Великое Ничто

Комната в общежитии была не жильем, а шкафом для души. Он стоял на пороге, взирая на тесноту, которая за годы срослась с ним, как раковина с моллюском. Воздух был густым и неподвижным, пахнущим старыми страницами, пылью и тихим отчаянием.

Всё здесь стояло вплотную, дыша друг другу в лицо. Впритык к просевшему дивану, на котором он спал, ел и читал, втиснулся книжный шкаф. Его полки прогибались под грузом странного соседства. Тяжелый, в кожаном переплете том Библии лежал бок о бок с разлохмаченным сборником мифов Древней Греции и Древнего Рима, Старшая Эдда и Египетская мифология. Рядом ютятся старые учебники по психиатрии, философии и медицине. Их обложки облезли, а корешки потрескались, обнажая пожелтевший клей. Это была библиотека у того, кто искал ответы у Бога, у богов и у науки, но так и не нашел их нигде.

Наверху шкафа, застыв в немом совете, стояли статуэтки античных богов. Зевс с отбитой молнией,  Фортуна с потускневшим рогом, Афродита с облупившимся плечом. Все они были покрыты ровным, бархатным слоем пыли. Они не были объектами поклонения. Они были памятниками вопросам, оставшимся без ответа.

В углу, на отдельной полке, царил он. Статуя Анубиса в полный рост. Черный, глянцевый, с длинной острой мордой и стоячими ушами. Египетский страж мертвых, бальзамировщик и проводник. В его позе была не угроза, а холодная, безмятежная готовность. Он был единственным, на ком пыль не задерживалась, будто сама тьма в этой комнате признавала его своим владыкой.

Письменный стол был завален хаосом. Горы исписанных листов, черновики с пометками на полях, обгрызенные карандаши, чашка с засохшим чайным пакетиком. Это был фронт работы, последний оплот смысла в этом захламленном мирке.

И всё это освещалось яростным, почти насильственным светом из окна. Комната была настолько мала, что свету было некуда деваться. Он не мягко ложился, а врезался в стены, выжигал пыль на статуэтках, превращал черные глаза Анубиса в две горящие точки, выхватывал каждую морщинку на корешках книг. Он был безжалостным исповедником, не оставлявшим никаких тайн. В этом шкафу не было теней, где можно было бы спрятаться. Только голая, освещенная до дна реальность: книги, боги, черновики и черный шакал, молчаливо ожидающий своего часа в углу.

Он опустился на стул. Взгляд его, остекленевший и пустой, уставился в стену, где трещина в штукатурке образовывала карту несуществующих земель. Он думал, что после написанного, после того, как он вывернул душу наизнанку и размазал ее по бумаге, наступит катарсис. Облегчение. Может, даже пронзит озарение, и он наконец узрит тот скрытый смысл, который искал в Библии, в мифах, в схемах мозговых нарушений и философских трудах.

Но ничего не пришло. Ничего. Только гудел в ушах тот же монотонный гул пустоты, что и до начала. Внутри было выметено начисто, как чердак после долгой уборки, с которого вынесли весь хлам, оставив лишь голые, пыльные стены. Он не чувствовал ни победы, ни поражения. Только тяжесть, равную весу всех этих книг, давивших на шкаф.

Медленно, почти машинально, он потянулся к небольшой шкатулке на краю стола. Она была грубой работы, склеенной его руками из тонких дощечек и выкрашенной в матовый черный цвет. Краска легла неровно, кое-где проступала текстура дерева, словно сама вещь сопротивлялась попытке придать ей законченный вид. Внутри, на бархатной подкладке, лежал один-единственный листок, пожелтевший по краям.

Он вынул его. Бумага шелестела, как сухие листья. На ней, простым графитовым карандашом, без всяких завитушек или усилий сделать это красиво, было выведено два слова:

Великое Ничто.

Почерк был ровным, твердым, без дрожи. Это не был крик отчаяния. Это был диагноз. Приговор. Итог всех его поисков. Он смотрел на эти слова, и они казались ему теперь единственной истиной, которую он смог добыть из хаоса бытия. Не Бог, не боги, не тайны психики. А это. Великое, всепоглощающее, равнодушное Ничто, в котором тонут все молитвы, все мифы и все черновики. И он сидел в своей маленькой, ярко освещенной комнате-гробу, держа в руках собственное надгробное слово.

Это конечная станция. Абсолютный ноль смысла.


Он сидел, и эти два слова висели в воздухе, гуще пыли. Не как проклятие, а как отмычка, подобранная ко всем замкам.

Великое Ничто.

Всё, что он видел — строки Псалтиря и безумные гримасы в учебнике по гебефрении; слепящую улыбку Афродиты и пустые глаза стариков в очереди в поликлинику; пафосные речи по телевизору и тихий шепот влюбленных у подъезда; ржавые качели и черную ладью Харона в гробу — всё это, все противоречия, всю боль и всю красоту, можно было упаковать в эту ёмкую, исчерпывающую формулу.

Это был не пессимизм. Это был итог. Финал долгого уравнения. Всё — от большого взрыва до его собственных мыслей — было лишь сложной, многослойной иллюзией, узором на поверхности абсолютной пустоты. Войны и романы, рождение и похороны, любовь и предательство — всё это были просто рябь, пена, бурная и шумная, но не меняющая природу океана, на дне которого царит неподвижный мрак.

Он положил листок обратно в черную шкатулку и закрыл крышку. Закрыл с тихим, окончательным щелчком. Смысл был не в том, чтобы найти ответ. Смысл был в том, чтобы признать его отсутствие.

И впервые за долгое время в переполненной вещами и мыслями комнате воцарилась настоящая тишина. Тишина Великого Ничто. И она была единственной, что имело вес.



Он медленно поднял голову и обвел взглядом полку. Его взгляд скользнул по каменным лицам богов. Их выцветшие краски, их застывшие жесты. Они были не просто в пыли. Они были равнодушны. Совершенно, космически равнодушны к его открытию, к его муке, к самому его существованию. Они не судили его и не утешали. Они просто были — такие же пыльные артефакты, как и все в этой комнате.

В этом равнодушии не было жестокости. Была констатация факта. Он искал ответы у тех, кто сам был лишь красивой метафорой, выдуманной человеком для пустоты, которую не мог вынести.

Он встал. Движения его были спокойны, лишенными прежней лихорадочной напряженности. Оделся, не глядя на вещи, будто надевая униформу для выхода в иную реальность. Его пальцы нащупали холодный металл ключа.

У двери он не оглянулся. Не было нужды. Он нес все это внутри. Книги, богов, черного Анубиса и листок с диагнозом.

Замок щелкнул. Резкий, сухой, окончательный звук. Он отсек его от комнаты, но не от того, что он в ней понял.

А в комнате воцарилась та самая пустота, что жила в его душе. Яростный свет из окна продолжал бить в стол, в пыльных богов, в сияющие глаза шакала, но ему больше не на ком было выжигать тайны. Комната была мертва. Не потому, что в ней никого не было, а потому, что в ней не осталось ни одной неразгаданной загадки. Только пыль, книги и Великое Ничто, наконец-то оставшееся в покое, в своем законном, неприкосновенном одиночестве.