Обезьяна - хранительница равновесия-6. Э. Питерс

Элизабет Питерс.

                ОБЕЗЬЯНА - ХРАНИТЕЛЬНИЦА РАВНОВЕСИЯ

-6-

На следующее утро новость разнеслась по всему Луксору. Мы узнали о ней от Абдуллы, который, в свою очередь, услышал о ней от своего кузена Мохаммеда, которому, в свою очередь, рассказал его сын Рашид, поболтавший с одним из незадачливых лодочников, обнаруживших останки. Я не сомневалась, что событие само по себе было неприятным, но к тому времени, как оно дошло до нас, его преувеличили и раздули до невероятных размеров.
– Крокодил, – настаивал Абдулла. – Рашид сказал, что Саид сказал, что ничего другого и быть не могло.
– Чепуха, Абдулла. Ты же знаешь, что в Египте не водятся крокодилы с тех пор… ну, или при нашей жизни.
Абдулла закатил глаза.
– Будем надеяться, что это был крокодил, Ситт. Потому что если нет, то с ним случилось что-то гораздо худшее.
– Что может быть хуже? –  поинтересовалась я.
Абдулла наклонился вперёд и оперся руками о колени.
– Есть люди, которые верят, что старые боги не умерли, а лишь спят. Те, кто оскверняет могилы мёртвых…
– Некоторые так считают, – согласилась я. – Но ты же не один из них, Абдулла?
– Не верить – не то же самое, что не знать, Ситт.
– Хм, – помотала я головой, пройдясь по череде отрицаний. – Что ж, Абдулла, если старые боги действительно ненавидят тех, кто входит в гробницы, то мы все в беде – и ты, и я, и Эмерсон. Так что будем надеяться, что это неправда.
– Да, Ситт. Но нет ничего плохого в том, чтобы защищаться от того, что не является истиной. –  Он указал на амулеты на цепочке у меня на шее, а затем сунул руку за пазуху своего одеяния. – Я принёс тебе ещё один.
Как и большинство амулетов, найденных в Египте, он был сделан из сине-зелёного фаянса и имел петлю на обратной стороне, чтобы его можно было повесить на шнурок. Я не сомневалась в его подлинности. У Абдуллы были связи. Улыбнувшись, я взяла безделушку из его рук.
– Спасибо, – сказала я. – А как же Эмерсон? Ты и для него амулеты привёз?
– Он не стал бы их носить, Ситт.
– Не стал бы. Абдулла, ты уверен, что именно поэтому отдал амулет мне, а не Эмерсону? Не может же быть, чтобы ты считал меня более нуждающейся в защите, чем его?
Лицо Абдуллы оставалось серьёзным, но в чёрных глазах мелькал огонёк, который я уже научилась узнавать. Неужели всё это время он дразнил меня? А теперь просто смеётся надо мной?
– Ты неосторожна, Ситт. Ты делаешь глупости.
– Если и так, то вы с Эмерсоном за мной присмотрите, – весело отмахнулась я. – А теперь меня будет защищать и Собек (123).
Я отстегнула цепочку и добавила к остальным фигурку бога-крокодила.

Рамзес пошёл осмотреть тело. Остальные отказались от этого удовольствия, даже Эмерсон, который – демонстративно не глядя на Рамзеса – заметил, что ему не нужно доказывать свою мужественность, осматривая изуродованные трупы.
Эмерсон был зол на Рамзеса. И я знала, почему. Он винил мальчишку за то, что тот позволил Нефрет сопровождать его с Давидом в их полуночной вылазке в Старый город. Конечно, Эмерсон водил меня по почти таким же грязным и опасным районам Каира, но продолжал считать свою приёмную дочь миловидным золотоволосым ребёнком. Хотя она уже совсем не была ребёнком, как могли бы подтвердить многие молодые джентльмены, но отцы до абсурда сентиментальны в отношении своих дочерей. (Мне рассказывали, что некоторые матери так же глупо относятся к своим сыновьям. Я никогда не допускала подобной ошибки.)
В тот раз я не посчитала Рамзеса ответственным за поведение Нефрет. Однако, узнав, что он позволил ей пойти с ним осмотреть тело, я поняла, что не столь либеральна, как полагала.
Мы все сидели на веранде и пили чай, когда Нефрет с Рамзесом вернулись. Один взгляд на её лицо дал мне понять, что она была занята чем-то другим, а не нанесением визитов в Луксор, как намеревалась. Лицо Рамзеса застыло, словно камень – верный признак сильных эмоций, которые он старательно контролировал. Не обращая внимания на его попытки помочь ей спешиться, Нефрет соскользнула с седла, бросила поводья конюху и присоединилась к нам за чайным столом.
– Хочешь кусочек торта? –  спросила я, протягивая тарелку. Торт был особенно пышным, с начинкой из орехов и фиников, и щедро полит глазурью.
Нефрет сглотнула и отвернулась.
– Нет, спасибо.
– Ага, – заключила я. – Так ты всё-таки пошла с Рамзесом. Нефрет, я же тебе строго-настрого запретила…
– Нет, тётя Амелия, не запретили. Без сомнения, запретили бы, если бы подумали об этом, но вы не подумали. –  Она натянуто улыбнулась и похлопала Эмерсона по напряжённой руке. – Профессор, дорогой, перестаньте шипеть. Не забывайте, пожалуйста, что я единственная из нас, кто имеет медицинское образование.
– Ей было плохо, – сказал Рамзес. Сложив руки на груди, он прислонился к стене и бросил на сестру критический взгляд.
– Позже! Ты и сам был зелёного цвета. –  Она схватила кусок торта и сунула ему под нос. – На, откуси!
– Нет, спасибо, – отвёл глаза Рамзес.
– Всё было настолько скверно? –  спросила я.
– Да, – Нефрет положила липкий кусочек обратно на тарелку и вытерла пальцы салфеткой.
– Да. –  Рамзес подошёл к столику сбоку. Он вернулся с двумя стаканами виски с содовой и протянул один Нефрет. – Надеюсь, ты не возражаешь, матушка. Как ты часто говорила, целебные свойства хорошего виски…
– Верно, – согласилась я.
Рамзес поднял бокал, отсалютовав Нефрет, а затем сам отпил изрядную порцию. Он уселся на своё любимое место на уступе и заметил:
– Она осмотрела раны внимательнее, чем у меня хватило бы духу. Похоже, они соответствовали высказанному предположению.
– Что, крокодил? –  воскликнула я. – Рамзес, ты же прекрасно знаешь…
– Пибоди, –  пришёл в себя Эмерсон. Его тон был спокоен, лицо невозмутимо, если не считать особого блеска в голубых глазах. – Не кажется ли тебе, что это неподходящая тема для разговора за чайным столом?
– Многие из наших разговоров не сочли бы уместными в приличном обществе, – отпарировала я. – Если молодые люди готовы испытать дискомфорт, исследуя останки, мы можем хотя бы выслушать описание. Э-э… не мог бы ты принести мне ещё виски с содовой, будь так любезен.
