Sur

Аполлонов был аполлоном. У него были плечи, четыре угона, три мелкие кражи и несколько наколок, символизирующих его кредо.
А еще он любил сигары, крепкий кофе в сочетании с роскошным Grana Padano, «Две скупые слезы» Манко Баруджи, теплую осень, варенье из апельсинов и маленьких стройных женщин.
Он вообще был очень романтичным. Мог подделать любую подпись, совершить неожиданный ондюлясьон, притвориться слепым, спящим, ищущим и даже другим.
Он мог стать обычным. Тем, кто как все. Мог запрыгнуть в трамвай и проехать четыре остановки.
Или купить бутылку кефира. Или встать в очередь и стоять вместе со всеми, возмущаясь и говоря, это безобразие! Начните работать!
Иногда Аполлонов мог быть особенным. Он звонил во все двери и просил картофельного крахмалу.
Соседи удивлялись, ибо не варили кисели и не чистили шапки. Тогда Аполлонов просил у них соли, или пол стакана муки, или что-нибудь из Герцена.
Соседи снова удивлялись, и давали ему квашеную капусту и что-то из Бальмонта.
Иногда Аполлонов шатался по галереям. Встав у картины, он принимал задумчиво-строгий вид, как будто бы вглядывался в самого себя.
Ему хотелось понять эти линии, эти  квадраты, эти всплывающие круги разных размеров, не то клетки, не то микроорганизмы,  не то пузыри.
А может, это другие планеты? Возле Аполлонова собирались дамы, они скользили глазами по размазанным желтым пятнам, по летящим багровым шарам, по тревожной синеющей наледи, сквозь которую смеялись чьи-то широкие, красные рты. 
Аполлонов делал вид, что ему интересен этот сентиментальный, застенчивый sur, на самом же деле он смотрел на дам.
Ему нравилась эта тихая, чуткая связь, когда они вместе хотят перепрыгнуть через забор, думая, что там что-то есть. 
Дамы тяжело вздыхали и, боясь своих собственных чувств, смотрели на растекающийся зеленый овал не то в теплой шапке, не то босиком.
Они даже слышали голос, прямо оттуда, из глубины романтического хаОса, который звал их к себе, в свою митохондрию. 
- Это трагедия,  - наконец, сказала одна из дам.
- Да, - вздохнула другая. – Это оргазм.
- Экстанирующий, - уточнила третья. 
Аполлонов согласился.
- Может, шампанского? – предложил он.
Дамы кивнули. Они чувствовали бессилие, беззащитность, бесконечную прямую. Безропотность.
Вечером Аполлонов лежал на кровати и курил. Ему было приятно.
Он смотрел, как блестят миндалевидные носы у кожаных туфель и понимал, что все эти нарисованные на картинах формы, экспрессивные, летящие, разрозненные, раскиданные, имеющие своё мнение и как будто бы случайные, протягивали друг ко другу невидимые руки и хотели обняться.
И впрямь трагедия, подумал Аполлонов и, закрыв глаза, стал вспоминать ту маленькую женщину, которая глядя на полотно смогла это как-то почувствовать.