Дело об убийстве в частном доме

1.
Крепкие железные ворота распахнулись,  и на волю вышел зэк. Он постоял, закрыв глаза от накатившей на него свежести зимнего утра, глубоко вдыхая слякотный воздух, и неуверенно пошел вперед. Ноги скользили по мокрому снегу, туфли, в которых его когда-то повязали менты, не соответствовали сезону и быстро промокли.
Идти ему было некуда.
В кармане лежала справка о полном  отбытии наказания по ст. 115 Уголовного кодекса, он  совершенно свободен,  выбирай любую сторону, но жилья  у него никакого не было.
Он решил отправиться на автобусную станцию и там сесть на автобус, идущий в сторону райцентра Березанка Николаевского района. Там живет его дядя со стороны матери, глядишь, и поможет устроиться на какую-то работу с общежитием. Со справкой об отбытии наказания на работу не очень-то хотят брать, но у дяди наверняка есть какие-то  знакомые.
Маленький, но шанс…
Под козырьком каменной будочки  автобусной станции он оказался один. Влево уходила дорога в родную Одессу, где ему уже не было места, направо, куда  достигала его возможность видеть вдаль, простиралась грязная асфальтовая полоса, ведшая в неизвестность, тоску и безысходность.  Тучи тускло отражались в лужах разбитого асфальта. Он закурил сигарету, сунутую в его карман охранником на выходе, и принялся ждать автобус.

2.
Мадина расчесала свои длинные черные волосы, заколола их шпилькой и отправилась под душ.  Она ждала  Андрея, предвкушая приятный, спокойный вечер, наполненный лаской и заботой друг о друге. На столе ожидали своего часа быть съеденными, несколько закусок, не требующих разогревания, в духовке томилась в фольге запеченная курица. Мадина вдруг подумала, что ждет своего друга с легким, но все-таки, нетерпением, которого она сама от себя не ожидала. Она всегда считала, что для нее в этой жизни главным приоритетом есть свобода. Свобода от привязанности к уюту, к другому человеку, к определенному месту жительства – вот главная ценность для нее. Без которой она не мыслит себя. Но здесь, в его доме она чувствует тепло. А там, у себя в однокомнатной – нет. Там мало мебели, мало удобств. Хотя, ей  больше и  не нужно. Ее крохотная квартира  выполняет свою прямую функцию – служит раковиной. С тех пор, как она туда въехала, порог  ее комнаты не переступала чужая нога. Даже Андрей не удостоился ни разу быть впущенным в ее нору. Ведь если нарушить неприкосновенность норы, она утратит свое свойство принадлежать только ей. Никто не должен переступать ее порог. Никто не должен видеть раковину изнутри.  Жемчужина в раковине – это красивая, нежная тайна. Жемчужина, вытащенная наружу, это товар.
За ужином пара была немногословна. Сказывалась усталость за день, у него в областном управлении полиции, у нее – в районной поликлинике. Но после, переместившись на диван перед телевизором, который включать не стали,  надоели  вечно  устаревшие «новости», они несколько  отошли от дневных дел.
- Много больных сегодня было?
- Много. В основном старики.
- Да уж, старики самый трудный контингент, ноют, жалуются, плохо пахнут.
- Это меня не волнует. С  ними тяжело, потому что помочь нельзя. Вот он жалуется, что от боли в спине спать не может, а чем я ему помогу, если у него в позвоночнике три грыжи от возраста, от тяжелой работы,  ничего не предложу,  только обезболивающее. А это паллиатив, временно.  Старики – люди, уходящие из жизни, и уходящие тяжело, с болью,  беспомощностью,  разочарованием в душе. И ты  не знаешь, не ждет ли тебя то же самое в твоем конце.  Смотришь на них – и видишь собственный  финал. В районке все такие. Богатые лечатся в частных клиниках.
- Я  могу устроить тебя в частную, я предлагал.
- Но я буду тебе обязана, нет, не надо…
Андрей рывком сел и опустил ноги на пол.
- Почему тебя это смущает? Мы родные люди. Ты никогда  моей помощи не принимаешь. Мадина, это неправильно!
Она не ответила. Взяла пульт от телевизора.
- Давай, хорошее кино посмотрим.  На канале К-2. Что-то хочется красивое, умное.  О, вот, давай включим  – Висконти.  «Семейный портрет  в интерьере».   
- Не люблю такие фильмы. Так в конце герой погибает. Его убили, притом  свои же, бывшие  друзья. 
- С каких это пор  старший следователь отдела убийств боится смотреть фильмы с убийствами? Смешно. В нем играет Сильвана Мангано, она там такая красивая…
- Она вообще-то  некрасивая. И там и всюду.
- Ладно. Ну, вот  - «На едином дыхании…»  Гадара. С  потрясающим Бельмондо.
- Его тоже  убивают в самом конце, ты забыла? Его сдала в полицию любимая женщина в обмен на лояльность  властей  Парижа. И полиция его пристрелила при попытке к бегству.  Тебе что-то все тяжелые фильмы попадаются. Кстати, в «Семейном портрете…»  герой добивается любви старой женщины, которая его за человека не считает, и замуж за него, красавца молодого, выходить не желает. Как ты за меня.
Мадина рассмеялась.
- Я не старая, а ты не молодой красавчик жиголо. И почему ты сравниваешь себя с жиголо, что у вас общего?
- Общее то, что ты меня используешь. Строишь со мной временные отношения. И в чем тогда разница между мной и тем жиголёнком Конрадом?
- Конрад спал с ней за деньги. Это другое.
- А ты? Не любишь, не хочешь замуж, бережешь «независимость». На что она тебе? Доживать, как те старики?
Мадина не ответила. Вертела в руках пульт, перебирая каналы.
Он подождал ответа, не дождавшись,  сел рядом, грудью к ее боку, вдыхая запах шеи, волос, поцеловал легонько мочку уха.
- Девочка моя, смуглокожая,  колокольчик мой звонкий, какая же ты красивая, изысканная, как лилия на воде…
- Лилия белая, а не смуглая, - засмеялась Мадина.
- Все равно. Лилия – цветок благородства.  Геральдический знак французского  королевского дома. Флер де лис. Изображенный на плече Миледи fleur-de-lis.  Давай в выходные на природу съездим? На лиман или на море? На 411 батарею, может, поближе?
- Миледи не имеет ко мне никакого отношения. Неприятное сравнение. Давай в Санжейку, там мало людей, можно будет  нагими позагорать.  Поиграем в Адама и Еву.