– Чушь, – фыркнул Эмерсон. Но выполнил мою просьбу и налил себе бокал. Давид отказался. Он изредка позволял себе не более бокала вина. По крайней мере, в моём присутствии.
Поглаживая Гора, который удобно устроился у неё на коленях, Нефрет начала:
– Не буду вдаваться в зловещие подробности, дорогой профессор. Раны соответствовали тем, которые могли быть нанесены крупными челюстями животного с длинными острыми зубами. Поскольку мы знаем, что в этой местности такие животные не водятся, следует заключить, что они были нанесены каким-то рукотворным инструментом. Мне это напомнило «Железную Деву», которую мы видели в нюрнбергском музее.
– Боже правый! – воскликнула я. – Ты хочешь сказать, что кто-то привёз в Египет орудие средневековой пытки?
– Прекрати, Пибоди, – ответил Эмерсон, забыв о своих сомнениях и слушая с огромным интересом. – У «Железной девы», названной так потому, что она по форме и размеру напоминала человеческое тело, из внутренней части задней стенки и крышки торчали шипы. Когда крышка закрывалась, шипы вонзались в тело жертвы. Того же эффекта можно было добиться и менее сложным механизмом – например, длинными гвоздями, вбитыми в тяжёлую деревянную доску.
– Точно, – согласилась Нефрет, допивая виски. – Раны были ограничены головой и туловищем, и я отчётливо видела блеск металла в одной из них. Это был, как я и подозревала, обломок гвоздя или шипа. 
– Ты... ты его извлекла? –  спросил Давид, сглотнув.
– Да. Это улика, знаете ли. –  Она коснулась кармана рубашки. – Я принесла её с собой, потому что в забтие (124) она, похоже, никому не нужна. На теле был только один посторонний предмет – кусок шнура, глубоко застрявший в шее.
– Удушающая верёвка, – выдохнула я. – Поклонники богини Кали… (125)
Меня прервал странный звук, изданный Рамзесом. Его губы были так плотно сжаты, что образовали одну тонкую линию.
– Беднягу не задушили, тётя Амелия, – возразила Нефрет. – Обрывок находился на затылке, а не в горле. Скорее всего, на шее у него был амулет в виде распятия, и кто-то или что-то тянуло за верёвку, пока та не порвалась.
– Полагаю, вы... э-э... забрали и её, – покорно констатировал Эмерсон.
– Да. Вопрос в том, зачем кому-то идти на такие сложные меры, чтобы кого-то убить?
– Новый культ убийц! – воскликнула я. – Как культ Кали в Индии. Возрождение безумными фанатиками культа бога-крокодила, Собека…
– Будь добра, обуздай своё буйное воображение, Пибоди, – прорычал Эмерсон. – Металлические челюсти какой-нибудь машины, э-э… какого-нибудь механизма могли бы нанести подобные раны. Если бы он был пьян и наткнулся на что-то подобное…
– Лбом вперёд? –  спросила я с, как мне кажется, простительным сарказмом. – И управлявший механизмом, не заметив пары торчащих ног, запустил его?
Добродушный Давид побледнел ещё больше.
Поскольку гипотеза была явно абсурдной, Эмерсон не пытался её защищать.
– Более важный вопрос: кем был этот погибший?
– Лицо неузнаваемо, – ответил Рамзес. – Однако у Юсуфа отсутствовали первые два сустава третьего пальца левой руки. Конечности были обгрызены более мелкими хищниками, но отсутствовали только кончики пальцев рук и ног, и этот самый палец…
Давид резко поднялся и поспешил прочь.
– Думаю, я выпью ещё виски с содовой, Эмерсон, – пробормотала я.

На первый взгляд, новость была дьявольски обескураживающей. Никто не сможет допросить мертвеца. Но если взглянуть на это с другой стороны – а я всегда предпочитаю смотреть на вещи позитивно – убийство Юсуфа Махмуда подтвердило нашу теорию о том, что в деле замешана другая группа злодеев, причём куда более интересных, чем торговец второсортными древностями. Эмерсон мог (и делал это) сколько угодно насмехаться над моими теориями о таинственных и смертоносных культах, но ничто не сумело поколебать мою убеждённость в том, что смерть Юсуфа Махмуда имела все признаки ритуального убийства – даже казни. В каком-то смысле он предал остальных и заплатил ужасную цену. Но как именно он их предал?
Ответ был очевиден. Отчаянная попытка Юсуфа Махмуда вернуть папирус – ибо только отчаявшийся человек рискнул бы вторгнуться в дом Отца Проклятий – была его последней надеждой спастись от мести культа. Я не сомневалась, что Последователи Собека (как я их назвала) использовали ценные реликвии – например, такие, как папирус – чтобы заманивать потенциальных жертв в свои смертоносные руки. А Юсуф Махмуд не только позволил жертвам и ценностям ускользнуть из этих рук, но и выбрал для убийства не наивного туриста, а членов семьи, известной всему Египту своими успехами в преследовании преступников.
Юсуф Махмуд не мог знать, кто такой Али-Крыса, иначе бы не подошёл к нему. Однако теперь кто-то, несомненно, осознал этот факт. Я пришла к выводу, что дети каким-то образом выдали себя во время драки и последующего бегства. Юсуфу Махмуду дали последний шанс искупить свою роковую ошибку. Он потерпел неудачу – и поплатился за неё.
Моё решение было единственно возможным, но Эмерсон отверг его решительным: «Чушь собачья, Пибоди!» –  и даже не дал мне закончить объяснение.
Я отлично знала, почему. Хотя Эмерсон и не признавал этого, но всё ещё был одержим Сети. Просто нелепо. Сети никогда бы не связался с чем-то столь грубым, как культ убийц.
Рамзес с Нефрет обменялись комнатами, и я знала, что мой сын горько разочарован, поскольку повторного вторжения не последовало. Я тоже была разочарована, хотя и не ожидала, что культ заставит рисковать ещё кого-то. Наши допросы торговцев древностями и жителей Гурнаха, хотя и заняли много времени, оказались безрезультатными. Никто не видел Юсуфа Махмуда; никто не признался в принадлежности к культу убийц. Впрочем, я и не ожидала, что мы чего-нибудь добьёмся.
Неделя между Рождеством и Новым годом была заполнена светскими мероприятиями, и мы получили ряд приглашений от тех, кого Эмерсон называл  «обществом ужинов на дахабиях»  – термин, который всё более неточен, поскольку большинство участников останавливались в отелях, особенно в новом элегантном «Зимнем дворце» (126). В светском плане это была блестящая компания: некоторые – титулованные, все – богатые. В интеллектуальном же плане они были смертельно скучны, и я не возражала против настояний Эмерсона отказываться от большинства приглашений. Однако я настояла на том, чтобы мы вели себя вежливо с друзьями-археологами и старыми знакомыми.
