Глава IV Улицы двух городов

Глава 4. Улицы двух городов

Вагон "Красной стрелы" мерно покачивался, за окном проплывали темные силуэты подмосковных лесов. Но в душном купе пахло не сосной и снегом, а дорогими сигарами, коньяком и чем-то еще — тревогой, что витала в воздухе, как предгрозовая атмосфера.

Ржевский, развалившись на сиденье, жестикулировал своими ухоженными руками. Его китель был расстегнут, открывая мягкую шелковую рубашку.
—Москва 1924-го, — говорил он, и в его голосе звучала странная смесь ностальгии и горечи. — Город контрастов. На Тверской — демонстрации, красные флаги, пламенные речи о светлом будущем. А в переулках Арбата — притоны, где пахнет дешевыми духами и пороком. Двойная жизнь, двойная мораль.

Лиза, укутанная в бархатную шаль, смотрела на него широко раскрытыми глазами. Ее пальцы нервно перебирали край платья.
—И все это на фоне крейсера "Аврора", — тихо сказала она. — Символа революции, ставшего музейным экспонатом. Как будто сама история застыла в недоумении.

Ренье, француз с усталыми глазами, покачал головой.
—Это напоминает мне теорию Фрейда о сублимации, — задумчиво произнес он. — Когда сексуальная энергия перенаправляется в творчество или... революционную деятельность.

Ржевский громко рассмеялся, его смех прозвучал резко и цинично.
—Фрейд! — воскликнул он. — Этот венский шарлатан! Он бы здесь повеселился. — Он отхлебнул коньяку и продекламировал с горькой усмешкой, подражая стилю Верлена:

"Dans les rues de Moscou la rouge,
O; l'amour devient un jeu de bouche,
Freud rit derri;re son mouchoir,
Voyant nos d;sirs au pouvoir.

Le c;ur humain est un ab;me,
O; la r;volution est un crime,
Et dans ce th;;tre d'ombres,
Nous dansons sur les d;combres."

Он перевел, его голос звучал язвительно:

"На улицах красной Москвы,
Где любовь становится игрой в уста,
Фрейд смеется в свой платок,
Видя наши желания у власти.

Сердце человеческое — это бездна,
Где революция — преступление,
И в этом театре теней
Мы танцуем на обломках."

За окном поезда мелькали огни станций. Но Ржевский рассказывал и в купе всплывали другие картины — Москва 1924 года.

На Тверской улице кипела жизнь. Демонстрация — море красных флагов, транспаранты с лозунгами "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", пламенные речи ораторов, чьи лица пылали революционным жаром. Воздух дрожал от криков "Ура!" и пения "Интернационала". Но в переулках, всего в сотне метров от этого праздника жизни, царила другая реальность.

В подворотнях пахло мочой и дешевым самогоном. Проститутки в поношенных платьях зазывали клиентов хриплыми голосами. Слышались пьяные крики, звон разбиваемых бутылок. Здесь, в тени революционных лозунгов, кипела своя, теневая жизнь — жизнь инстинктов и пороков.

Ржевский, проходя по таким переулкам, чувствовал себя как дома. Его циничная улыбка, дорогой костюм и уверенные манеры выделялись среди обитателей этих мест. Он знал их всех — и проституток, и сутенеров, и карманников. И они знали его.

— Вот она, настоящая Москва, — говорил он своим спутникам. — Не парадная, не показная. Та, что живет по своим законам, невзирая на революции и пятилетки.

Поезд уверенно двигался в сторону Ленинграда. И вот, на мгновение, не Москва, а другой город возникал за окном — серый, строгий, пронизанный влажным балтийским ветром.

Ржевский, Лиза и Ренье стояли на набережной Невы. Перед ними высился крейсер "Аврора" — символ революции, теперь музейный экспонат. Его орудия были направлены в серое небо, словно все еще готовые стрелять.

Нева текла медленно и величаво. Ее свинцовые воды казались тяжелыми, как грехи прошлого. Ржевский смотрел на реку, и его лицо стало серьезным.

— Смотрите, — сказал он. — Нева. Сколько крови она унесла за эти годы... Сколько грехов... Большевистский террор, расстрелы, аресты... И все это под лозунгами свободы и равенства.

Лиза вздрогнула от холодного ветра. Ее бархатная шаль не спасала от сырости.
—Природа равнодушна к нашим революциям, — прошептала она. — Река течет так же, как текла сто и тысячу лет назад. Деревья растут. Птицы поют. А мы... мы пытаемся переделать мир, но в итоге только калечим самих себя.

Ренье молчал, его взгляд блуждал по серым водам Невы. Он думал о Фрейде, о его теориях, о том, как человеческая психика пытается справиться с травмами революции и войны.

— Фрейд сказал бы, что мы пытаемся подавить свои инстинкты, — наконец произнес он. — Но чем сильнее подавление, тем страшнее бывает взрыв. Революция... возможно, это и был такой взрыв.

Ржевский хмыкнул.
—Взрыв? Скорее гнойник, который прорвался. И теперь мы имеем то, что имеем.

Он посмотрел на "Аврору", и в его глазах мелькнуло что-то похожее на грусть.
—Символ революции... А стал просто железной грубой, ржавеющей у причала. Как и многие идеалы.

Когда они снова оказались в поезде, Лиза вдруг задумалась. Ее лицо было бледным, но решительным. Она запела — тихо сначала, потом громче. Ее голос, чистый и пронзительный, звучал в такт шуму невского ветра. Это была песня — грустная, полная тоски и недосказанности.

"Sur les bords de la Neva,
O; le temps s'en va,
Je cherche ton ombre
Dans le brouillard froid.

La r;volution a tout pris,
Nos r;ves, nos souvenirs,
Il ne reste que cette blessure
Au c;ur de la nature.

Et je chante cette chanson,
Pour nos vies qui s'en vont,
Dans le cr;puscule rouge
O; l'espoir ne bouge plus."

Она перевела, и ее голос дрожал:

"На берегах Невы,
Где время уходит,
Я ищу твою тень
В холодном тумане.

Революция все забрала,
Наши мечты, наши воспоминания,
Осталась только эта рана
В сердце природы.

И я пою эту песню,
О наших уходящих жизнях,
В красных сумерках,
Где надежда больше не шелохнется."

Когда последние ноты растаяли в воздухе, наступила тишина. Даже вечно болтливый Ржевский молчал. Только ветер продолжал свой вечный монолог, шепча что-то о быстротечности времени, о тщетности человеческих усилий, о вечном круговороте жизни и смерти.

А крейсер "Аврора" стоял у причала, немой свидетель ушедшей эпохи, символ революции, которая обещала рай на земле, а принесла лишь новые цепи и новую боль. И каждый из стоявших на набережной понимал — граница между прошлым и будущим проходит не по карте, а через человеческие сердца, и никто не знает, что ждет по ту сторону этой границы.