- Но ты раньше рвалась на 411 батарею, передумала?
- Там слишком много народу.
- Странно это, Мадина. Ты однажды подробно рассказала мне, что находится на 411 батарее, но ведь ты переехала из Астаны в Одессу всего три года назад, И того, о чем рассказывала, уже не было. Во сне видела, что ли?  Или у тебя было Дежавю? – он рассмеялся.
Мадина застыла, потом медленно  обернулась и взглянула на него.
- Мы ездили  в прошлом году в Санжейку, мне очень  понравилось, почти пустынный пляж, потому я хочу туда. Встань, я разложу диван и постелю простыни.
- Раскладывать тяжелый диван – мужское дело, это сделаю я. Достань чистое белье из шкафа.
Мадина принялась вытаскивать стопки белья из старого дубового шкафа, доставшегося Андрею от  прежней хозяйки этой квартиры, одинокой бабули, умершей  без наследников и очень во время, перед его переводом из Раздельной в Одессу, как раз для того, чтобы муниципалитет отдал ему эту квартиру. Андрей тогда был очень доволен ею, старинная, с высокими потолками и очень добротной мебелью, а главное, забитая под потолок полками с книгами, которые он так любил читать в редко выпадавшее свободное от работы время.
Андрей с удовольствием растянулся  на свежих простынях,  потянул к себе Мадину, переодевшуюся в тонкую кружевную сорочку,  гладил ровные как у мальчишки-подростка плечи, слегка касаясь их губами.
- Ты не хочешь выходить за меня, потому что боишься взять на себя обязательства, да? Я ни в чем не буду тебя неволить, принуждать,  я люблю готовить еду, тебе даже это не придется делать.
- Не в том дело.
Мадина приподнялась, опершись на локоть.
- Ты не любишь меня по-настоящему, и я это понимаю, чувствую,  знаю. Ты хочешь меня плотски, мои ноги, губы,  живот. А я хочу той любви, когда все равно как выглядит любимая, когда любят даже её физические недостатки. Её нутро.  Просто ее саму.
- Когда ты болела, разве я не выносил из-под кровати банку с мочой?  Не вытирал твой пот со спины? 
- Это же ничего не меняет. Сейчас ты любишь меня плотски, а когда я состарюсь, стану некрасивой, лысой старухой… я боюсь тебя потерять потом. Лучше сразу не иметь, чем потом потерять.
- Любить тебя я буду даже лысенькую,  любить мою Мади, но, тем не менее, плотская составляющая любви – это основа, на основе строится остальное, верхний этаж – страсть к любимой в целом, к ее мыслям,  общему образу. Но ты же не станешь строить здание сверху,  с крыши, все начинается всегда с фундамента.
- Это разные вещи. Человек не дом. Он духовное создание. Он не снизу вверх. Он сверху вниз. Если это настоящий человек.
- Мади, а вот животные, они же любят человека, своего хозяина только и только  одухотворенно, они не знают, сколько у него денег, связей, домов, им это все равно, они любят  своего человека, хозяина,  безо всяких условий, но  прижимаются к нему телом, спят в обнимку, лижут его. Значит их абсолютная, искренняя, одухотворенная любовь  все равно строится на плотской основе, прикосновениях,  поцелуях, телесной радости… И человек, более высокоорганизованное  создание, нежели его собака, тоже ведь прижимает к себе, гладит, целует своего песика. То есть выражает свою любовь к животному через прикосновения, так ведь? И еще, обрати внимание, когда люди встречаются после долгой разлуки, они обнимаются, целуются, то есть выражают свою любовь тоже через телесный  контакт!
Мадина села на кровати, поджав ноги, улыбнулась, концами своих длинных, густых волос  шутливо вытерла  Андрею глаза, рот, спросила:
- А такой телесный контакт тебе нравится?
- Очень, - ответил он, смеясь, - только щекотно. Дай мне тот кусочек  тортика, что ты не доела. Я сладкое люблю, хотя мужикам вообще-то не к лицу торты любить. 
- Глупости, мне нравятся мужчины, которые едят торты!
Мадина соскочила с дивана, взяла кусочек торта со своей тарелки, переложила на чистую, вынула из буфета чистую чайную ложечку и поднесла Андрею.  Снова залезла с ногами в постель, на своё обычное место, у стены.
- Знаешь, я думаю, - произнесла она, - что телесный контакт является не только телесным. Когда два любящих существа прижимаются друг к другу, их биополя  пересекаются, накладываются, совмещаются,  питают взаимно одно другое  энергией. И возможно, любовь возникает именно тогда, когда два разных биополя притягиваются друг к другу, а не два живых объекта, просто тела.
- Но, в таком случае, ты подтверждаешь мою правоту, сначала возникает тяготение на полевом уровне,  потом влечение на физическом. То есть, физическое влечение есть второй этап, а не первый, примитивный. А то, о чем говоришь ты, уже третий этап. И… короче, Мади, выходи за меня замуж. Но если тебе непременно нужны кольцо, склоненное колено, и  букет белых роз, то не проблема. Будет. А пока скажи…
Мадина закрыла его рот рукой, потом убрала руку и прижалась к его губам щекой.

…когда он выпустил из рук ее тело, откинулся на подушку, успокаивая дыхание, часы уже показывали полпервого ночи. За окном прогрохотал трамвай, это последний. Следующий пройдет в пять утра.
Мадина свернулась калачиком, прижавшись спиной к Андрею, уютно зевнула в предвкушении глубокого, приятного  сна.
- Давай я расскажу тебе на ночь сказку, о том, что произошло много лет назад в нашем Одесском королевстве, хочешь, Мади?
- Если недолго, милый акын, нам рано вставать обоим.
- Итак, слушай. Много лет назад из Астаны, твоего родного города, приехала в Одессу красивая юная девушка, казашка по имени Айгуль, что означает «лунный цветок». Она красиво пела и приехала поступать в Одесскую консерваторию.
- В Казахстане есть своя консерватория, в Алматы. Зачем ей понадобилось ехать в Одессу?
- В Алматы есть, а в Астане нет. Зато в Одессе жила родная тетя Айгуль по имени Малика. И Айгуль было к кому обратиться за помощью и поддержкой. Родня ведь. И вот Айгуль приехала весной, поселилась у тети, подала документы в Одесскую консерваторию и, исполненная самых радужных мечтаний,  принялась сдавать экзамены. Сдала вокал, сольфеджио, гармонию  и провалилась на устном экзамене по истории музыки. Преподаватели предложили ей прийти через год, голос неплохой, но историю музыки знать нужно.
