Петруха

Впервые я увидел Петруху у метро Смоленская, что у МИДа. Вернее, даже не самого его, а стайку молодых бродяг, теснившихся у вонючих закусочных ларьков, грязных, навеселе от водки и мороза, не похожих ни на карманников, ни на гопников.
Он неожиданно появился из снующей толпы и всем своим бродяжным видом сразу показал, что он тут главный.
"Чего надо?" - дерзко спросил он. Когда ему объяснили, он ещё долго и серьёзно показывал, кратко изъясняясь и повернувшись полубоком, что никому не доверяет. Именно тогда он сам, будто упреждая, всё расставил на свои места: "Я не бомж. Я - бродяга". И сказал это с тем сильным и уверенным чувством, которое, наверное, не позволяет людям, попавшим в тяжёлые и стеснённые обстоятельства, пасть духом. Он что-то говорил про то, что скоро поедет домой. Врал, наверное.
А потом я познакомился с его "бандой". Там, на помывочной на Ярославке, куда со всей Москвы свозят мыться бомжей и иногда неряшливых арестантов. В этой "банде" был Андрей, но он сразу попросил называть его привычным именем - Собака.
И сказал это простодушно и весело, отметая всякое сомнение в том, что это и есть его настоящее имя. Собаке не было, судя по всему, и 25 лет, но было видно, что и он уже повидал жизнь. Весь даже не желтушный, а жёлтый, с нелепыми наколками по всей его впалой груди и спине, с тонкими дряблыми веснушатыми руками и огромными изъязвленными отёчными ногами, он был болен одновременно гепатитом и туберкулёзом.
При этом весёлый Собака, душа всей объединённой Петрухой стайки, заявил, что да, болел, но излечен, а то, что есть - то последствия. Кто не был в той завшивленной грязной бане на Ярославке, тот не поймёт, как она преображает людей. Даже одевшись снова в свои прежние загаженные рубища, они словно светились изнутри. А тут ещё каждому - стакан горячего сладкого чая и кусок белого хлеба!
Темнело, их только просили не курить в машине, пока доедем до ночлежки. Куда там! В каждом углу машины был заныкан докуренный донельзя бычок. Ну, расслабились люди, бывает.
По пути в ночлежку стайка быстро потрошила брошенные у рынка лотки с полугнилыми замёрзшими овощами и фруктами - видимо, привычное им пропитание, про запас.
Бродяги гибнут быстро. Бывает, что их, пьяных и пока здоровых, через полгода повстречаешь исхудавшими, больными, но пока живыми.
И через полгода я снова повстречал Петруху, теперь уже у Курского вокзала, хоть уже без "банды", но по-прежнему со своей харизмой. Теперь уже как родного. Он ураганом отогнал какого-то пропитого гопника, требующего дорогих лекарств и признания его авторитета.
Видно было, что этот измотанный бродяга по-человечески благодарен - и так, словно перед ним тот единственный, кто ему вообще когда-то делал добро. У Петрухи выгнил большой кусок плоти у локтевого сгиба. Возможно, рана была последствием обморожения. Он сидел и терпеливо ждал, пока её обработают и перевяжут. Просто и без слов.
А потом он ушёл, этот никому не известный, полный достоинства человек со дна.
Больше я Петруху не видел.