К числу последних следовало отнести мистера Дэвиса, прибывшего в Луксор на своей дахабии. Эмерсон, возможно, и презирал его, но он стал заметной фигурой в египтологических кругах и всегда был со мной вежлив. Его кузина, миссис Эндрюс, всегда сопровождавшая мистера Дэвиса в путешествиях, была очень любезна (127). (Не буду повторять грубые измышления Эмерсона о её отношениях с мистером Дэвисом.)
Честно говоря, мы не получали приглашения от мистера Дэвиса. Он и миссис Эндрюс (его кузина, как я постоянно говорила Эмерсону) принадлежали, можно сказать, к наиболее активным членам «общества ужинов», преисполненным энтузиазма, и общались не только с избранными археологами, но и с любыми туристами, хоть сколько-нибудь претендовавшими на общественное положение или известность. По-видимому, мы не относились ни к одной из этих категорий. Этот факт меня не тревожил – скорее, успокаивал, поскольку нельзя было рассчитывать на приличное поведение Эмерсона в компании мистера Дэвиса. Однако наша встреча была неизбежна, и когда я получила приглашение на особенно изысканный приём в отеле «Зимний дворец», устроенный управляющим в честь нескольких представителей британской знати, то не стала настаивать, чтобы Эмерсон сопровождал нас. Я знала, что Дэвис будет там, потому что обожает аристократию.
К моему удивлению и раздражению, Эмерсон добровольно вызвался быть моим спутником. Более того, без возражений и без малейшего ворчания надел вечерний костюм. Меня охватило сильное предчувствие…
Приглашены были все, кто хоть что-то значил в Луксоре. Мы опоздали, но, хотя зал был полон, наше появление привлекло всеобщее внимание. Эмерсон, конечно же, выглядел великолепно. На внешний вид ребят пожаловаться не могу.
Убрать всю кошачью шерсть с юбки Нефрет оказалось невозможным, но на фоне атласного шифона цвета слоновой кости в полоску они были не слишком заметны. Мягкий оттенок оттенял золотистый загар её кожи – на мой взгляд, даже слишком. Должно быть, между выходом из дома и приездом в отель она что-то сделала с вырезом, потому что он стал гораздо ниже, чем был. Перчатки до локтя скрывали неженственный струп на предплечье.
Эмерсон с неуклонностью пули направился к мистеру Дэвису. Это был невысокий мужчина с большими усами, считавший себя высоким. (Ещё одна причина, по которой они с Эмерсоном не ладили: трудно считать себя высоким, когда над тобой возвышается Эмерсон.) Мне удалось оттащить Эмерсона, прежде чем он успел сказать хоть что-то, кроме:
– Хм-м. Значит, вы вернулись?
Мистера Дэвиса сопровождали: миссис Эндрюс, блиставшая в чёрном атласном платье, расшитом чёрным бисером; несколько молодых дам, представленных как её племянницы; и американская пара по имени Смит, гостившая у Вейгаллов. Мистер Смит был художником, проведшим несколько сезонов в Египте и делавшим копии для Дэвиса и других археологов – бодрый и общительный мужчина лет сорока пяти (128).
Как только Нефрет прошла через линию встречающих, все молодые (и не очень) мужчины в комнате устремились к ней, оставив нескольких женщин покинутыми и несчастными. Я видела, как мою подопечную вёл к месту для танцев кавалер, получивший её согласие, и повернулась к Эмерсону. Однако он уже ушёл.
– Не хочешь ли ты потанцевать, мама? –  спросил Рамзес.
– Хм-мм, – замялась я.
– Я постараюсь не наступать тебе на ноги.
Я предположила, что он просто пошутил. Честность заставляет меня признать, что он танцует лучше отца. Никто не вальсирует великолепнее Эмерсона; единственная проблема в том, что он упорно продолжает вальсировать, независимо от того, какая музыка играет.
Я подала Рамзесу руку, и, пока он почтительно водил меня по залу, объяснила:
– Моя минутная неуверенность была вызвана не беспокойством о ногах, а беспокойством о твоём отце. Кто-нибудь должен находиться рядом с ним. Он собирается с кем-то поспорить; я знаю эти признаки.
– По очереди, – ответил Рамзес. – Первый танец – у Давида.
Оглядев зал, я увидела Эмерсона, расположившегося у буфетного стола и разговаривавшего с месье Навиллем (129). Рядом с ними стоял Давид. Он выглядел очень красиво в вечернем костюме, но, как мне показалось, выглядел немного встревоженным.
– Мой дорогой мальчик, Давид никак не сможет остановить твоего отца, когда тот начнёт нести чушь, – сказала я. – Мне лучше пойти и…–
– Следующая очередь – моя. –  Музыка стихла, и Рамзес предложил руку, чтобы увести меня из центра зала. Явная работа на публику, и мне стало интересно, какую из присутствующих молодых леди он пытается впечатлить своими прекрасными манерами.
Прежде чем мы дошли до стульев у стены, нас перехватили.
– Могу ли я просить вас оказать мне честь, подарив следующий танец, миссис Эмерсон? –  спросил сэр Эдвард Вашингтон с элегантным поклоном.
Я не видела его с Рождества, но подозревала, что с Нефрет они встречались. Некоторое время мы молча кружили по залу. Затем он начал беседу:
– Полагаю, миссис Эмерсон, ваши детективные таланты заняты расследованием нашей последней тайны.
– Какую тайну вы имели в виду, сэр Эдвард? –  поинтересовалась я.
– А их больше, чем одна? Я имел в виду изуродованное тело, недавно вытащенное из Нила. Убийца не мог быть крокодилом.
– Нет, – призналась я.
– Мне сообщили, что вы разрешили мисс Форт осмотреть останки.
– Боже мой, как же распространяются сплетни в этой деревне! Я многое не позволяю мисс Форт, сэр Эдвард. Но она всё равно это делает.
– Очень живая молодая леди, – пробормотал сэр Эдвард. Его взгляд метнулся к Нефрет, которая разговаривала с мистером Дэвисом. Оба, казалось, получали огромное удовольствие, и мне показалось, что вырез её платья стал ещё ниже.
– А как же убийство, миссис Эмерсон? –  продолжил сэр Эдвард. – У вас должна быть теория.
– У меня всегда есть теория, – ответила я. – Но я вам её не изложу, сэр Эдвард. Вы только посмеётесь надо мной. Эмерсон уже сообщил мне, что это чушь.
– Я бы никогда не стал смеяться над вами, миссис Эмерсон. Прошу вас.
– Хорошо...
Естественно, я опустила любые упоминания тех аспектов дела, которые касались нас лично.
– Что этот человек делал здесь, в Луксоре, мы никогда не узнаем, – заключила я.
– А разве он не был жителем Луксора?
Проклятье, подумала я. Оговорка была настолько незначительной, что только очень проницательный человек мог её заметить. И я всё время забывала, что сэр Эдвард был очень проницательным человеком. К счастью, музыка стихла, и я нашла предлог закончить разговор.