Айгуль поплакала на плече у тети, но решила в Астану не возвращаться, остаться в Одессе и пойти на вечерние курсы при консерватории. Попытать счастья на следующий год. А пока, чтобы не сидеть у тетки на шее,  пойти работать, куда получится. Малика устроила ее секретаршей к директору одного солидного предприятия.
Директор был в том среднем возрасте, когда положение в обществе есть уже, а красивое лицо и густые волосы есть еще.
- И у них возник роман, да? Банальная история. Не стоит того, чтобы не спать.
- Подожди, моя лилия, дальше будет увлекательнее. Итак, роман вошел в серьезную фазу, потому что директор был не женат и обещал, как водится у ловеласов, жениться на Айгуль.  И даже помочь на следующий год  в консерватории. Поговорить там и т.д. Конечно, Айгуль была на 7-ом небе. Но, когда Айгуль забеременела, все обещания резко прекратились, и он просто уволил ее, запретив даже приближаться к его предприятию.
Уборщица той конторы, пожалев девушку, попыталась ей помочь,  предложив отвести к бабке, которая может травами согнать беременность, но тут возразила тетя Малика. Она категорически  запретила убивать будущего ребенка, пообещав взять на себя решение дела  с родителями Айгуль, которых та жутко боялась.
- История затягивается, - сказала Мадина, - у нас в Казахстане таких историй про девушек, соблазненных в России или Украине, хоть пруд пруди.
- Не бойся, мы скоро подойдем к финалу, а он не совсем банальный. Итак, тетя Малика взяла на себя хлопоты по содержанию Айгуль, пока она не родит. И вот, это свершилось, Айгуль родила девочку, похожую на нее, смуглую с раскосыми казахскими глазами. Роды были быстрыми, не успели даже в роддом поехать, и Малика сама приняла роды у Айгуль.  А назавтра, пока еще темно было, отнесла девочку к дверям роддома,  позвонила в дверь и спряталась за деревом, чтобы втайне убедиться, что ребенка забрали.                В пеленки Айгуль положила записку о том, что отказывается от ребенка и просит назвать девочку Мадина, а фамилию дать – Тулеева, такую фамилию носила ее любимая учительница в Астане. То есть, девочку назвали, как и тебя Мадиной, только фамилия другая.
- Мадина – очень распространенное имя в Казахстане. Ничего странного.  Если уж мы не спим, то можно я закурю?
-  Можно. Сигареты в правом ящике  письменного стола.  И зажигалка. Но ты же вроде  бросила курить? Зачем начинать снова?
- Зябко мне. Отопление никак не включат, уже на улице всего 8 градусов, а мэрия ждет, когда будет 5?  Там до конца рассказа долго еще плестись?
Андрей помолчал, пристально глядя на Мадину, доставшую из ящика сигарету и пытавшуюся поджечь ее, но зажигалка в ее руках давала сбои. Ей точно было холодно, потому что плечи ее мелко тряслись, и Андрей, подойдя к ней, набросил на нее теплый махровый халат.
- Итак, новорожденная малышка пробыла в роддоме две недели, затем ее отправили в Дом малютки, а через три года перевели  в Детский дом «Зорька» в младшую группу.  В Детском доме она воспитывалась до 18 лет, а затем получила от государства комнату в коммуне, полагавшуюся сиротам, и отправилась в самостоятельное плавание по жизни.
     Мадина уже пришла в себя, перестала дрожать, халат согрел ее, и она,  выйдя на минутку на кухню,  включила  электрический кофейник, чтобы заварить себе кофе. Ночь явно не располагала ко сну.
-  А теперь перенесемся в тот период, когда Мадина уже стала совершенно взрослой и впервые влюбилась. Избранником ее стал молодой мастер ЖЭКа, Петр Зайчук. Они встречались около года, но потом Петр расстался с ней и стал встречаться с богатой девушкой, дочкой украинских дипломатов, Лизой Диденко, очень перспективной невестой, по правде говоря. Петр заканчивал вечернее отделение строительного института, был собой очень хорош и вполне мог рассчитывать на такой брак.  При помощи тестя мог бы многого достичь.
     Мадина смотрела на Андрея широко раскрытыми глазами. Молча, не двигаясь. Словно застыла в отупении.
- И чем же закончилась эта история? Ох, как плохо она закончилась! Однажды, придя в дом Петра, а жил он в частном доме на Слободке, с собственным двором,  и у Мадины был ключ от калитки, и от самого дома, придя,  когда Петра не было, а Лиза Диденко находилась в доме уже несколько дней, живя в нем, как хозяйка, Мадина убила соперницу, а потом, чтобы скрыть преступление, подожгла  дом  с  четырех  сторон. Так было?
      Мадина не отвечая, смотрела на Андрея во все глаза, она продолжала пребывать в полнейшем ступоре.
 - Но на этом преступление не закончилось. В убийстве девушки и поджоге собственного дома обвинили Петра. У него не было алиби. В те часы, когда было совершено преступление, он должен был обследовать протекающую кровлю другого частного дома, получил на это наряд, и, отправившись по адресу,  долго стоял под воротами, потому что  хозяйка, забыв о вызове мастера, ушла по своим делам и вернулась только через два часа. Все два часа Петр то приходил и звонил в ворота, то уходил, один раз зашел в маленькое бистро, выпить чашку кофе, но  на опознании бариста сказал, что не узнает его, не хотел связываться с уголовным делом, с ментами, а может и вправду, не узнал. Бистро находилось на очень оживленном перекрестке, там народ идет непрерывно, только успевай кофе заваривать, да бутерброды нарезать.
Никто особенно не стал вникать в дело. Родители Лизы Диденко жаловались на затягивание следствия,  Министерство иностранных дел требовало срочно найти убийцу дочери их сотрудников, обгоревший труп налицо, доказательства поджога собраны, у Петра родственников близких нет, дальние где-то в селе на Волыни, кому он нужен? Посадили и дело с концом.
И дали ему 10 лет, которые он отбыл от звонка до звонка, будучи совершенно невиновным, а после отбытия наказания, уехал из Одессы, где у него уже не было ни  дома, ни друзей, ни знакомых, а только страшные тяжелые воспоминания.
