда одно выходит в другое – вот конец. Что может являться концом? Началом? Где? Что? Создается вибрационное нечто. Звуки, время, пространство, ощущения, видения, запахи. Бесконечное количество частиц проходит через всё, в том числе и тебя, за одну единицу времени, заставляя это «всё» непрерывно меняться. Окно, стакан, пенал, шкаф, книги, дверь. Всё изменчиво. Всё бесконечно меняется. И, кажется, почти невозможно понять, что такое время. Еще недостижимее к пониманию -- чувство времени, но оно гораздо ближе к человеку.  Оно может растягиваться и сжиматься. Может петь и молчать. Может идти и стоять. И все это оно может делать одновременно. Вот именно. Проще принять такую неочевидную, но родную сердцу структуру, чем объяснить сухим языком себе сущность времени. Что такое это «всё»? Это просто набор вопросов… Сумасбродных… Да, так и есть, в сущности. Это уже шизофрения… но… такая… красивая… и… такая… близкая… но… в… ней… есть… или… нет… что-… то… родное… и… любимое… небез… рассудное… и… бесконечно… заботли… вое.
…Из глубокой печали восстать…
Они стоят в центре скверика.
-- Не хочется отпускать…
-- Да, безумно не хочется…
-- Ты очень сладко пахнешь… Безумно вкусно… Знаешь, когда я прикасаюсь к дверной ручке или к кружке, то вспоминаю, что ты тоже трогал эти вещи, представляю, что с них еще не ушел теплый след твоей руки… И дыхание перехватывает. Или запах… Иногда полотенце пахнет тобой. А потом возникает твой образ и вообще… Жутко хорошо становится.
Пауза. Ему позвонили. Дальше слов нельзя было разобрать. Да и в этом не было необходимости. Он пару раз подёргал подбородком и положил телефон обратно в карман. Зашуршала листва. Они обменялись бесконечно теплыми улыбками, и парень куда-то ушел. Пауза. Но она продолжала стоять. На ее лице – радость. Непреодолимое счастье. Словно из ее рта маленькими солнечными струйками выливаются любовь и нежность. Она знает, что он вернется, и это будет непременно скоро. Как хорошо чувствовать себя человеком любимым и в то же время отвечать взаимностью! Когда мягкость, кротость, чуткость, теплолюбие, безмерная радость растекаются по поверхности сердца, сливаясь в единую форму! И это ласковое ощущение всё продолжается и продолжается… Не видать конца и края… Кажется, она слышит музыку… Пауза. Он пришел, но теперь уже с подругой… А эта подруга – черный, мохнатый, обнюхивающий все и вся вокруг дикий зверек. Лхасский апсо! А по-простому – Баля. Она настырно тянет поводок за собой, не давая парню ровно стоять. А потом ее счастливая мордочка натыкается на девушку. И начала бешено обнюхивать ее. Дикая, предикая собачонка. И безумно любопытная… А горланит-то как! Сторожевая… А он также улыбается. Также, как и пару минут назад, на его лице искрятся удовольствие и любовь. На секунду показалось… что они светятся. Как будто смотришь на них через тонкую пленку слез, которая образует мутноватую окантовку их силуэтов. Это восхитительно… Чудесно… Но в этом рассказе кроется один обман. Дело в том, что эта история произошла давно. Не так давно, что это можно рассчитать в годах. Скорее в месяцах. Если пройти сейчас в это скверик, то можно также увидеть несколько костлявых стульев, услышать, как шуршит листва и почувствовать эту духоту, но их там не будет. Наверно можно будет углядеть их следы на мягкой почве… Но это маловероятно… Нет, нельзя думать, что они ушли в разные стороны, что они не вспоминают с теплотой эту историю. Нельзя даже допустить такое… Они счастливы, я вас уверяю… Иначе… Я не могу это объяснить, я просто верю…
…I'm building a still to slow down time…
Последние капли упали. Я перекрыл кран и убрал липкую штору. Под ярким светом стало видно, как изгибаются линии пара. Жар и влага впитались в глаза. Рисую круг на запотевшем зеркале. Красные, мутные глаза. Полузакрытое веко. Размокшие щеки вываливаются наружу. В целом лицо кажется искаженным… И мысли тоже. Невольно прокручивается весь день в голове. Может и не только день. Недели, месяца, прошлое. В голову лезет всё. Как будто мысль приходит к тебе… Погуляв по Спортивной Набережной через Гоголевский бульвар, заглянув в Манхэттен и уронив чел в Лиффи. Почему чек? Ветчинные нарезки, зажаренный хлеб с нежным мякишем, ананасовый сок… Как будто об этом думал Блу… Блу… Блу… Блудный сын? Голубое полотенце с засохшим мутноватым пятном. О чем? Я вдыхаю пар и на секунду останавливаю свой взгляд на свету. Закрываю глаза. Радужное пятно постепенно начинает исчезать. Открываю. Чищу зубы, царапая десну. И тут с трудом, но хоть как-то понимаю, что случилось что-то, что даст толчок к чему-то, что-то случилось, что-то случилось, что-то случилось, что не дает мне повернуть ручку двери и выйти наконец. Это какая-то усталость… Нет… От чего? Что-то меня разве измучило? Задав себе в голове вопрос, я вышел вместе с паром. В меня вжался холод.
