Легенды народа полей. Легенда о Лорне

Когда мир был юн и свеж, а луга туур-зем лишь начали зеленеть, проснулись первые зем-туур. Они открыли глаза и увидели над собой лик Алы, что склонилась над ними в обличье одной из них. Не в ослепительном сиянии явилась она, а в простом платье из сотканного света, с руками, пахнущими дождем и землёй. Волосы её были цвета спелой пшеницы, а глаза хранили глубину и мудрость вечно текущих вод.
«Здравствуйте, дети мои!» — молвила она, и голос её был похож на шелест листвы и журчание ручья.
И первый из людей, чьё имя кануло в Лету, ответил: «Здравствуй. Скажи нам, зачем мы здесь, о Богиня-Мать?»
«Вы созданы не как слуги, но как хранители и садовники этого мира, — возвестила Ала. — Чтобы беречь и преумножать красоту, что я сотворила. И я научу вас этому искусству».
Она простерла руку, и в ладони её возникло Первое Зерно. Оно сияло мягким золотым светом, ибо в нём был заключен весь будущий урожай мира. Ала наклонилась и положила его в чёрную, влажную землю.
И произошло чудо. Едва зерно коснулось почвы, как из неё робко проклюнулся зелёный росток. Он тянулся к солнцу, наливаясь силой не по дням, а по мгновениям. Стебель его крепчал, оборачивался в листву, и вот уже заколосился тяжёлый, золотой колос, сияющий, как малая копия светила. За несколько минут на глазах изумлённых зем-туур свершился весь цикл жизни.
Ала бережно сжала колос и показала, как обмолачивать зерно, как перетирать его на грубом камне, рождая первую муку — белую, как первый снег на вершинах Гхруу-Шол. Затем она отобрала самые полновесные зёрна и вновь вложила их в землю. «Вот завет мой вам, — сказала она. — Что посеете, то и пожнёте. И всегда оставляйте часть урожая для будущего, дабы жизнь никогда не прерывалась».
И всё, к чему прикасалась рука Богини, расцветало мгновенно, ибо сама сила жизни струилась в её прикосновении. Но когда зем-туур сами брались за дело, рост шёл медленнее, требуя дней и ночей, труда и терпения. Так Ала дала им не только пищу, но и величайший дар — время. Время, чтобы научиться ценить, ждать и наблюдать за мудрым ходом мира.
Долго жила Ала среди людей, уча их не только сеять и жать, но и читать книгу природы: понимать язык ветра, предсказывать погоду по облакам, знать повадки зверей и целебные силы трав. Она рассказала им историю мироздания, о битве с Золом, о том, как Нилаа проложила своё русло, а Старцы ушли в горы. Мир был полон гармонии, и зем-туур жили в радости и благодарности.
Но даже в самом совершенном саду может произрасти сорняк гордыни. Им стал Лорн.
Он был не самым сильным и не самым слабым, но в глазах его горел неукротимый, жадный огонь. Пока другие радовались солнцу, он видел, как оно сушит кожу. Пока другие пели, работая, он слышал лишь стон усталости в собственных мышцах.
Однажды, глядя, как стареет его отец, сгорбившийся от лет труда, Лорн не выдержал. Он встал перед Алой, собрав вокруг себя единомышленников, чьи сердца тоже точил червь сомнения.
«Зачем нам эта кабала? — голос его дрожал от гнева и отчаяния. — Мы живём, словно вспаханная скотина, чтобы умереть, едва успев вздохнуть! Взгляни на Горных Старцев! Они вечны, они не знают ни плуга, ни серпа, их не гнетёт под солнцем собственная тень! Зачем этот прекрасный мир дан нам, если мы лишь мимолётные тени в нём? Зачем нам пахать эту землю, если её плоды достаются не нам, а тем, кто придёт после?»
Ала посмотрела на него с бездонной печалью. «Лорн, — сказала она мягко, — короткая жизнь — не проклятие, а благословение. Она освобождает вас от бремени вечности, от скуки, которая страшнее смерти. Она учит вас ценить каждый миг. А труд… разве вы не видите? Это не ярмо, а со-творчество. Вы становитесь моими руками, продолжая дело мироздания. В этом — ваше величие».