Мадина уехала в Казахстан, а потом, надеясь, что все события того дня забыты, родители Лизы–дипломаты, похоронили дочь и уехали  в Конго, и все концы в воду,  Мадина вернулась в Одессу под другой фамилией. Вот почему ты помнишь 411 батарею раннего периода, когда тебя в Одессе якобы еще не было, ведь, правда? Так все было?
      В ответ молчание, только тяжелое дыхание Мадины нарушало  наступившую тишину.  Андрей вышел на кухню, сварил ей еще одну чашечку кофе, прихватил плитку шоколада и вернулся в комнату.
- На, выпей кофе, закуси сладким, тебе сейчас нужны силы, Мади.
 - Ты, ты думаешь, что я убила… Ты хочешь сдать меня в полицию, да?
- Я хочу услышать правду.  Я вел тогда дело Петра Зайчука,  и ты закрутила со мной роман только для того, чтобы узнать, нет ли на тебя компромата, так? Только для этого? И потому не хочешь выходить за меня, да? Потому что ты меня не любишь,  и все еще боишься, что истина  выплывет наружу?   
- Это… нет…  неправда, нет. Я никого не убивала, клянусь!
   Мадина скинула махровый халат и принялась судорожно собирать по комнате свою одежду. Андрей, вырвал из ее рук платье.
- Оставь, ты не выйдешь отсюда, пока не расскажешь мне всё. И транспорт еще не ходит, ты думаешь пешком убежать?
- Ты вел его дело,  это правда, я знаю, но зачем ты посадил невинного человека, если думаешь, что Лизу убила и сожгла я??? Ты тоже преступник!  Ты сломал жизнь Петру!
- Одно дело посадить человека на 10 лет под давлением начальства, другое  убить совсем, да еще сжечь труп! И тут самая большая загадка. Зачем  ты это сделала?   Если ты хотела отомстить Петру за измену и  подставить его под убийство, то проще было труп не сжигать,  вот тело, вот паспорт Лизы в кармане её платья, которое висело на веревке во дворе, вот следы насилия на ее теле, отсутствие  у Петра алиби, он сел бы еще надежнее, чем с поджогом.
Зачем тебе понадобилось  сжигать дом и труп? Я тогда долго ломал голову над этим. И я хочу узнать разгадку этого странного и такого нелогичного деяния.
   Мадина села на стул, обреченно сложила руки на коленях.
- Ты все знаешь. Но… не все… Лиза Диденко жива, я и пальцем её не тронула. И не могла тронуть.
        Андрей улыбнулся.
-  Мади, ты меня недооцениваешь, как следака. Я знаю, что Лиза Диденко жива. Но как ты могла решиться убить Людмилу? Как смогла ты, интеллигентная девушка, поднять руку на живого человека, пусть даже в приступе ревности? Убить молодую женщину в расцвете лет?  Жестоко убить, да еще сжечь ее труп, чтобы следствие подумало на Петра,  и так отомстить ему за измену?
   Мадина ахнула.
- Ты знаешь, что Лиза жива? Ты и это знаешь?
- Конечно, ведь всего полчаса назад я сжимал ее в своих объятиях, потому что Лиза Диденко – это ты!

3.
- Факт убийства остается, сказал Андрей, – и факт невиновности Петра Зайчука тоже. Тебе придется все рассказать мне, Лиза. Иначе ты отсюда не выйдешь.
        Она сидела, сгорбившись на стуле, стянув халат на груди побелевшими  пальцами, глядя в пол. Ее бил озноб.
- Ты много чего выдумал, Андрей. Но общая канва правильная. Я расскажу все, я уже сама не могу носить в себе эту тяжесть, постоянно контролировать себя, чтобы не проговориться… ни друзей, ни родных, только ты. А ведь ты мой враг, официально ты мой враг. И при этом, кроме тебя, моего врага, у меня никого нет. Мой единственный друг и мой самый страшный враг. Не перебивай…  мне так трудно…
Он погладил ее по голове.
- Говори.
- Моя мать, Айгуль,  отказалась от меня и оставила записку в пеленках, назвав меня Мадиной Тулеевой. Я смутно помню Дом малютки, в основном запах грязных  пеленок и подгоревшего молока.  Его грели перед кормлением, оно иногда сбегало и застывало на плите, я это позже поняла. И жуткое чувство заброшенности. Думаешь, малыши до трех лет ничего не понимают? Еще как понимают на уровне инстинкта, когда хочется, чтобы мама взяла на руки и прижала к себе, почувствовать запах матери, а не мокрых пеленок, услышать стук ее сердца. И…  пустота,  просто лежание в кроватке, потом ползанье по полу в куче таких же одиноких ребятишек, общие игрушки, кем-то покусанные, обслюненные…
В детдоме я уже начала что-то соображать. Я узнала, что у всех детей есть мамы, а у нас, тех, что в детдоме – нету. Про отцов мы почти никогда не говорили, но про мам всегда. Выдумывали разные истории, что моя мама уехала к бабушке в деревню, но скоро приедет и меня заберет. И я буду жить с ней в своей квартире или доме. И даже  рассказывали, что в том доме есть собака и кошка. Те, что постарше, и с фантазией, рассказывали еще про несуществующих бабушек и дедушек.  Но не я. У меня в душе всегда была уверенность, что у меня никого нет. 
У нас после завтрака и занятий с воспитательницей, был свободный промежуток  времени до обеда. И в этот промежуток все дети прилипали к окнам – ждали, что за ними придут.  А я залезала в большую щель между двумя шкафчиками с резиновым надувным поросенком в руках, его было приятно обнимать, такой мягонький,  и рассказывала ему, что я вырасту и стану доктором, как наша Лидия Ивановна. У нас была очень красивая и добрая доктор – Лидия Ивановна. И я тоже буду красить губы помадой и завивать волосы, и все будут говорить, что я красивая. И все будут меня уважать и спрашивать, как лечиться. Но про маму я не мечтала никогда. Каким-то странным образом я знала, что ее у меня нет.
Мне было семь лет, когда в наш детдом пришла пара красивых людей – мужчина и женщина, от которых необыкновенно хорошо пахло. На них была совершенно новая одежда, необычная, наши воспитательницы и нянечки, и даже Лидия Ивановна, такую не носили. 
