Мастер Смерти

Я живу в какой-то нескончаемой шизофрении. Мое ремесло вечно, как само время, но мир людей сломал что-то внутри меня. Я – тот, кто гасит свет в глазах, последний вздох и холодная тишина. Я – Смерть. И я, кажется, тяжело болен.

Болезнь моя – это когнитивный диссонанс вселенского масштаба. Вот я вижу, как огненный след рассекает ночное небо над мирным городом. Американские ракеты, начиненные холодной, безразличной физикой, падают на головы русским людям.

Я иду за ними, моя работа. Я собираю души из-под обломков бетона: вот душа ребенка, который мечтал стать космонавтом, вот душа старушки, пережившей одну войну, но не пережившей этот «мир». Их страх, их боль, их недоумение – всё это оседает на мне, как радиоактивная пыль.

Я чувствую, как сталь, несущая забвение, разрывает плоть, и в этом нет ни логики, ни величия. Просто бессмысленная точка.

А через мгновение, перенесясь через океан, я вижу другую картину. Русские люди, чьих соотечественников только что стерли в порошок, спокойно бродят между рядами американских супермаркетов.

 Они кладут в свои тележки кока-колу, джинсы Levi's, айфоны последней модели. Они смеются, выбирая соус для барбекю, и обсуждают новый голливудский блокбастер, который будут смотреть вечером.

Их дети просят игрушки, сделанные на тех же заводах, что и микросхемы для ракет, которые только что оборвали другие детские жизни.

Шизофрения мира стала моей. Я вижу политиков, пожимающих друг другу руки на саммитах, а потом отдающих приказы, стирающие с лица земли целые кварталы.

Я слышу проповедников, говорящих о любви и прощении, а затем благословляющих оружие. Я вижу, как люди оплакивают жертв теракта в одной стране и в тот же день радуются смертям «врагов» в другой.

Они ненавидят систему, но являются её лучшими потребителями. Они проклинают войну, но с упоением смотрят новости о ней, сидя в уютных креслах. Они говорят о духовности, но измеряют успех в деньгах.

Я тяжело болен. Мой серый балахон, кажется, пропитался не только скорбью, но и этим всепоглощающим абсурдом. Моя коса, всегда бывшая инструментом равновесия, стала орудием в руках сумасшедших.

Я просто механик, приходящий тогда, когда механизм ломается. Но сейчас сам механизм спроектирован так, чтобы ломаться ежесекундно, и винтики в нём с радостью несутся навстречу собственной гибели, покупая по дороге яркую упаковку.

Я сидел на краю мироздания, на сером камне, и смотрел на кипящий шар Земли. Зло было не в огне и стали. Зло было в этом безразличии, в этой способности разделять сознание на две непересекающиеся половины: в одной – личный комфорт, в другой – чужая трагедия. И эта болезнь заразила меня. Я начал сомневаться в смысле своей работы. Зачем поддерживать порядок там, где царит узаконенное безумие?

И в этот момент, в самый темный час моего вечного существования, я увидел то, что пропустил раньше, ослепленный яркими вспышками взрывов и неоновыми вывесками.

Я увидел врача в разбомбленной больнице. Он был русским, а медикаменты, которыми он спасал раненого ребенка, были из американской гуманитарной помощи. Он не думал о политике. Он видел только маленькую жизнь, которая угасала.

Я увидел американского программиста, который писал код для программы с открытым исходным кодом. Этой программой пользовались студенты по всему миру, в том числе и в России, чтобы учиться, создавать, творить. Он не думал о границах. Он видел только знание, которое должно быть свободным.

Я увидел, как на руинах дома, где погибла вся семья, сидел солдат и делился своим сухим пайком с бездомной собакой. Он не думал о ненависти. Он видел только живое существо, которое было напугано и голодно.

Это были не громкие, не пафосные деяния. Это были тихие, почти невидимые ростки добра в промерзшей, отравленной почве. Они были так же нелогичны, как и весь этот шизофренический мир, но их нелогичность была направлена не на разрушение, а на созидание.

И я понял.

Зло – это сложность, это многослойные лживые конструкции, это двойные стандарты и оправдания. Оно громкое, яркое и всегда на виду.

А добро – простое. Оно в стакане воды, в протянутой руке, в тихом слове утешения. Оно не требует идеологии. Ему не нужны флаги и гимны.

Я встал. Впервые за тысячелетия я почувствовал не тяжесть, а решимость. Я – Мастер Смерти. Моя сила – в завершении. Так почему бы не завершить то, что должно быть завершено?

Я поднял свою косу. Но на этот раз я не обратил её на людей. Я замахнулся и нанес удар по самой идее, по той раковой опухоли, что поразила мир. Я ударил по ненависти, которая рядилась в одежды патриотизма. Я ударил по жадности, которая называла себя прогрессом. Я ударил по безразличию, которое маскировалось под здравомыслие.

Мой удар не прогремел взрывом. Он пролился тихим дождем на Землю. И капли этого дождя, попадая в сердца людей, смывали не память, а шелуху.

Человек, который тянулся к кнопке запуска ракеты, вдруг остановился и посмотрел на фотографию своей дочери. Солдат, который целился во врага, вдруг увидел в его глазах не противника, а такого же уставшего парня. Бизнесмен, готовый на всё ради прибыли, вдруг почувствовал пустоту в своей душе, которую не заполнить никакими деньгами.

Ракеты не исчезли. Супермаркеты не закрылись. Но что-то неуловимо изменилось в воздухе. Впервые за долгое время в этом мире стало чуть меньше шизофрении и чуть больше простого, ясного смысла.

Я опустил косу. Болезнь отступала. Я по-прежнему был Мастером Смерти, но теперь я знал, что есть то, что сильнее меня. И это не оружие и не ненависть. Это тихий, упрямый росток жизни, пробивающийся сквозь бетон абсурда. И моя работа – не мешать ему расти.

Добро не победило в одной оглушительной битве. Оно начало побеждать в миллионах маленьких, незаметных выборов, которые делали люди каждый день. И это была самая настоящая победа.