Но слова Алы разбивались о каменное сердце Лорна. Он слышал лишь то, что хотел слышать. А Зол, древний враг, чей дух витал на краю мира, уже давно чуял смрад недовольства, исходящий от Лорна. Он ждал.
И дождался. В ночь, когда луна скрыла свой лик, а тьма стала абсолютной, Лорн в порыве ярости покинул селение и ушёл в чащу. С каждым шагом лес смыкался над ним всё плотнее. Ветви, словно костлявые пальцы, цеплялись за его одежду. Воздух стал густым и ледяным, запах тления ударил в ноздри. Свет погас окончательно, и Лорн, охваченный слепым ужасом, понял, что заблудился в царстве, где не действуют законы Алы.
И тогда во тьме зашевелилось что-то. Сотни пар фосфоресцирующих точек, мерцающих болезненным зелёным светом, уставились на него. Послышалось сухое, шелестящее шипение, словно по сухим листьям ползла гигантская змея. Лорн попятился, желая бежать, но из мрака выросла стена из таких же горящих глаз. Он был в ловушке.
Тогда прямо перед ним из тьмы выплыли два огромных, бездонных ока, холодных, как смерть, и жгучих, как ненависть. От них исходило оглушительное, вибрационное шипение, которое пронизывало кости и сковывало разум.
«Малый червь, жалующийся на свою участь, — раздался голос, бывший полным отрицанием мелодичного голоса Алы. Он был скрежетом камня, шепотом гнили. — Ты прав в своём ничтожестве. Зачем пахать, когда можно владеть? Зачем умирать, когда можно взять жизнь у других?»
Лорн, парализованный страхом, мог лишь мысленно согласиться.
«Я дам тебе силу, перед которой померкнет мощь Старцев, — продолжал голос. — Я сниму с тебя оковы времени. Ты будешь вечно юн, вечно силён. И тебе не придётся пахать землю. Твоей пашней станут… те, кто остался в свете. Цена мала: служить мне и приносить мне в жертву тех, чьей судьбой ты так пренебрёг».
И в этот миг Лорн, ослеплённый обещанием власти над самой смертью, переступил последнюю грань. «ДА! — выкрикнул он, и это было не слово, а отречение от всего живого. — Я согласен! На любые условия!»
Тишину леса разорвал ужасающий, нечеловеческий хохот. И тогда тьма набросилась на Лорна. Он почувствовал, как его кости вытягиваются с мучительным хрустом, суставы скрипят и смещаются. Кожа его холодела и грубела, приобретая землистый, мертвенный оттенок. Из дёсен, обнажаясь в безмолвном крике, выросли длинные, острые клыки — орудия для новой «пахоты». Его стройная стать сменилась сгорбленной, хищной готовностью. В его глазах, некогда полыхавших гневом, погас последний свет и осталась лишь всепоглощающая, вечная пустота.
Превращение завершилось. И первое, что он ощутил, — не силу, а всесокрушающий голод. Холодный, точащий изнутри голод, по сравнению с которым вся его прошлая жизнь казалась сытым бредом.
И тогда, повинуясь невидимой воле нового господина, Лорн, Первый Вурдалак, вскинул свою уродливую голову и издал протяжный, леденящий душу вой — первый похоронный звон по миру Алы. И помчался в сторону деревни, откуда доносился тёплый, живой запах крови — единственного, что могло ненадолго утолить ад внутри него.

Той ночью в деревне зем-туур царил покой. Воздух был напоён ароматом свежеиспечённого хлеба и дымком от очагов, где горели сушёные травы, собранные руками Алы. Люди спали, убаюканные песней Нилаа и щебетом ночных птиц. Среди них был юноша по имени Энн, первый друг Лорна, с которым они вместе растили первые посевы. Ему снились сны, полные света и тихой радости.