Всех детей вывели в зал и приказали стоять ровно и не вертеться. Эти люди осмотрели нас и что-то сказали воспитательнице. Всех опустили, а меня с этими двумя людьми отвели в кабинет директора. Там люди при директоре еще поговорили  со мной, спрашивали, что я люблю, нравится ли мне читать книжки и что-то еще. Я понимала, что это пришли усыновители, но была уверена, что меня опросят и не возьмут. Раньше, когда приходили другие, меня даже не водили на опрос к директору.  Может быть потому что, как говорила наша нянечка, у тебя, Мадиночка,  какой-то странный взгляд.
Но прошло две недели, и они снова пришли. И мы втроем отправились в парк, там ели мороженое. Я первый раз в жизни ела мороженое, это было восхитительно.
А еще через две недели директор снова позвала меня в кабинет, там были эти люди, и она сказала, что это мои мама и папа, они хотят, чтобы  я стала их дочерью, и мне очень в этом повезло.  Она поздравляет меня и желает счастья.
Я была уже достаточно большой девочкой и понимала, что они мне не родные, но родных нет, и не будет, а значит, я должна крепко любить этих. И я хотела, я очень хотела их любить. Мне легко было  называть их мама и папа. Я просто наслаждалась этими звуками, наконец, я могла обращаться к кому-то с такими упоительными словами, я действительно была счастлива.  И я не могла сдержать себя, я все время обращалась к ним папа! мама! только для того, чтобы произнести эти слова. Но потом заметила, что уже слишком напрягаю их, отвлекаю от дел и стала реже подходить.
Родители увезли меня в центр Одессы, на Пушкинскую улицу, где находилась их квартира, большущая, мраморная лестница на 3-и этаж, там было много красивых вещей.
Мне сделали новые документы на имя Елизаветы Диденко, это их фамилия.
И я поверила, что теперь я настоящая Лиза Диденко, дочь очень уважаемых людей, которые работают всегда за границей, и занимают большое положение в обществе. Меня отвели в местную школу в центре Одессы, запретили говорить там, что я удочеренная. Купили несколько платьев.
      Мадина замолчала, сидела, глядя вниз, на свои колени, Андрей  подошел к ней и погладил по голове.
- Продолжай, моя девочка, я слушаю тебя.
- Я была так счастлива первое время. А потом…
Потом началось тяжелое, непереносимое. Началось в школе. Меня там все ненавидели. Одноклассники, и из параллельных классов тоже. Говорили, что я богачка, что родилась с золотой ложкой во рту, что я задираю нос, потому что я дочь дипломатов. Ты можешь себе представить, чтобы сирота-подкидыш, найденная на ступеньках роддома, задирала нос? Я же все понимала, что счастье свалилось на меня случайно, что в любой момент меня могут отдать назад. Так уже бывало в нашем детдоме. Где уж тут нос задирать. Но все думали, что я такая. С каждым годом мое положение в классе становилось всё тяжелее. Мой портфель мальчики швыряли ногами по всему классу, а когда он порвался, и родители купили мне новый, то меня возненавидели еще больше из-за того, что он был новый. Девочки подкладывали мне на сиденье парты тряпки с кровью, а потом кричали, вот у нее выпало, фуу!
Я не жаловалась моим родителям, я боялась причинить им беспокойство. Но чем дальше, тем больше осознавала, что возможно, останься я в детдоме, моя судьба сложилась бы намного легче. Я была бы как все. Средняя, обычная.
А потом пришло горькое осознание того, что меня взяли не потому что родители хотели иметь дочь, свое дитя, а просто потому что так положено. Понимаешь? Приличные люди, просто обязаны иметь хоть одного ребенка. Или двух.  Но, не больше. Так положено.  А они не могли зачать. Что-то со здоровьем. И решили взять меня. Потому что здоровая,  и зубы ровные. И точно не от алкоголиков. Они сначала подробно разузнали мою историю, прежде чем оформить. И потому ее так подробно знаю я. Никаких родительских чувств они ко мне не испытывали. Может, были просто лишены родительского инстинкта и потому Бог не давал им родных детей? Или потому что не держали меня на руках, когда я была еще младенцем? 
Но я понимала, чувствовала, что они считают, раз ее взяли из детдома, дали свою фамилию, то с нее хватит, на большее пусть не рассчитывает. И так уж вытащила счастливый билет. Такое отношение проскальзывало ко мне в разных  ситуациях. Они никогда со мной не разговаривали просто так, на общие темы, только по делу. Иди, сделай, сядь за уроки, выйди отсюда, иди сюда и ответь, почему ты… и так далее.
Однажды я не выдержала  и пожаловалась маме на то, что меня обижают одноклассники. Она ответила: - Значит, ты что-то делаешь не так, сама виновата. Вот сядь и подумай, что ты делаешь не так.
И я поняла, что жаловаться нельзя, я делаю себе же хуже. Еще ниже падаю в их глазах. И сказала себе, надо смириться, просто принять ситуацию как она есть. Я ничего не могу изменить. Они никогда не называли меня дочкой. Никогда. Или по имени – Лиза, или вообще без обращения, просто – ты сходи… 
К ним приходили гости, такие же высокопоставленные люди, как они, ужинали, беседовали. Я сидела с ними за ужином, меня научили вести себя культурно за столом. Но отсылали в мою комнату, сразу как поем. 
Я была между молотом и наковальней. С одной стороны мои одноклассники, ненавидящие меня за то, что меня якобы любят богатые родители, с другой стороны – те самые родители, которые не любили меня, точно так же, как эти одноклассники. Иногда мне казалось, что они жалеют о своем решении, тяготятся мною. И никому я не могла пожаловаться, никому, в ответ я бы увидела негодующие глаза – тебе так повезло в жизни, а ты…
Я расскажу тебе один эпизод, он уже случился позже, после того как…  ну после Одессы, после Петра, когда я уже жила в Казахстане. Мы с подругой взяли билеты на турпоездку в Грузию. Самолетом в Тбилиси, оттуда в Батуми на море. В Батуми купили билеты на экскурсию в Ботанический сад. Он там просто великолепный, огромный.  Подруга ушла со всей группой вперед, а я отстала и заблудилась. Вышла с территории сада и пошла искать наш автобус, он стоял где-то на этой улице. Мне захотелось пить. Киосков с водой не было, и я подошла к невысокой калитке частного дома. Заглянула во двор. Там был старинный деревянный дом с наружной галереей на втором этаже, во дворе цвели апельсиновые деревья и какие-то диковинные цветы. За низким столиком сидели два старика и играли в нарды, а старуха в тёмной одежде до пят, в косынке, завязанной на затылке, с морщинистым лицом,  перебирала в глиняной миске крупные коричнево-зеленые ягоды. Похоже, она никогда другой заботы не знала, кроме как о муже и детях, подумала я.
