Захар глава седьмая возвращение

ГЛАВА СЕДЬМАЯ — ВОЗВРАЩЕНИЕ

В 1953 году сдох Сталин — иначе в семье никто и не говорил: диктатор, от чьего имени дрожали континенты. Люди не знали — радоваться или плакать. Мир стал дышать иначе. Началась так называемая «хрущёвская оттепель».
Как будто зима, державшая страну за горло, на миг ослабила хватку.
С освобождением Маленкова закрыли «дело врачей», «Ленинградское дело». Из лагерей потянулись те, кому чудом удалось остаться в живых — амнистированные. Восстали заключённые — впервые не из страха, а из жажды человеческого достоинства: Норильск, Воркута, Кенгир.
Страна медленно приходила в себя, как человек после комы.
   В августе пятьдесят шестого Захара освободили. Ворота лагеря сомкнулись за его спиной, и он долго стоял, не веря, что тишина — настоящая. Узнать его было трудно. Это был не тот огненный красавец с голубыми глазами и походкой победителя. Из лагеря вышел иссушенный, поседевший человек, у которого даже тень шла медленно. Но в глазах всё ещё жил тот самый свет — упрямый, человеческий.
Фрида не сказала ни слова — просто подошла, коснулась его лица и тихо произнесла:
— Главное, что ты вернулся. Ты — живой.
Иногда любовь не нужно спасать — достаточно дождаться.
О прошлом он не рассказывал. Только иногда, после нескольких рюмок, говорил глухо:
— Людей там не просто морили. Их ломали по суставам совести.
  Жизнь пришлось начинать снова — как в юности, с нуля. Он не понимал, откуда брал силы: может, от злости, а может — от Бога. Утро начиналось с зарядки, холодной воды и короткого завтрака. Плавание и штанга вернули телу силу, а душе — память о свободе. Небесно-голубые глаза снова блестели.
Фрида работала, как ломовая лошадь. Брат пристроил её бухгалтером на кондитерскую фабрику «Мзиури». Дом держался на ней. Она тянула семью, пока Захар снова учился ходить по жизни. Но усталость делает даже любовь хрупкой.
    Захар начал выпивать. Всё чаще. Шумные застолья с фронтовыми приятелями, друзьями по камере, бесконечные разговоры, водка, смех, песни до рассвета под гитару и аккордеон. А за смехом — пустота. Появлялись случайные женщины. Это были попытки забыться, притупить боль. Фрида знала обо всём. Любила — молча. Терпела долго. Но даже ангелы устают.
Ей надоели постоянные гулянки, запах перегара, измены, эта безнадёжная усталость человека, который не может найти себе покой. Последней каплей стала молодая соседка Татьяна — вспышка, не любовь, но боль. И однажды, вернувшись домой, Захар нашёл квартиру пустой. Фрида ушла.
  Эта тишина была страшнее тюрьмы. Любовь к ней была его дыханием, и когда она исчезла — ему стало нечем дышать. Он стоял посреди комнаты, не зная, куда идти.
Он понял это, стоя под окнами дома брата Гриши, куда ушла Фрида. Стоял, мёрз, ждал — и ждал бы вечность, лишь бы снова услышать её голос, почувствовать её тепло. Она сдалась. Вернулась. А вместе с ней — вернулся смысл.
  Отдушиной у Захара были книги. Он читал запоем. Ремарк стал для него не писателем, а собеседником. «Время жить и время умирать» лежало у кровати. Он цитировал Есенина, читал Булгакова, Набокова, Солженицына — всё, что было самиздатом. Иногда говорил детям:
— У меня нет диплома, но есть голова. Жизнь — моё образование.
Захар прекрасно разбирал сложнейшие чертежи, строил мосты — настоящие, из бетона и арматуры. Один из них, в Хевсуретии, до сих пор стоит. Говорят, если пройти по нему босиком — жизнь не обрушится.
Но прежнего тепла не стало. Разбитое трудно склеить. В их доме поселилась настороженность — тихая, ледяная, как зимний утренник. Они жили вместе, но как будто по разные стороны стекла. Захар боялся снова потерять Фриду. Называл её нежно: Фридуська, Дусенька. Искал слова, которые могли бы вернуть не прошлое, а доверие. Он понимал: надо было сменить обстановку, вырваться из привычного круга, где всё напоминало о старых обидах.
  Спасение он увидел в дороге. Фрида долго не сопротивлялась. Они решили поехать в Оршу — к родным. На «Волге», своим ходом, всей семьёй. Дорога стала их настоящим адвокатом: шум колёс, запах бензина, музыка ветра — всё это сбивало ритм прежних упрёков. На привалах они пили чай из термоса, смеялись, спорили — и впервые за долгое время между ними возникло то, что можно было назвать покоем. К Орше они приехали уже другими — как будто дорога вынесла из них боль и вернула способность чувствовать.
  Орша изменилась. Город стал женским — мужчины остались на фронтах и в могилах. Но самым сильным потрясением стала встреча с матерью. Её реабилитировали и отпустили. Она жила у Сони. Прямая спина, гладкое лицо, глаза — глубокие, как колодцы без дна. Улыбки не осталось. Она умерла через несколько лет — тихо, мгновенно, как свеча, которую задуло дыхание ангела.
  Конец пятидесятых стал для семьи светлым. Дом наполнился смехом, детскими голосами. Из Орши привезли сирот — Клаву и Любтю. Они стали частью семьи. Захар не садился за стол без них. Клава по воскресеньям брала за руку маленькую Нельку и вела в церковь. Любтя возилась с детьми. И дом снова дышал.
   А потом случилось настоящее чудо — приехала Анна, старшая сестра. Уехавшая в Америку, она нашла их через Красный Крест. Президент женской еврейской организации WIZO в Мюнхене, владелица отелей, банковских долей, человек, друживший с Ариком Шароном. Она прилетела в Ленинград. Захар, увидев её, заплакал — как мальчик. Столько лет, столько пепла — а они снова вместе.