Лорн же, движимый не своей волей, а тёмным инстинктом, вёл себя как хищник, впервые вышедший на охоту. Его новое тело скользило меж спящих домов бесшумно, будто тень, отбрасываемая пляшущим пламенем далёкого костра. Он не узнавал этих мест; знакомые контуры хижин казались ему чужими и враждебными. Но один запах вёл его неумолимо — тёплый, солёный, живой запах крови, что струилась в жилах его бывших братьев. Этот запах сводил с ума, заглушая последние остатки разума.
Он вошёл в хижину, где спал Энн. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щель в стене, упал на лицо юноши, безмятежное и мирное. В это мгновение в искажённом сознании Лорна мелькнула тень воспоминания: они вместе смеялись, уставшие после жатвы, делились куском хлеба... Но воспоминание было сметено всепоглощающей волной голода. Холодная, нечеловеческая пустота внутри него требовала заполнения.
Он наклонился. Его длинные, острые клыки коснулись шеи спящего. Энн что-то почувствовал во сне — может, лёгкий укол, может, ледяное дыхание — и его веки дрогнули. Он приоткрыл глаза и в тусклом свете увидел склонившееся над ним существо. Секунду в его взгляде читалось лишь недоумение, а затем — бездонный, немой ужас. Он не успел издать ни звука.
Лорн впился клыками в плоть. Это не было похоже на еду. Это был акт наполнения пустоты. Он не пил кровь, он впитывал саму жизнь, тёплую, яркую, полную света и снов. Он чувствовал, как сила Энна — его воспоминания, его радости, его любовь к миру — перетекает в него, на мгновение отгоняя леденящий холод небытия, что поселился в его груди. Это было мучительно сладостно и отвратительно.
Когда он оторвался, тело Энна было уже бездыханно. Первый грех свершился. И в тот же миг Лорн понял страшную истину своей сделки. Голод не утолился. Он лишь отступил, чтобы через мгновение вернуться с новой, удвоенной силой. Насыщения не будет. Никогда. Он был обречён вечно гоняться за этим мимолётным ощущением, вечно убивать, чтобы на секунду перестать чувствовать себя мёртвым.
Словно в ответ на этот первородный акт скверны, мир содрогнулся.
Ала, пребывавшая среди людей, спала, но её сон был сном реки и земли — чутким и всевидящим. В ту самую секунду, когда жизнь Энна покинула его тело, её собственное сердце, бившееся в унисон с сердцами всех зем-туур, сжалось от невыразимой боли. Она вскрикнула — тихо, но этот крик эхом прокатился по всему миру. Проснулись звери в лесах, встревоженно зашептались листья на деревьях, и даже воды Нилаа на мгновение остановили своё течение.
Она материализовалась на месте преступления в своём истинном облике — не как женщина, а как сама Жизнь, сияющая и страшная в своём горе. Свет, исходивший от неё, был ярок, как тысяча солнц, и Лорн, увидев её, в ужасе отпрянул, зашипев, как обожжённый. Его новая природа не могла вынести этого сияния.
Она посмотрела на тело Энна, и слёзы богини покатились по её щекам. Это не были слёзы воды. Это были слёзы чистой, незапятнанной жизни. Первая упала на холодную руку Энна, и на том месте расцвёл нежный, белый цветок, подобного которому никто никогда не видел — хрупкий памятник невинной душе. Вторая упала к её ногам и превратилась в ручеёк, который тут же устремился прочь, унося с собой весть о горе.
Но третья, самая большая слеза, упала на землю, и там, где она коснулась почвы, земля разверзлась. Из недр её хлынули потоки чистой, солёной воды, которые, сливаясь с ручейками других слёз, стали разливаться, заполняя впадины, образуя сначала озеро, а затем и целое море. Так, от великой скорби Матери-Алы, родилось Велк-Руук — Великое Море, вечное напоминание о цене предательства.
Ала обернулась к Лорну, и в её взгляде уже не было печали — лишь холодный, безличный гнев мироздания, восставшего против нарушения своего закона.