– Не могу вспомнить, откуда у меня такое впечатление, – уклончиво ответила я. – Наверняка я неверно истолковала какую-то сплетню. Прошу прощения, сэр Эдвард, но мне нужно остановить Эмерсона, прежде чем он…
– Ещё один вопрос, миссис Эмерсон, если позволите. – Я вынужденно остановилась. Он крепко сжал мою руку, готовясь проводить меня к стулу.
– Я снова ищу работу, – продолжил он, и его вежливая светская улыбка стала шире, когда он увидел моё удивление. – Не потому, что она мне нужна – то небольшое наследство, о котором я упоминал, обеспечило мне финансовую независимость – а потому, что мне нужно чем-то себя занять. Я не из тех, кто любит праздность, и всегда увлекался археологией. Не требуется ли вашему мужу фотограф или какой-нибудь другой помощник?
Меня не убедило это неискреннее объяснение. Сэр Эдвард собирался делать свой ход! Он не ожидал от меня никакой помощи. Я честно объяснила, что у нас есть все необходимые сотрудники.
– Да, я понимаю. –  Его приподнятая бровь и полуулыбка ясно давали понять, что он действительно всё понял. – Если он передумает, пожалуйста, дайте мне знать.
Я наблюдала, как Эмерсон разговаривает с незнакомой мне дамой. Его красивая голова была склонена, изящно очерченные губы расплылись в улыбке. Дама была элегантно одета и украшена роскошными драгоценностями. Бриллиантовое украшение размером с мою ладонь венчало локоны её тёмных волос. Оно было похоже на гроздь роз с трепетавшими цветами и листьями, так что от малейшего движения головы розы колыхались на тонких проволочках. Они высекали бриллиантовые искры, когда она наклоняла голову, чтобы взглянуть на Эмерсона.
– Ага, – кивнул Эмерсон. – А вот и моя жена. Пибоди, позволь представить тебе миссис Марию Стивенсон. Мы говорили о кошках.
– Интересная тема, – вежливо поклонилась я даме. Она вежливо поклонилась мне в ответ. На её голове сверкал радужный огонь. Бриллиантовое колье и браслеты в тон тоже сверкали, пусть и не так экстравагантно. Я моргнула.
– Верно, – сказал Эмерсон. – У неё есть одна. Кошка. Её зовут Астролябия.
– Необычное имя.
– Ваш муж говорил мне, что вы предпочитаете давать своим кошкам египетские имена, – произнесла миссис Стивенсон. У неё был приятный голос, к сожалению, искажённый американским акцентом.
Мы обменялись обычными вопросами: «Вы впервые в Египте? Как долго планируете пробыть? Ваш муж с вами?» –  и обычными ответами: «Да, я в полном восторге; ещё две недели в Луксоре, а потом обратно в Каир; к сожалению, он не смог оторваться от дел». –  Во время этого обмена репликами я чувствовала, как тёмные глаза дамы разглядывают мои скромные украшения. Фаянс и резные каменные амулеты не производили особого впечатления по сравнению с сонмом бриллиантов.
Познакомив миссис Стивенсон с кем-то ещё (надеюсь, у меня достаточно хороших манер, чтобы не оставлять незнакомого человека в одиночестве), я увлекла Эмерсона за собой.
– Честное слово, Пибоди, ты была чертовски любопытна, – заметил Эмерсон. – У тебя возникло одно из твоих знаменитых предчувствий относительно этой леди? Она показалась мне очень приятной.
– Я заметила. Ты не пригласил меня на танец, Эмерсон. Они играют вальс.
– Конечно, моя дорогая. –  Его сильная рука подхватила меня и потащила к месту для танцев.
Я оглянулась в поисках Нефрет. И с удовольствием отметила, что мальчишки практически полностью завладели ею, забрав почти все её танцы и не давая ей возможности улизнуть в сад без сопровождения. Теперь она танцевала с Рамзесом, который демонстрировал больше изящества, чем со мной. Её пышные юбки развевались, когда он стремительно кружил её, и она улыбалась ему.
Эмерсон глубоко задумался, нахмурив мужественный лоб.
– Ты на редкость молчалива, Пибоди. Из-за бриллиантов? Я видела, как ты на них пялилась. Можешь приобретать всё, что хочешь. Я не думал, что тебя интересуют такие вещи.
Его чуткое восприятие и щедрое предложение заставили меня устыдиться.
– О, Эмерсон, – пробормотала я. – Ты так добр ко мне.
– Ну, я стараюсь, чёрт возьми. Но если ты не говоришь мне, чего бы тебе хотелось, как мне догадаться?
– Мне не нужны бриллианты, дорогой. Ты дал мне всё, что я хочу, и даже больше. 
– А, – широко улыбнулся Эмерсон. – Поедем домой, Пибоди, и я предложу тебе…
– Это было бы очень приятно, Эмерсон.

Будьте уверены, дорогой Читатель, Эмерсон не позволял нам пренебрегать нашей профессиональной деятельностью. Я не стала подробно описывать её, поскольку она не принесла ничего интересного. Пока мы все трудились в отдалённых уголках Долины, Рамзес и Давид работали в храме Сети I, переписывая надписи.
Погода выдалась необычайно тёплой, что не облегчало нам труды. Под палящими лучами солнца голые каменные стены Долины впитывали тепло, словно губка воду – товар, которого, стоит добавить, здесь катастрофически не хватает. Мы все это чувствовали, за исключением Эмерсона, который, похоже, невосприимчив к жаре и холоду.
Я пыталась найти для Абдуллы небольшие задания, чтобы отвлечь его от перенапряжения, но в конце концов он раскусил мои замыслы и принялся за дело ещё усерднее, негодующе наморщив аристократический нос. Поэтому я не спускала со старика глаз и первой увидела, как он упал.
Он сел, когда я подбежала к нему, и попытался сказать, что всё в порядке, но не смог набрать воздуха, чтобы заговорить. Нефрет подошла к нему почти сразу же, как и я. Она вытащила из кармана рубашки конверт и полезла внутрь.
– Держи ему рот открытым, – приказала она тоном, которым обращалась бы к слуге. Естественно, я тут же повиновалась. Её пальцы вошли ему в рот и тут же выскользнули; она сжала своими маленькими загорелыми ладошками бородатые челюсти Абдуллы и приблизила своё лицо к его лицу так близко, что их носы почти соприкоснулись.
Абдулла, словно заворожённый, смотрел в её пристальные голубые глаза. Постепенно его дыхание замедлилось и углубилось, после чего Нефрет убрала руки и уселась на пятки. Абдулла моргнул. Затем посмотрел на меня.
Я ободряюще кивнула ему.
– Всё хорошо, Абдулла. Нефрет, иди и скажи профессору, что мы прекращаем работу.
Так она и сделала, и как только Эмерсон узнал о случившемся, он вышел из гробницы и отчитал Абдуллу, после чего тот надулся, а затем послал Селима попросить у Сайруса его экипаж, на что Абдулла разразился руганью.