Я постучала в медную пластинку на калитке, старуха оглянулась и подошла ко мне.
Я извинилась за беспокойство и попросила пить. Старуха впустила меня во двор и вынесла кружку прозрачной очень холодной воды. Я выпила и собралась уходить, и тут  она сказала мне по-русски: - Дочка, инжира возьми, вот возьми, сколько хочешь. И показала на ягоды в миске.
Меня словно что-то с неба  ударило. Я впервые в жизни услышала слово «дочка»  по отношению к себе. Дочка!  А было мне 36 лет!  У меня перехватило дыхание, я бросилась к старухе, обняла её,  и прижалась лицом к ее лицу. И зарыдала. Я сама не ожидала от себя такой реакции. Мне было стыдно, но я не могла остановиться. Старики бросили игру, и подошли поближе, недоуменно на меня глядя.
Щеки старой женщины были холодными и твердыми, несмотря на глубокие извилины, проложенные годами тяжелой женской работы  и пренебрежения  уходом за женской красотой. Я прижималась к ней лицом, ощущая радостное, глубинное удовлетворение от этого, блаженство внутри тела, она была моей мамой, и моей бабушкой, и моей тетей одновременно. Всеми старшими женщинами моего рода, которые могли бы у меня быть и называть меня «дочка», любить и ласкать меня, и которых никогда не было.
- Тихо, тихо, что ты, калишвили, гого… бормотала женщина, гладя меня по спине.
Я успокоилась и извинилась за свой взрыв. Она насыпала мне в бумажный кулек  инжира, и я ушла. Тот дом с деревянной резной галереей на втором этаже, с апельсиновыми деревьями, их жгучим ароматом, до сих пор мне кажется призрачным  домом из детской книжки. Только тогда я поняла, как страстно желала иметь свою маму, которая называла бы меня дочкой, целовала и ласкала меня. Как много это значит для маленьких девочек и мальчиков, наверное,  без этого нет потом полноценного взросления и становления человеком. 
            Мадина замолчала. Задумалась. Андрей обнял ее за плечи.
-Тебе все-таки придется рассказать об убийстве Людмилы. Я должен все знать, Мади.
- Постепенно я привыкла к тому, что у меня никого нет, ни родителей по-настоящему, ни  друзей и смирилась с этим. Как мечтала в детстве, поступила в Медин. На моем курсе на лечфаке, в основном, были девушки и юноши из села, трое  «потомственных» из семей одесских врачей. Но и те и другие, так же, как в школе, относились ко мне, как дочери дипломатов, мол, не нашей крови, буржуйка, «аристократка». Мама посоветовала мне сделать торжественный День рождения на мои 22 года, и пригласить всех сокурсников. Она дала мне деньги, я купила продукты и красиво накрыла стол, я ждала их с 7 до 9 вечера.  Никто не пришел. Потом я узнала, что они договорились между собой, не приходить ко мне на день рождения всем курсом. Бойкотировать богачку.
И тут я познакомилась с Петром. Он пришел к нам составить Акт о подключении счетчика, родителей не было дома, я впустила его, он осмотрел счетчик воды и составил какую-то бумагу, я ее подписала. Я видела, как он смотрит на меня, в глубине глаз огонек, такой зажигается у мужчин, когда им нравится девушка. Он пригласил меня в кафе, я согласилась. Мы начали встречаться, сначала потихоньку от моих родителей, потом он настоял на том, чтобы я их познакомила. Я ничего хорошего от их знакомства не ждала и была права. Родители категорически запретили мне с ним встречаться, не нашего круга, без перспектив. И тут я стала на дыбы, пошла против них, которым никогда не возражала даже в мелочи. Потому что Петр был первым человеком в моей жизни, который проявил ко мне интерес, к моей личности, не как дочке богатых родителей, а лично ко мне. Одарил меня нежностью, заботой, впервые я почувствовала, что нужна кому-то не для галочки или отчета в документах. Я обрела в себе человека, ты удивляешься, наверное, сейчас, думая, что я всегда была жесткой и уверенной в себе, нет! Такой меня сделал Петр своей любовью, до того  я вспоминаю себя как ляльку-мотанку в чужих руках, покорную, готовую выполнить любое приказание хозяина, будь то воспитательница в детском доме, или мать с отцом. Любовь Петра пробудила во мне личность, достоинство, осознанность себя. Он дал мне ключи от калитки и от своего дома.
Я проводила у него больше времени, чем в родительской квартире. Они бушевали, кричали, что я позорю их, живу с парнем, недостойным нашей семьи, укоряли происхождением, мол,  вытащили из грязи в князи, а я отвечаю черной неблагодарностью. Но ничего не могли со мной поделать. Я словно с ума сошла.
Так прошел год. Выйти замуж мне не позволяли, и я, хоть и воевала с отцом и матерью, но сделать резкий шаг – уйти от них и выйти замуж против их воли, не решалась.  Мне казалось, что я поступлю неблагодарно по отношению к ним, все-таки они содержали  меня много лет, помогли поступить в институт.
Но однажды он не позвонил в назначенное время. Мы должны были идти в музей Блещунова, я предвкушала  удовольствие от просмотра редких вещей, выставленных в музее, я так люблю красоту. Но он не позвонил, и я нутром почувствовала, что это не занятость, не случайность, не заболевание, это что-то страшное, надвигающаяся катастрофа. Потом он объяснил срочной работой, но я не верила. Женское чутье не обманешь.
И настал тот день, когда Петр прямо сказал мне, что больше не любит, встретил другую, с которой он ровня, и она ровня ему, что я, мол, избалованная  кукла, родилась с золотой ложкой во рту и прочие гадости, которые я всегда выслушивала от одноклассников и сокурсников, под которыми не было никакой почвы. Уж точно родители меня никогда не баловали. Больше того, пока я им не понадоблюсь, вообще не замечали, в сторону мою не смотрели. С ними я была так же одинока, как без них.
Меня охватило жуткое горе. Я физически ощущала  его в теле, в горле, в сердце. Все болело, все, каждый орган. Но унижаться перед ним, просить не покидать? Никогда.
Я, Золушка, чернявка, незаконнорожденный подкидыш, брошенная своей матерью, отцом, не пожелавшим хоть один раз посмотреть на свое дитя, вдруг поняла, что не должна, не смею, перед самой собой не смею унижаться и просить…нет!
