Захар глава шестая

 ГЛАВА ШЕСТАЯ — ФРИДА

Война закончилась, но не для всех.
Для Захара — нет. Пуля, прошедшая навылет, оставила не шрам, а холод под кожей.
Ночами он вздрагивал, будто где-то в темноте снова щёлкал затвор.
Его комиссовали инвалидом первой группы. Госпиталь, бинты, бесконечная тишина коридоров — и чувство, будто жизнь пошла дальше без него.
Он выжил, а другие — нет.
Победа не приносит радости, если в ней нет свидетелей.
Иногда страшнее не умереть, а остаться живым среди мёртвых.

Орша откашливалась от гари. Возвращались эвакуированные, снова запахло хлебом и клюквенным вареньем, но за этими запахами стояли братские могилы — глухие, как выжженная память.
Из четверых сводных Кушниров с войны не вернулась средняя сестра, Ида, воевавшая в парашютных войсках. Двое её детей с мужем не успели выехать из Орши. Остальные — Ривка, Соня и Лазарь — вернулись из эвакуации.

Захар первое время жил у Сони — нога подволакивалась, но воля держала. Тростью он старался не пользоваться.
Начались послевоенные споры. Двухэтажный дом погибшей Иды решили делить поровну. Захар махнул рукой: пусть Соне, пусть детям будет крыша.
Володя с женой-полькой тоже отказался от доли. А Лазарь потребовал своё.
— Хотят жить в доме — пусть выплатят мне мою долю.
«Не дождётся», — сказал Захар и выплатил всё сам.

Когда сёстры принесли в благодарность узел с вещами, выругался и выгнал.
Щедрость у него всегда горела быстро, как порох, — вспыхнет, ослепит, и через минуту тишина.

Захар быстро определился и пошёл в гору: стал начальником спиртово-водочной базы. Его уважали, побаивались и любили.

В его жизни появилась Наргиз — крымская татарка с глазами цвета моря перед бурей.
Он влюбился, как мальчишка, без памяти. История закончилась коротко и больно. Что случилось — не рассказывал.
Были ли в этом браке дети — неизвестно. Только однажды, после неловкого вопроса, глядя в окно, сказал:
— Не сыпь мне соль на рану.
Любовь не лечит — она просто меняет шрамы местами.

Фрида появилась в Орше, где оставшиеся в живых евреи знали друг друга, как снег в августе — неожиданно, нежданно.
Литовская еврейка, прошедшая фронт, потерявшая мужа и трёхлетнюю дочь.
Несмотря на молодость, в ней было странное, непостижимое спокойствие человека, который уже пережил всё, чего другие боятся.

Фриду невозможно было не заметить: мужчины останавливались, провожая её восторженным взглядом.
Глаза — зелёно-янтарные, волосы — вьющиеся, густые, собранные в тугую косу валиком над тонкой, высокой шеей.
Улыбка с ямочками покоряла всех.
Она умела держать спину и молчать красиво.

Захар увидел Фриду у Кушниров, в магазине одежды.
Сердце сбилось, колени дрогнули. Так, наверное, падают под выстрел Амура, когда не успел укрыться.
В тот же вечер он пригласил её на танцы.
В парке играл оркестр, под лампочками кружились пары. Танго сблизило их так, что воздух стал общим.
Он нагнулся и прошептал:
— Выходи за меня.
Она не ответила. Только улыбнулась.
Любовь не знает осторожности — она всегда идёт ва-банк.

Наргиз вскоре исчезла. Как — никто не понял. Фрида осталась.
Захар построил для неё дом и перевёз туда уже беременной.
Нашлись её братья и дядя Наум — старший брат её матери.
Младший брат Илья погиб в Воронежской области.
Двое братьев — Роман и Гриша — жили в Тбилиси. Они перевезли после войны эвакуированного в Узбекистан дядю к себе.
Фрида повторяла, как молитву:
— Хочу к своим. У меня, кроме них, никого не осталось.
Захар отмахивался долго, пришлось сдаться.
Иногда расстояние — единственный способ сохранить любовь.

Тбилиси конца сороковых был как большой самовар: шумный, горячий, пахнущий дымом и терпким вином.
Дворы гудели по вечерам, на натянутых жгутах висело бельё, изящные балкончики, залитые солнцем, утопали в виноградниках и разговорах.
Над крышами стоял гул — то лаяли собаки, то шарманщик-кинто тянул старую мелодию.
На базаре кричали торговки — их голоса звучали, как песни.
Воздух был густой от пыли, пряностей и речной влаги.
В домах — медные самовары, фотографии в рамочках, занавески с вышивкой.
Жизнь била ключом.
По утрам дворовых будил залихватский крик колоритного продавца бати-бути — кукурузных шариков, мацони и зелени — с ослика, гулко ступающего по булыжникам.
Здесь бедность не унижала, а сближала.
На одной сковородке жарили жизнь и цыплёнка табака.

Брат Фриды помог им купить небольшой домик под снос, который простоял до самого развала Союза.
Фрида долго не могла привыкнуть — к солнцу, к говору, к взглядам и постоянным репликам вслед.
Захар — наоборот: будто в нём проснулся забытый инстинкт юга.
Он полюбил этот город сразу — за прямоту и запахи, за умение смеяться даже в беде.

Но надолго покоя не хватило.
Пятидесятые пришли тяжёлыми, вязкими годами.
Однажды вечером Захара забрали прямо из-за стола, во время ужина.
Обвинили в том, что он — «сын врага народа».
Поводом стала случайная фраза за рюмкой чачи — сосед оказался осведомителем.

Тюрьма пахла войной — тем же холодом и страхом.
Только теперь врагом был не чужой, а свой.
Сырые стены, невыносимая вонь… от потных, грязных тел сокамерников.
Он выживал без оружия и без надежды, но с тем же упрямством.
Судьба редко повторяется, но если повторяется — значит, прошлое ещё не доучено.

Детей определили в детские дома — для «детей врагов народа» по печально известной 58-й статье.
Фриду братья спрятали тайно, как икону. Никто не знал, где она.
Говорили — уехала. На деле — прятали по квартирам, меняли адреса, словно следы.
Слишком она была тонка, слишком нежна, чтобы выдержать суровый Север.

Она жила в тишине, будто под землёй.
Не писала писем, не выходила на улицу.
Только слушала, как по утрам проплывают тбилисские звуки: зов торговки, детский смех, звон колокольчика у молочника.
Молчание — её молитва. Тишина — её дом.
Иногда молчание — тоже форма мужества.