– На сегодня мы закончили, – заявил Эмерсон тоном, не терпящим возражений. – Иди домой и отдохни, упрямый старый негодяй.
– К чему всё это? –  трагически воскликнул Абдулла. – Я стар и никому не нужен. Печально кончать жизнь, валяясь на солнце, как беззубый младенец
Дауд взял его за руку. Мы смотрели, как они медленно уходят, и Абдулла раздражённо толкает Дауда.
– Что, чёрт возьми, мне с ним делать? –  воскликнул Эмерсон. – Однажды он упадёт замертво, и это будет моя вина.
– Возможно, он бы предпочёл именно это, – ответила Нефрет. – А вы бы не хотели?
Встревоженное лицо Эмерсона смягчилось, и он нежно обнял её.
– Ты очень мудра для такого юного создания, дорогая. Что ты ему дала?
– Я знала, что он потеряет или выбросит таблетки нитроглицерина, которые я ему дала, поэтому взяла с собой новую упаковку. Я всегда ношу их с собой.
К тому времени, как мы добрались, мальчики уже вернулись домой, и когда Нефрет сказала, что хочет поехать в Гурнах и убедиться, что с Абдуллой всё в порядке, они поехали с ней.

Из рукописи H:
Дом, один из самых больших в Гурнахе, находился на полпути к вершине холма, рядом с гробницей Ра-мосе (130). Абдулла жил в нём со своим племянником Даудом и его женой Кадиджей, высокой седовласой женщиной с тёмно-коричневой кожей и мускулатурой, почти такой же впечатляющей, как у Дауда. Нефрет утверждала, что она была очень интересной собеседницей с прекрасным чувством юмора, но Рамзесу приходилось верить ей на слово, поскольку Кадиджа в его присутствии никогда не снимала чадру и не произносила ничего, кроме приветствий, да и то шёпотом.
Им пришлось делать вид, что они зашли поболтать, пока выгуливали лошадей. Кадиджа подала им по чашке тёмного сладкого чая и удалилась в угол. Нефрет некоторое время молча наблюдала за Абдуллой, а затем присоединилась к Кадидже, и между ними завязался приглушённый разговор, прерываемый мелодичным смехом Нефрет.
Они ушли, так и не затронув неприятную тему здоровья Абдуллы. Выйдя на улицу, Давид с тревогой сказал:
– Он выглядит лучше, но у него наверняка будут ещё приступы. Что будет, если тебя с лекарством не окажется рядом?
– Я дала Кадидже запас и сказала, на что обратить внимание. Она проследит, чтобы он принял лекарство.
– Силы-то у неё для этого хватит, – согласился Рамзес. – Но хватит ли у неё воли?
– Конечно. Она очень умная женщина. Она рассказала мне презабавную историю о… –  Нефрет рассмеялась. – Ну, пожалуй, это не для нежных мужских ушей.
Было ещё рано, поэтому по предложению Давида они прогулялись по деревне – как он выразился с несвойственной ему иронией, «чтобы вспомнить места моей юности». Дом, где он провёл столько злополучных лет, будучи учеником фальсификатора древностей, перешёл в руки двоюродного брата Абд эль-Хамеда, который занимался тем же ремеслом. Теоретически мастерская производила копии, которые и продавались как таковые, но все знали, что этот бизнес – лишь прикрытие для производства подделок. (131)
– Он не так хорош, как мой покойный и неоплаканный хозяин, – рассказывал Давид. – Я видел несколько его подделок в антикварных лавках, и они настолько плохи, что купить их может только самый доверчивый турист. Держу пари, что в половине крупнейших музеев мира найдутся репродукции Абд эль-Хамеда.
– Ты говоришь так, будто сожалеешь о его смерти, – воскликнула Нефрет. – После того, как он с тобой обходился!
– Жаль, что талант и моральные качества несовместимы, – отрезал Давид. По его высокому телу пробежала дрожь, и он резко отвернулся от дома. – Абд эль-Хамед был садистом и мерзавцем, но, кроме этого, ещё и гением. И именно благодаря ему я познакомился с вами. Пойдём. Хватит с меня ностальгии.
Они оставили лошадей у подножия склона. Когда они гуськом спускались по тропе, Рамзес отстал. Лучи заходящего солнца творили чудеса с волосами Нефрет.
Что-то с тихим хлопком упало на тропинку перед ним. Вырвавшись из своего мечтательного состояния, Рамзес отскочил назад, а затем успокоился, увидев, что это всего лишь цветок – ярко-оранжевый гибискус с бархатистыми лепестками. Затем он услышал тихий смех. Дверь дома, мимо которого он проходил, открылась. На пороге, прислонившись к косяку, стояла женщина. Он сразу узнал её: лицо было открыто, и на ней были только жилет и прозрачные шаровары. Такую одежду носили в уединении гарема, но ни одна уважающая себя женщина не появилась бы на людях без скрывающего лицо и фигуру одеяния.
Над ухом она приколола такой же цветок; яркий цвет оттенял тёмные волосы. Трудно было определить её возраст. У неё было телосложение молодой женщины, но в волосах проглядывали седые пряди, а пухлые губы были поджаты.
Рамзес наклонился и поднял цветок. Ему показалось невежливым поступить иначе, хотя он подозревал, что этот жест может иметь и другой смысл.
– Спасибо, Ситт. Желаю вам всего хорошего.
– Подношение, – тихо и проникновенно прошептала она. – Разве древние не подносили цветы королю?
– Увы, Ситт, я не король.
– Но вы носите королевское имя. Мне, ничтожной служанке, не пристало его произносить. Могу ли я называть вас «мой господин»?
Глаза у неё были не карие и не чёрные, а необычного оттенка — между зелёным и ореховым. Она обрамляла их малахитовой пудрой.
Рамзес, скорее, наслаждался подшучиванием – по крайней мере, смотрел на происходящее с другой точки зрения – но Нефрет и Давид остановились, поджидая его, и он был вполне уверен, что Нефрет не станет долго ждать. Он поклонился женщине и начал поворачиваться.
– Ты очень похож на своего отца.
Она заговорила по-английски. Этот факт, а также её поразительное заявление, возбудили его любопытство.
– Мало кто так думает, – возразил он.
Она чиркнула спичкой о дверной косяк и закурила сигарету, которую вытащила откуда-то из складок своих объёмных шаровар. Её взгляд медленно скользнул от его лица к ногам и обратно, ещё более неторопливо.
– Твоё тело не такое тяжёлое, как у него, но оно сильное и высокое, и двигаешься ты так же, легко, как пантера. Твои глаза и кожа темнее; в этом ты почти один из нас, молодой лорд! Но форма твоего лица и твой рот…
Рамзес почувствовал, что краснеет – чего с ним не случалось уже много лет. Впрочем, ни одна женщина никогда не разговаривала с ним так и не рассматривала его, будто покупатель, осматривающий лошадь.