«Ты отверг мой дар, Лорн, — прозвучал её голос, и он гремел в самой сердцевине бытия. — Ты избрал путь паразита, пьющего жизнь, но не творящего её. Отныне всё, что есть во мне живого и светлого, станет тебе врагом».
И она воззвала к силам мира, и те откликнулись.
«Огонь — моё дыхание!» — провозгласила она. И пламя во всех очагах деревни вспыхнуло ярче, обратившись к Лорну. «Оно будет жечь твою мёртвую плоть, ибо ты отрёкся от тепла жизни. Твой удел — вечный холод, а его вечный враг — огонь!»
Она коснулась земли, и между её пальцами блеснули белые кристаллы. «Соль — слёзы земли, выплаканные ею от твоего злодеяния!» — воскликнула она. «Она будет разъедать твою сущность, ибо ты отравил её плодородие. Она станет для тебя ядом и удушьем!»
И наконец, она подняла лицо к небу, где уже занималась утренняя заря. «Солнце — мой лик, обращённый к детям моим!» — прогремела она. «Отныне его свет, дарующий жизнь всему сущему, будет для тебя палящим пламенем, иссушающим твоё тело и ослепляющим твои очи, что видят лишь тьму! Беги же, тварь! Беги от света и ищи себе нору в вечном мраке, ибо такова твоя доля!»
Под неслышным взмахом её руки Лорна, воющего от боли и ярости, отбросило прочь от деревни, в глухие чащобы и подземелья, где царила власть его нового господина.
Лорн, изгнанный и ослеплённый, дополз до подножия гор Гхруу-Шол. И там, в глубокой пещере, его ждал Зол. Тень его колыхалась, и в воздухе витал запах серы и тления.
«Ну что, мой верный слуга? — прошипел он, и в его голосе слышалось удовольствие. — Каков вкус бессмертия?»
«Это... голод... — выдавил из себя Лорн, содрогаясь от нового приступа. — Вечный... холод...»
«Разумеется, — равнодушно ответил Зол. — Ты же не получил жизнь. Ты получил лишь её форму, её оболочку. Ты — сосуд без дна. И чтобы чувствовать себя живым, ты должен постоянно наполнять его чужой жизнью. Это и есть твоё служение мне. Каждая капля выпитой тобой крови — это удар по творению Алы. Ты — моё оружие. Ты — язва на теле мира. И чем больше ты убиваешь, тем больше будешь хотеть убивать».
И Зол научил его, как делиться своим проклятием. Так Лорн стал не просто монстром, а прародителем целого рода — Зол-Морн, порождений Зола, чья единственная цель — сеять смерть и питаться страхом.
Прошли дни. Люди нашли тело Энна и поняли, что случилось нечто ужасное. Ала, её миссия обучения завершённой, явилась им в последний раз. Её лик был печален.
«Дети мои, — сказала она. — Тень пала на наш мир. То, что я создала для жизни, теперь будет вынуждено бороться за неё. Запомните заветы мои: огонь, соль и солнце — ваши щиты. Единство и бдительность — ваши мечи. А теперь... мне надо идти. Мои слёзы наполнили чашу скорби, и мне нужно время, чтобы исцелить свою душу».
И она удалилась, оставив людей на пороге новой эры — эры страха и борьбы.
А Лорн, тем временем, собрал вокруг себя первых обращённых — таких же отчаявшихся и жадных, каким был он сам. И с наступлением первой зимы, дорл-вела, когда солнце было слабым, а ночи долгими, они обрушились на северные поселения. Так началась Великая Охота и великое противостояние, определившее судьбу народа полей и сделавшее нилаа-туур народом-воином, чьи жёны и по сей день носят ожерелья из речных камней в память о тех, кто не вернулся из пограничья тьмы.
И говорят, что дух Лорна и поныне бродит по окраинам мира, ведомый своим ненасытным голодом. И каждый раз, когда река Нилаа выходит из берегов, это значит, что Ала в своём далёком чертоге плачет по своему потерянному сыну и по всем, кто пал от его проклятой руки.