Вот тогда и родилась та Мадина, которую узнал ты, гордая, непокорная, несгибаемая.
- И ты решила убить соперницу?! Но как ты…
- Нет. Я ничего не решала. Я просила тебя, не перебивай.
Мы не виделись больше месяца. Но однажды ноги сами понесли меня в его дом на Слободке. То есть, я ехала 15-м трамваем в поликлинику. И неожиданно для самой себя вышла за две остановки и пошла по направлению к его дому.  Подошла к калитке. Я знала, что Пётр на работе, его сейчас там нет. Я машинально вынула связку ключей от его дома, открыла калитку. Во дворе на веревке висели постиранные его вещи и чьи-то женские. Я поняла, что она уже стирает его вещи, значит, они очень близки. Не знаю как, но ноги сами понесли меня внутрь дома.
Я вошла в спальню, где мы когда-то наслаждались нашей близостью, говорили друг другу ласковые слова. И там…
Там на его кровати лежала абсолютно  обнаженная молодая женщина. Она спала, закинув руку за голову.  Она даже не проснулась, когда я включила свет.  Я села на стул и стала пристально на нее смотреть. Я хотела понять, что в ней нашел Пётр, и что отличает ее от меня.
Отличало все. Светлые волосы и розово-белая кожа. Полные бедра,  большая грудь, тело все налитое, пухлое, как сдобный каравай. У меня это тело вызвало воспоминания о розовом резиновом поросенке, которого я любила прижимать к себе в детдоме. 
На столе стояла бутылка водки  «Пшеничная», початая, стакан с остатками белой жидкости, консервный нож и открытая консервная банка недоеденного дешевого паштета.
Вот оно, вот оказывается, что ему было нужно, толстое тело, которое пьет водку, и ест  прямо из консервной банки, думала я. Не коньяк и паштет с фарфоровой тарелки,  белой, тонкой, а водку и паштет из консервной банки. Полные ноги, крепко стоящие на земле,  большая грудь. Значит вот это лучше меня. Ближе ему. А я? Опять одинокая, никому не нужная, опять брошенная. Брошенная родной матерью, нелюбимая приёмной, брошенная возлюбленным. Не нужная никому из них. Никому.
Снова, как тогда, в детдоме.
Я не могла оторваться от зрелища этой полностью обнаженной женщины, которая заменила Петру меня.
И тут заметила, что ни разу с тех пор, как я вошла, она не повернулась, не переложила руку, закинутую за голову. Это было не естественно. И грудь не шевелится, не поднимается в дыхании! Я подошла к ней и двумя пальцами приподняла веки. Её зрачки были расширены и неподвижны. Они не реагировали на свет!
Девушка была мертва!
Даже тело, сохранявшее ещё розовый  оттенок,  уже слегка охладело.
Но отчего!?
Я подошла к столу и схватила бутылку водки. Чуть косо налепленная этикетка с надписью «Пшеничная», ошибка в слове «Акциз», после  «ц» - «ы», «Акцыз». 
Паленая водка! Метанол! Вот от чего она умерла!
Вот оно как, мало того, что она  хлещет водку в одиночестве, так еще самопальную, купленную по дешевке где-то на Молдаванке. И на неё, на неё меня променял мой любимый.
Я ощутила такую жгучую боль, что было трудно дышать. Мне захотелось просто исчезнуть, убраться куда-нибудь из этой проклятой жизни, из этой грязи. И тут я вспомнила ее платье, висящее во дворе на веревке. Да, у меня есть шанс исчезнуть! Уйти в небытие, туда, где меня никто не найдет, не упрекнёт богатством приёмных родителей, от которых я не видела лишней копейки, не скажет, что я родилась с золотой ложкой во рту, и должна всю жизнь благодарить тех, кто удочерил меня, но дочерью не сделал, не принял, не полюбил.
Я исчезну, я никогда не увижу Петра, мою маму,  тайно сожалеющую о моем присутствии в ее доме, моих однокурсников, никого из тех, кто насмехался над Лизой Диденко, потому что ее больше не будет!
Вот выход, вот решение!
Я оставлю здесь во дворе мое платье с паспортом в кармане, сама надену платье этой девушки, пусть даже оно велико и висит мешком, кто обратит на это внимание здесь на Слободке? И сожгу тело покойницы, ведь никто не станет проводить экспертизу ДНК, это бессмысленно, мое ДНК и приемных родителей все равно не совпадает. 
Я не хотела подставлять Петра под тюрьму, ты ошибаешься, я хотела просто исчезнуть и начать новую жизнь с нуля в Казахстане, где мои корни.  Стать другим человеком, не Лизой Диденко, которую не любит никто, и ненавидят все. Я думала, что пожарные придут к выводу, что пожар возник самостоятельно, не рассчитывала, что они окажутся такими профессионалами и определят, что дом был подожжен специально. Я не убивала Людмилу, я  убивала Лизу, невезучую, несчастную, ненавистную всем и всякому, даже мне самой, потому что хотела стать снова Мадиной, полу казашкой с раскосыми глазами, независимой одиночкой без отца и матери, которых должна была постоянно благодарить за фамилию и крышу над головой. 
- Но ведь ты оставляла Петра без жилья, об этом ты подумала?
- Да. И что, я вышвыривала его из жилья, а он вышвырнул меня из своей жизни и даже из моей! Ведь он знал мою историю, я все ему рассказала, и, тем не менее, бил меня в самое больное место – ты избалованная кукла, а она простая девушка, потому она лучше тебя, я тебя больше не люблю. Специально бил, чтобы унизить, чтобы даже мысли у меня не возникло  просить его, умолять…  бил сильно, чтобы порвать со мной наверняка!
- - Но, Мадина, подумай, ведь он-то точно знал, что в доме погибла Людмила, а не ты, которая вдруг так неожиданно исчезла для всех. Следовательно,  понимал, что виновник ты! Но не сдал тебя, пошел в тюрьму вместо тебя. Да, кричал, что не виновен, но ведь на тебя не  указал! Значит, все-таки любил хоть чуть-чуть? 
      Первый трамвай прогрохотал за слегка посветлевшим прямоугольником окна. Пять утра.
      Мадина сидела, по-прежнему сцепив пальцы на отвороте халата, побледневшая, измученная. Подняла глаза к Андрею.
- Ты сдашь меня полиции?
   Андрей молча смотрел на нее, думал о чем-то. 