Или — как некоторые мужчины рассматривали женщин.
«Соус для гусака» (132), как сказала бы его матушка. Смущение сменилось кривой улыбкой, и он прервал список своих достоинств комплиментом по поводу её английского. Её словарный запас, безусловно, был богатым.
– Это новый путь для женщин, – последовал ответ. – Мы ходим в школу, как послушные дети, чтобы однажды стать не детьми, а повелителями людей. Разве ты не слышал об этом, молодой лорд? А госпожа твоя матушка знает. Спроси её, не могут ли женщины быть столь же опасны, как мужчины, когда они…
– Рамзес!
Он вздрогнул. В голосе Нефрет послышались нотки, неприятно напоминавшие голос его матери.
– Мне пора, – сказал он.
Её улыбка с плотно сжатыми губами напомнила ему одну из статуй в музее – расписной известняковый бюст под названием «Белая Королева». Но кожа стоявшей перед ним женщины была не алебастрово-бледной, а нежно-тёмно-коричневой, блестевшей, как атлас.
– Ты повинуешься её зову? Ты больше похож на отца, чем я думала. Меня зовут Лейла, юный лорд. Я буду здесь, ждать, если ты придёшь.
Присоединившись к остальным, он понял, что всё ещё держит цветок. Предлагать его Нефрет, вероятно, было бы неразумно. Он не выбросил его, пока они не скрылись с глаз женщины.
Нефрет подождала, пока они не спустились с холма. Она позволила ему подсадить себя в седло, а затем холодно процедила:
– Подожди минутку. Постой спокойно. Я хочу на тебя посмотреть.
– Нефрет...
– Полагаю, ты поступаешь так не намеренно. Или намеренно?
– Что именно? –  Он знал, почему она села в седло, прежде чем наброситься на него. Её поза и поведение напоминали манеру высокородной дамы, обращающейся к конюху, и ему стоило некоторого усилия расправить плечи и посмотреть ей прямо в глаза.
Нефрет кивнула.
– Да. Очень интересно. У профессора тоже есть эта черта, только в другой форме. У Давида её нет, хотя вы с ним похожи настолько, что можете быть братьями.
Давид, уже сидевший в седле, легкомысленно поинтересовался:
– Это оскорбление или комплимент, Нефрет?
– Не уверена. –  Она повернулась к Рамзесу, который воспользовался её минутным отвлечением, чтобы оседлать Ришу. Впрочем, он знал, что она не отпустит его так просто.
– Кто она?
– Она сказала, что её зовут Лейла. Это всё, что я знаю.
– Лейла! – воскликнул Давид. – Мне она показалась знакомой. Я не видел её лет пять, а может, и больше.
– Ты знал её, Давид? –  удивлённо спросила Нефрет.
– Нет, не то, чтобы знал. Не в этом смысле.
– Не думаю, что ты мог бы себе её позволить, – признала Нефрет.
Давид рассмеялся:
– Право, Нефрет, не стоит так говорить.
– Но ведь это правда, не так ли?
– О, конечно. –  Они оставили деревню позади и ехали рядом лёгким шагом. Давид продолжил: – Ты её не помнишь? Она была третьей женой Абд эль-Хамеда, моего бывшего работодателя. У неё была довольно примечательная карьера. Говорят, она начала в Доме Голубей в Луксоре…
– В Доме чего? –  воскликнула Нефрет.
– Надо полагать, что это название либо эвфемистическое, либо ироничное, – пробормотал Рамзес. – Не хотелось бы уточнять, какое именно. Может, ты предпочтёшь оставить эту тему? Матушка, конечно, не одобрила бы нашего обсуждения.
– Продолжай, – мрачно бросила Нефрет.
– Понимаешь, я лишь повторяю то, что подслушал, когда жил в Гурнахе, – не умолкал Давид. – Это место – лучшее… э-э… место в Луксоре, что само по себе мало о чём говорит. Девушкам платят довольно хорошо, и некоторые из них выходят замуж спустя… э-э… определённое время. Лейла была одной из таких. С её помощью  муж начал торговать антиквариатом и краденым и сколотил небольшое состояние. Потом он умер – говорят, довольно внезапно, – оставив Лейлу богатой вдовой. Позже она вышла замуж за этого старого свинтуса Абд эль-Хамеда, и я так и не понял, почему. Она отказалась жить в его доме, так что, возможно, ты её действительно раньше никогда не встречал.
– Она встречалась с отцом, – задумчиво протянул Рамзес. – Она отметила наше сходство.
Нефрет бросила на него загадочный взгляд, но прежде чем она успела что-либо сказать, Давид потрясённо выпалил:
– В Египте все знают Отца Проклятий, Рамзес. Он бы никогда не связался с… с такой женщиной.
– Нет, – кивнула Нефрет. – Ни один порядочный мужчина не стал бы этого делать. –  Она, должно быть, видела, как мальчики обменялись взглядами, потому что продолжила дрожащим от негодования голосом: – О да, я знаю, что некоторые весьма уважаемые «джентльмены»  ходят к проституткам. По крайней мере, они называют себя джентльменами! Их джентльменские законы запрещают женщинам зарабатывать на жизнь приличной профессией, а когда бедняжки вынуждены влачить жизнь в болезнях, нищете и унижении, благочестивые лицемеры навещают их и затем наказывают самих женщин за безнравственность!
Её глаза наполнились слезами. Давид протянул руку и похлопал её по руке.
– Я знаю, Нефрет. Мне жаль. Не плачь.
– Мир не изменишь в одночасье, Нефрет. Не разбивай себе сердце из-за того, что не можешь изменить. –  Рамзес знал, что его голос звучит жёстко и безразлично, но видеть её слёзы, когда он не мог утешить её так, как ему хотелось, было для него мучительно. Если бы он осмелился прижать её к себе, то выдал бы себя.
«В любом случае, – подумал он, – стащить девушку с седла и усадить перед собой будет скорее болезненно, чем романтично».
Она вытерла глаза тыльной стороной ладони и улыбнулась, слабо, но дерзко.
– Я могу помочь. И однажды я это сделаю; просто подожди и увидишь.
Видя, как выдвинут подбородок и сжаты губы, Рамзес понял, что имела в виду его матушка, когда говорила о предчувствиях и предвидениях. Он полностью разделял чувства Нефрет, но у неё имелась опасная привычка вмешиваться туда, куда боялись ступать даже ангелы (133), и эта конкретная причина могла привести её к серьёзным неприятностям. Каким-то образом, одному Богу известно, ему придётся держать её подальше от Дома Голубей – и от Лейлы. Два мужа Лейлы внезапно и насильственно умерли. Если он когда-либо и видел женщину, не нуждавшуюся в помощи и сочувствии, то это была именно она.

Как-то вечером на той же неделе мы ужинали с Сайрусом и Кэтрин, и случайное замечание последней напомнило мне о невыполненном обещании. Кэтрин спросила, когда мы ожидаем младших Эмерсонов и Лию, и Сайрус предложил разместить их в «Замке». Он был общительным человеком и любил компанию, но, хотя его жилище было гораздо просторнее и элегантнее нашего скромного обиталища, я отклонила приглашение, выразив подобающую благодарность.
