О несогласии с Бродским

Иосиф Бродский:

«Всякий ребёнок так или иначе стремится стать взрослым, жаждет выбраться из дома, из своего тягостного гнезда. Вон! В настоящую жизнь! В большой мир. Жить по-своему.

Приходит срок, когда его желание исполняется. И какое-то время человека увлекают новые горизонты, строительство своего гнезда, изготовление собственной реальности.

А затем, когда новая реальность покорена и его требования выполнены, он вдруг однажды узнаёт, что старого гнезда больше нет, а те, кто дал ему жизнь, умерли.

В такой день он внезапно ощущает себя следствием без причины. Утрата до того огромна, что в ней не чувствуется смысла. Разум его, обнаженный этой утратой, съёживается, только увеличивая размер потери.

Человек осознаёт, что его юношеская погоня за «настоящей жизнью», его отъезд из гнезда лишили это гнездо защиты. Что достаточно скверно, однако все же в этом можно винить природу.

Но природу не обвинишь, когда человек обнаруживает, что его достижения — вся самостоятельно построенная действительность — не так подлинны, как реальность покинутого гнезда. Если в его жизни и было что-то настоящее, оно — именно то гнездо, тягостное и удушливое, из которого ему так хотелось вылететь. Потому что его строили другие, те, кто подарил ему жизнь, а не он сам, кто слишком уж хорошо знает истинную цену собственному труду, кто, так сказать, лишь пользуется дарованной жизнью.

Человек знает, до чего своевольно, до чего преднамеренно всё, что он сам изготовил. Насколько всё это оказывается в конце концов преходящим. А если оно и длится, лучше всего он сможет его употребить лишь как доказательство навыков и умений, которыми не стыдно похвастаться.

Несмотря на все свои навыки, он, однако, никогда не сможет отстроить то первоначальное прочное гнездо, в котором раздался первый крик его жизни. Как не сможет восстановить тех, кто его туда положил. Будучи сам следствием, он не сможет воссоздать причину».

(Из эссе «Полторы комнаты», 1985 год)


****** 


Почитание родителей (в законах больших чисел) звучит заповедью из уст тех, чья семья была полной и благополучной. При этом отец и мать (как минимум!) добросовестно выполняли свои социальные функции, а чаще – благодарный отпрыск обязан им тем, что сегодня именуют хорошим стартапом во взрослую жизнь – финансовый тыл, недвижимость, связи, дорогое образование.

Почитание переходит в любовь, если, обладая ограниченными возможностями, родители действительно вкладывали в ребёнка душу, косвенно формируя его уникальный микрокосм и создавая ощущение защищённости. Второй вариант мне видится предпочтительней первого, когда всё оплачено-схвачено-устроено.

Но в обоих случаях почитание родителей не требует от человека каких-либо душевных усилий и является естеством обстоятельств детства и отрочества. Бродский, как и все отпрыски полных семей без асоциальных историй совершает т.н. «ошибку выжившего» – он возводит в истину свою частную историю. В ней ещё оболтус Ося мог бросить школу и пойти на завод, вдоволь нагуляться-надышаться свободой юности со знанием, что дома всегда примут и простят. При всех мытарствах поэта до суда и ссылки рык голода перед ним не маячил. Единственный, хоть и существенный пример отчуждённости с отцом – когда Александр отказывался признавать сына огромным талантом, потому что его не издают. Эту слепоту легко простить, если во всём остальном родители умны и заботливы. Как было у Бродских.

Адептов заповеди почитания бессмысленно вопрошать – а что, если семья была неполной? Или родителям было совершенно не до дитя? Или они просто его не любили и в общем-то никогда не стремились понимать хоть отчасти? И не беспокоились о ребёнке даже на уровне его минимальной социализации – тоже. Или ломали уникальную личность гиперопекой, точно именуемой «причинением любви», что ничуть не лучше историй неблагополучных семей.

Этот опыт им чужд (и слава Богу!). Хотя в данных обстоятельствах почитание – уже не просто сумма духовных усилий, а свойство святости. Когда человек выкарабкался и пророс сам, выстроил не худшее своё Сегодня – во многом, вопреки – и, тем не менее, ни в чём не осуждает неумных и социально безответственных родителей.

Вот так и получается, что дороже эссеистики Бродского о родителях для меня одна фраза из последнего интервью Джона Леннона – «прошлое интересует меня только с точки зрения пользы для развития личности, но не как форма ностальгии».

Ностальгия Бродского понятна – после эмиграции 1972 года он больше не смог увидеть родителей. Это та травма, которая создаёт ложную оптику с обесцениванием настоящего и даже Настоящего, созданного им самим.

В том «гнезде», которое он вспоминает, всё было подлинным лишь в контексте времени, и столь же преходящим, как любой новый день. Я понял, что любые фантазии о перемещениях во времени должны честно показывать то, что выживший и состоявшийся не просто несёт колоссальную фору в объективном знании, но и выше дорогих сердцу людей личностно: будучи биологическим следствием полового акта (пускай, по любви и взаимности), он уже не является – ни копией, ни следствием – после десятилетий осознанного (как в случае с Бродским) пути. Он сам, во многом, источник и первопричина – по крайней мере, тех вещей, которые относятся к призванию. Исполнивший своё предназначение всегда личностно выше предков – иначе человечество за несколько тысяч лет до сих пор не выбралось бы из Палеолита. 

При всей любви к ностальгии (цитата Джона Леннона – аскетический идеал) и периодических зависаниях в дорогом сердцу прошлом, я очень хорошо чувствую неправоту Бродского в идеализации по крови и обесценивании суммы личностных усилий индивидуума. Тот, кто освобождается от кровных уз обстоятельствами самой жизни (то есть, когда тебе не дают никакого выбора) получает больше шансов стать художником с личностным почерком, нежели оглядывающийся на предков с мифологизацией о лучшем прошлом.*

И то «гнездо, которое он отстроил», как и его «изготовление собственной реальности» при беспристрастном прямом сравнении с родительским вполне может оказаться – и уютней, и осмысленней, и, в конечном итоге, – счастливей.

Зрелость – пожелать этого своим детям или ученикам, предостерегая их от двух вещей: мифологизации прошлого и обесценивания настоящего.


*Не только духовное, но и душевное родство превыше кровного. Об этом рассуждали на одном из Вселенских соборов несколько веков назад.