…Друг мой, друг мой…
Знаешь… Я всё-таки скучаю. И убиваюсь из-за этого часто. Мне не хочется думать, что я большую часть каждого дня трачу на отчаяние, но, кажется, так и есть… Я начинаю замечать, как мой оптимизм пропадает. Я думаю, что не боюсь… А на самом деле еще как… Недавно гулял по Арбату и все время пытался поговорить с тобой… Другим наверно легко разговаривать, не замечая собеседника. Но мне это вредно. Я начинаю концентрироваться на себе, на своих мыслях, а это страшнее всего. Самый неблагодарный собеседник – это ты сам. И я это ощутил… Я понял, что… что… у меня нет друзей. Плохо это? Да? Я не знаю… В последнее время я мало что понимаю, именно поэтому бешусь и злюсь на себя. Кто бы что ни говорил, а человек все равно любит определённость. Как бы ни старался поэт, как бы ни воспевал сложность жизни, человек будет любить, когда – тупо и в лоб. Я не говорю, что я поэт, боже упаси… Я как будто бы устал, но не знаю от чего… Сам не знаю, откуда взялась эта боль… Да, знаю… Просто не хочу признавать. Я вот говорил себе и тебе всегда: «Живи дальше! Жизнь подкинет смешных ситуаций!» -- но… я не знаю… Да, конечно, не знаю! Опять! Да просто не понимаю, как в письме об этом сказать! Мне хочется и на тебя наорать, и на себя, а потом рухнуть и расплакаться вместе с тобой! Потому что, ****ь, не знаю как с этим жить! А улетающий в черное, потрескавшееся небо Бог ответа не давал… Может он хоть что-то сказать? Или так, молчит в тряпочку?.. Я потом еще во Владкнигу зашел. Пруста купил. Я помню, как ты им восхищался, вот и захотел также… Я потом еще бродил по магазину долго… Всегда было легче рассматривать книги вместе с тобой… Интереснее что ли… Когда ты читаешь, у тебя очень яркое выражение лица… Меня выгнали со словами, что магазин закрывается. Сучёныши!.. Потом на лавке уснул…
Бред какой-то написал, даже не хочу перечитывать… Но не отправить я не могу… Я надеюсь, что у тебя всё хорошо сейчас.
…Пора снимать калоши…
Я смотрел на маленькую пухлую ручку, которая вела меня куда-то. У бабушки в комнате под столом находился пуфик с колесиками, в котором я в детстве хранил все свои любимые игрушки. И вот. Этот мальчик приводит меня к нему, открывает и достает оттуда игрушечный меч со сломанным наконечником. Он весь потертый, с парочкой сколов. Но по глазам мальчика было видно, что этот меч у него – одна из самых любимых игрушек. Он протянул меч ко мне. Он его дарил. Мальчику было стыдно за то, что не умел нормально дарить подарки, поэтому просто молчал. Глупыш!
Я принял подарок. И тут услышал, как зашуршали на улице деревья. Шум, спотыкаясь, проник в комнату. Но теперь в ней не было мальчика. Стоял только я со сломанным мечом, как поверженный отчаянием воин. «Как»… Я вернулся в прошлую комнату. Напрасно. Там также трепыхались страницы книг. Среди них лежал раскрытый томик Лермонтова. И стихотворение «Молитва». Я стыдливо сам себе кивнул головой, как бы извиняясь за содеянный мной беспорядок…
…Словно слова молитвы…
… счастье, без которого жизнь была бы бессмысленна. Спасибо тебе, что я вижу тебя. Спасибо тебе, что ты видишь меня. Спасибо за то, что материя меня убеждает, что ты тверда. Спасибо за то, что твои волосы, цвета сухих листьев, игриво щекочут мои ноздри. Благо льется и затекает за ушко. Я вышел и все оставшееся время бежал. Я не хотел знать, что бежал от тебя, ведь я бежал к тебе. Я хочу тебя обнять. Я хочу тебя обнять. Хочу я обнять тебя. Тебя обнять я хочу. Хочу тебя обнять я. Обнять хочу тебя я. Обнять хочу я тебя. Вот именно сейчас не хватает того самого дождя, помнишь, который падал на нас когда-то…
…Увидел я – единый миг прошел…
Ты же – встреча, и ты же – прощанье. Дождя не было. Была просто мягкая ночь. Была. Была. Была.
…Я до сих пор помню эти слова... И я никак не могу с ними согласиться…
На замышлял Моргородке у стоял карманах мальчишка ребенок моря с руками в почти он путь



























 


пока