– Они должны добраться до Александрии в следующий понедельник, но я не знаю, как долго они пробудут в Каире, прежде чем приехать.
– Думаю, не так уж долго, – сказала Кэтрин. – Им явно не терпится увидеться с вами. Мы надеемся встречаться с ними достаточно часто. Кажется, вы упоминали, что маленькая мисс Эмерсон на следующую осень  намерена поступить в университет. Если она захочет продолжить учёбу нынешней зимой, вспомните, что я — бывшая гувернантка и учительница.
– Боже мой! – воскликнула я. – Это напомнило мне о Фатиме! Мы обещали найти ей учительницу. Она такая робкая, что не решается спросить ещё раз.
– У неё больше предприимчивости, чем ты думаешь, тётя Амелия, – ответила Нефрет. – Она обошлась своими силами. Кажется, в Луксоре есть женщина, которая даёт частные уроки.
Кэтрин, конечно же, ничего не поняла и попросила разъяснений. А затем отреагировала на моё объяснение с тем сочувственным энтузиазмом, которого я и ожидала.
– Подумать только, эта скромная женщина вынашивает такие стремления! Она заставляет меня стыдиться самой себя. Мне самой следовало бы вести такие занятия.
– Почему бы не открыть школу? –  предложил Сайрус. – Найди подходящее здание и найми учителей.
– Ты серьёзно? –  Её лицо засияло. Кэтрин всегда напоминала мне милую полосатую кошечку – с испещрёнными сединой прядями, круглыми щёчками и зелёными глазами. Её нельзя было назвать красавицей, но когда она смотрела на мужа так, как сейчас, то казалась очень красивой – и мне, и, очевидно, ему. – Ты серьёзно, Сайрус? Помимо чтения и письма, мы могли бы преподавать девочкам ведение домашнего хозяйства и уход за детьми, обучать тех, кто проявит способности в определённой области, например, машинописи, и…
Сайрус расхохотался.
– И обеспечить всем стипендии в колледжах! Дорогая, можешь открыть хоть дюжину школ, если это тебя порадует.
После ужина мы удалились в гостиную, где нас ласково встретила кошка Вандергельтов, Сехмет. Изначально она принадлежала нам; мы привезли её в Египет в надежде, что она возместит Рамзесу потерю его давней спутницы, Бастет. Он не привязался к Сехмет, презрительно называя её «мохнатой слизью». Правда, Сехмет была настолько глупа и неразборчива в привязанностях, что ей было всё равно, чьи колени она занимает, но именно эта черта характера и обеспечила ей любовь Сайруса. Теперь она жила в «Замке», словно принцесса, кормясь сливками и рыбным филе у мажордома, когда Вандергельты были в Америке, и никогда не покидая огороженных стеной границ поместья – Сайрус не позволял ей общаться с обычными кошками.
Она устроилась на коленях у Давида, истерично мурлыча, а Нефрет пошла садиться за фортепиано. Сайрус отвёл меня в сторону.
– Спасибо, Амелия, дорогая, – тепло сказал он. – Вы вернули Кэтрин интерес к жизни. Она малость хандрила до вашего приезда; соскучилась по детишкам, понимаете ли.
– И вы, я полагаю, тоже.
Дети Кэтрин от первого, несчастливого брака учились в школе в Англии. Я не встречалась с ними, так как они проводили каникулы в Америке с матерью и отчимом; но Сайрус, всегда мечтавший о собственной семье, принял их в своё великодушное сердце. Он тоскливо вздохнул.
– Да, дорогая, так и было. Жаль, что вы не можете уговорить Кэтрин позволить им поехать с нами в следующем сезоне. Я предложил нанять репетиторов, учителей — всё, что она пожелает.
– Я поговорю с ней, Сайрус. Мне это кажется отличной идеей. Нет климата более целебного, чем Луксор зимой, и этот опыт будет крайне познавателен.
Он взял меня за руку и крепко сжал её.
– Вы — лучшая подруга на свете, Амелия. Мы бы не смогли обойтись без вас. Вы же… вы же будете осторожны, правда?
– Я всегда осторожна, – рассмеялась я. – И мой дорогой Эмерсон тоже. Почему вам вдруг пришло это в голову, Сайрус?
– Ну, я просто решил, что вы что-то задумали, как всегда. Чем тише всё вокруг, тем громче будет взрыв. Вы же не откажете мне в возможности помочь вам, правда?
– Дорогой Сайрус, вы самый верный друг. Однако сейчас я ничем не занята. Я только хочу…
Но в этот момент Эмерсон позвал меня, якобы приглашая присоединиться к пению. Эмерсон уже почти преодолел свою ревность к Сайрусу, но ему не нравится, когда другие мужчины держат меня за руку так долго и так горячо.
Я очень люблю музыку, но именно дружелюбная компания, а не качество исполнения, делали наши маленькие импровизированные концерты такими приятными. Эмерсон совершенно не умеет петь, но поёт очень громко и проникновенно. Его исполнение «Утраченного аккорда» (134)  было одним из лучших. (Значительная часть мелодии — одна и та же нота, одной ноте, что, конечно, хорошо.) Затем мы исполнили несколько более весёлых куплетов Гилберта и Салливана, а Нефрет уговорила Рамзеса спеть вместе с ней дуэт из новой оперетты Виктора Герберта (135). Сайрус всегда приносил с собой новинки американской музыки, которые никто из нас ещё не слышал.
– Это дуэт, – заметила Нефрет. – Я не могу петь две партии одновременно, а ты – единственный, кто умеет читать с листа.
Рамзес прочитал слова через её плечо.
– Текст ещё более банальный и сентиментальный, чем обычно, – проворчал он. – Я не смогу сохранить серьёзное выражение лица.
Нефрет хихикнула.
– «Что плохого в золотистых волосах и голубых глазах? Трудно найти рифму к слову «карие». –  Ты вступаешь в припев: – Не то, чтобы ты была справедлива, дорогая…
Должна признать, что вместе они звучали очень хорошо, хотя Рамзес не удержался и сорвался на дрожащий фальцет на последней высокой ноте.
После того, как Сайрус завершил импровизированный концерт своей любимой «Кэтлин Мавурнин» (136)  (не переставая строить жене телячьи глазки, как невежливо выразился Эмерсон), мы вышли во двор ждать экипаж. Ночь была чудесно прохладной, и звёзды сияли так же ярко, как бриллианты миссис Стивенсон. Кэтрин, воодушевлённая своим новым планом, предложила нам на следующий день отправиться в Луксор к учительнице Фатимы.
– Это невозможно, – отрезал Эмерсон.
– Почему? –  удивилась я. – Ты вполне бы мог уделить мне несколько часов. Это отвратительное число пятьдесят три...