- Поджог дома с целью скрыть убийство, а то, что ты ее не убивала, уже не докажешь, это 12 лет лишения свободы. Срок давности по данному виду преступления тоже 12 лет. Он еще не прошел. Следовательно, ты еще подсудна.
    Мадина встала, медленно сняла с себя халат и стала одеваться. 
    Андрей выхватил из ее рук платье и бросил назад на стул.
- Перестань, ложись спать, нам всего час осталось, а потом вставать на работу обоим, ложись, спи. Я люблю тебя.
    Мадина тихонько поплелась к дивану, легла у стенки и… разрыдалась. Громко вслух, взахлёб. Андрей выключил свет, лег к ней, обнял и стал укачивать на руках, целуя щеки, шею.
- Ну что ты, что ты, перестань, спи мой маленький цветочек, моя сладкая лилия, мой колокольчик звонкенький, моя любимая, я люблю тебя, спи…

4.
Петр очищал травой сапку от налипшей земли, когда услышал, как звякнула клямка входной калитки. Должно быть, почтальонша газету принесла и положила в ящик, подумал он. И отправился за газетой, чтобы она не отсырела во влажном после дождя воздухе.
Газеты в ящике не было. Было письмо. Обратный адрес незнакомый, Одесса, улица Пушкинская дом №120 кв.7. Иванову Д. Ж.
На Пушкинской в Одессе  нет дома № 120.
Он  уселся на скамейку под навесом у сарая и вскрыл конверт.  Текст был напечатан на компьютере, не от руки. Без подписи.
«Уважаемый Петр!
Пишет вам человек, ставший невольным  свидетелям тяжелых событий  Вашей жизни. Хотя слово «свидетель» тут, наверное, мало подходит.  Ну, скажем так, участник тех событий. 10 лет назад я  работал  следователем в  Суворовском  райотделе полиции и вел Ваше дело по убийству Елизаветы Диденко.  Не буду оправдываться и что-то объяснять.  Сомнения у меня, конечно, и тогда были в совершении Вами преступления, и большие, но поджимали сроки и начальство давило. Все мы так живем, и Вы, наверное, тоже не раз совершали поступки, которые не давали после спокойно спать, но которые приходилось совершать под давлением обстоятельств.
Теперь я точно знаю, что Вы не убивали Лизу, Вас вообще не было дома, когда случился этот проклятый поджог.  Могу только извиниться  и попытаться хоть как-то компенсировать годы, потерянные из Вашей жизни. Сейчас  работаю на высокой должности,  и у меня есть возможность  помочь Вам вернуться из захолустья в Одессу.
Я гарантирую Вам получение квартиры из фонда социального жилья, устройство на работу. Дальше наши дороги разойдутся. Каждый сам по себе. Но все-таки, мне станет легче на душе.
Предлагаю принять мою помощь.
Ответьте по адресу: Одесса, Главпочтамт, абонентский ящик № 107».
Прочел два раза, чтобы вдуматься, и как следует понять.
К его коленям прижалась головой  коза Джинестра. Что-то  хозяин взволнован,  сердце его бьется чаще и дыхание изменилось. Домашние животные очень чувствительны к  изменениям в организме хозяина. Легко улавливают его эмоции.  Сельчане смеялись над  кличкой козы. Нормальные люди называют козу Машкой или Нюркой.  Коротко и подозвать удобно. А тут какая-то Джинестра.  Да что с него взять. Они в городе все такие. Немного не в себе, с выкрутасами, собак в морду целуют, тьфу!  Этот своего  дворнягу Кингом назвал. Кинг беспородный, на помойке зачатый.
Джинестра тыкалась белоснежной головой, требовала, чтоб погладил. Он провел ладонью по теплому, покрытому шерстью, лобику  козы, погладил  по спине. С  ней что делать, если он в Одессу вернется?  Зарезать на мясо и продать?  Он так не сделает. Продать соседу, тот вроде собирался себе живность докупать.  Так тот зарежет. Потому что мало молока дает, хоть убейся. Какая-то неправильная  у него  коза, немолочная.  И козлят приводила по одному в приплод. Другие козы по два-три приносят зараз, а эта всегда одного.  Да и тот какой-то квелый. Во время надо было  с зоотехником посовещаться, почему так. Кинга можно с собой взять, приучить ходить на поводке. Кур просто соседям раздать, у лимана две старые бабки-сестры живут, они будут рады.
Опять дождь намечается. Надо с огорода  собрать инструмент.
Петр прошелся по подворью, подбирая грабли, лопаты.  Куры заквохтали, увидев кормильца, в надежде на новую порцию зерна.
Значит, тот следователь пошел на повышение. У Петра теперь крупный чин в знакомых будет. Ишь, совесть его мучает. А писать боится  напрямую, без своего адреса, ответ просит на абонентский ящик. В случае чего, скажет, не я писал, а кто не знаю, чья-то тупая шутка. Стыдно вспомнить, как Петр тогда плакал. Слезами, по-детски, фу,  позорище. Кричал, не я, не я… клянусь, не убивал…
В тюрьме объяснили, что к чему. Взяли тебя менты по делу, все, тебе конец, не отвертишься. И Милу не вернешь. Ее розовое   пышное  тело, ямку меж  ключицами… не вернешь. Ничего вернуть нельзя. А самому в Одессу вернуться можно. Восстановить сгоревший в доме  диплом, сначала поработать на простой работе, потом, когда забудут, что бывший зэк, подняться по служебной лестнице. Достичь того положения, которого лишила его судьба, так внезапно и жестоко. Этот  следак поможет. Обязан помочь.  Ведь сам предлагает, это  хороший шанс.
Борщ  пора бы подогреть, есть уже охота. Петр пошел по направлению к летней кухне. Борщ всегда на второй день вкуснее становится, думал Петр. Видимо, потому что овощи в нем вбирают  в себя юшку, и мясо тоже нежнее. Ничего нет на свете вкуснее настоящего украинского борща на второй день, он всегда это знал. И жаркое тоже, он с утра наготовил целый казан, на три дня. Жаркое у него классно получается. Может  чесночку добавить?.. 
Надо сначала попробовать, чтоб не передать лишнего...

У дверей в кухню стояло ведро для мусора.
Петр разорвал письмо, тщательно, аккуратно, мелко. Кинул  белые клочки в ведро.
Они полетели вниз, кружась в воздухе, как снежинки в первый день зимы.
Медленные робкие снежинки - провозвестники будущих холодов и замирания жизни…

17.10.2025 г.