– Мы не будем работать в гробнице Пятьдесят три. У меня для тебя есть небольшой сюрприз, Пибоди. Отличные новости! Завтра начнём работу в гробнице номер Пять!
– Как интересно, – глухо пробормотала я. В этой заваленной обломками гробнице не могло быть ничего интересного, а работа, которую требовалось выполнить, стала бы поистине чудовищной.
– Как вам это удалось? –  спросил Сайрус. В его голосе слышалась нотка зависти. Он скучал по Долине, где столько лет безуспешно, но с огромным удовольствием вёл раскопки.
– Такт, – самодовольно заявил мой муж. – Я просто указал Вейгаллу, что никому другому и в голову не придёт возиться с этим проклятым местом, особенно Дэвису, эгоистичному профану...
–Ты этого не говорил! – воскликнула я, и среди собравшихся прокатилась волна смеха.
– Какая разница, что я говорил? Вейгалл согласился, а он здесь главный.
– С его стороны было очень любезно проигнорировать то, что ты недавно сбил его с ног.
– Я сделал это ради его же блага, – лицемерно провозгласил Эмерсон. – Неважно. Нам понадобится больше людей, чем мы использовали для раскопок гробниц меньшего размера. Мне также понадобятся Нефрет и Давид, потому что я собираюсь сделать много фотографий.

Когда мы вернулись домой, Эмерсон отправил нас спать, поскольку собирался на следующий день рано вставать. Расчесав волосы и заплетя косы, я надела халат и выскользнула из комнаты, оставив его склонившимся над своими записями.
Нефрет тут же отреагировала на мой тихий стук в дверь. Она была одна, если не считать кота, который занимал ровно центр её кровати.
– Что-то случилось, тётя Амелия? –  спросила она.
– Ничего. Мне просто немного любопытно. Это ты убедила мистера Вейгалла уступить просьбе Эмерсона? Надеюсь, дорогая, ты не прибегла к коварным уловкам. Мистер Вейгалл женат, и…
– И очень предан своей Гортензии, – подхватила Нефрет, стараясь не улыбаться. – Я никогда не флиртую с женатыми мужчинами, тётя Амелия. И потрясена, что ты предлагаешь мне подобное.
– А, – кивнула я. – Мистер Дэвис не женат, правда? (137) И мистер Вейгалл делает всё, что мистер Дэвис ему велит. Я заметила на днях…
Нефрет расхохоталась.
– Рамзес тоже. Он обвинил меня во флирте с мистером Дэвисом. Мистер Дэвис, тётя Амелия, довольно безобиден, но, как и многие пожилые мужчины, особенно падок на лесть и комплименты. Я сделала это ради профессора.
– Хм-мм. Есть ли у тебя идеи, почему он так хочет работать в этой части Долины?
– Мне пришла в голову одна мысль. Должно быть, и тебе тоже.
– Да, – вздохнула я. – Надеюсь, мистер Айртон не наткнётся на какие-нибудь интересные могилы в этом сезоне.
Я отсылаю Читателя к своему плану Долины и предлагаю ему отметить относительное расположение гробницы № 5 и района, где работал мистер Айртон. Если в Долине Царей и были неизвестные гробницы, то именно там их и следовало ожидать. И если бы Нед действительно нашёл такую гробницу, Эмерсон находился бы рядом, наблюдая за каждым его шагом и критикуя любое его действие.
Я ожидала неприятностей и, конечно же, оказалась права. Но даже я не могла предвидеть масштабов свершившейся катастрофы.
;

ПРИМЕЧАНИЯ.
123. Себек, Собек — древнеегипетский бог воды и разлива Нила, ассоциирующийся с крокодилом; считается, что он отпугивает силы тьмы и является защитником богов и людей.
124. Забтие – полиция, полицейский участок (арабск.)
125.   Кали – богиня в индуизме. С XII по XIX века в Индии была распространена тайная секта тхагов (тугов, душителей) — фанатиков, посвятивших себя служению Кали как богине смерти и разрушения.
126. Sofitel Winter Palace Luxor — пятизвёздочный отель в Луксоре (Египет). Построен в 1886 году, сохранил колониальный стиль.
127. Напоминаю, что миссис Эндрюс была кузиной не Дэвиса, а его жены. А с Дэвисом сожительствовала вне брака. (См. примечание 6.)
128. Джозеф Линдон Смит (1863–1950 гг.) — американский художник, известный своими работами, посвящёнными древности, в том числе египетским гробницам.
129. Эдуар Анри Навилль (1844 — 1926 гг.) — швейцарский египтолог, археолог, научный писатель.
130. Ра-мосе (Рамос) — древнеегипетский сановник амарнского периода, визирь при фараонах Аменхотепе III и Эхнатоне, князь и номарх IV (Фиванского) нома Верхнего Египта.
131.   Здесь и далее идёт речь о событиях, описанных в восьмом романе – «Пруд гиппопотамов».
132. Английская пословица «What is sauce for the goose is sauce for the gander» («Что соус для гуся, то соус и для гусыни»), то есть: «Что подходит одному, должно подходить и другому». Иными словами — ко всем подходить с одинаковой меркой.
133. Намёк на цитату из «Опыта о критике» Александра Поупа:
«И только лишь глупцы рискнут соваться
Туда, где ангелы ступить боятся».
(Перевод В. Борисова).
Должен отметить, что в оригинале эта фраза звучит мягче, чем по-русски. Например, вот перевод М. Бычкова:
«Всегда туда кидается дурак,
Где ангел не решится сделать шаг».
Александр Поуп (1688 — 1744 гг.) — английский поэт, один из крупнейших авторов британского классицизма.
134. «The Lost Chord» — песня, сочинённая Артуром Салливаном в 1877 году у постели своего брата Фреда во время его последней болезни в Фулхэме, Западный Лондон, Англия. Рукопись датирована 13 января 1877 года; Фред Салливан умер пять дней спустя. Текст песни – стихотворение Аделаиды Энн Проктер под названием «A Lost Chord»,  опубликованное в 1860 году в журнале «The English Woman's Journal».
135.   Виктор Герберт (Херберт) (1859 — 1924 гг.) — американский композитор, виолончелист и дирижёр. Более всего он известен как автор оперетт, шедших на Бродвее с 1890-х годов до начала Первой мировой войны. С 1903 по 1907 года он написал 10 оперетт (причём две — в 1907 году), и мне, к сожалению, не удалось выяснить, о какой из них идёт речь в романе.
136. «Кэтлин Мавурнин» — песня, написанная в 1837 году Фредериком Краучем на слова миссис Кроуфорд (имя поэтессы разнится в различных источниках). Крауч также иногда ошибочно указывается как автор текста песни. Она была популярна во время Гражданской войны в США. «Mavourneen» — ласковое слово, происходящее от ирландского гэльского mo mhuirn;n , что означает «моя возлюбленная».
137. Из доступных мне источников не удалось узнать, была ли жена Дэвиса жива в 1907 году.