Каникулы в Суссе. Отрывок

Воздух Внуково был густым от выдохов тысяч пассажиров и запаха дезинфекции, а где-то на другом конце зала, разрывая этот аэрофоновый гул, стояла она. Баба. Пьяная в стельку, пошатывающаяся на шпильках, которые вот-вот сломаются под давлением ее хаоса. «Блять, давай быстрее ****уй к 26 выходу, уже посадка заканчивается!» – ее крик в пластик телефона был похож на звук ржавой пилы, и он, казалось, не просто плыл по воздуху, а вяз в нем, как в сиропе. Я наблюдал за этим представлением, чувствуя себя не участником, а зрителем в душном театре абсурда. Мой вылет, моя победа, мой билет в Тунис, выстраданный и заслуженный – клочок здравомыслия, вырванный у серой московской зимы и недавнего ковида, который оставил после себя не только слабость, но и странную, ломкую ясность мысли. И вот этот первый акт – пьяная вакханка у выхода на посадку. Странно, думал я, пропустят ли ее, эту орущую ипостась хаоса, на борт? Но странность эта разрешилась быстро, едва самолет оторвался от земли: он принадлежал не нам, а им, Тунису, и их либерализм к туристам, как оказалось, распространялся и на степень опьянения, и на откровенность лексикона.

Меня кормили, но после болезни еда была безвкусной, а тело ощущалось как чужое, растрепанное и сонное, оболочка, в которую наспех запихнули душу. В аэропорту Монастира, в сизой дымке ночи и усталости, я пошел за водой, и из рюкзака, будто подчиняясь общему закону хаоса, вывалился паспорт. Зеленая корочка, упавшая на грязный кафель, – вот она, точка невозврата. Мысль о том, чтобы восстанавливать его в этой, чужой до дрожи, стране, промелькнула холодным ужасом. Но продавец-араб, худой и молчаливый, как тень, поднял его и протянул мне, его пальцы лишь на секунду коснулись обложки, и в этом жесте было больше человечности, чем во всем вчерашнем дне.

Автобус, воняющий бензином и потом, ждал. Мы ждали кого-то, чей багаж потерялся в недрах логистики, и этим «кем-то» оказались они – две фигуры, материализовавшиеся из ночи. Та самая баба и ее подруга. И вот одна из них, та, что орала, под именем Аня, уже сидела рядом со мной, вытеснив мой рюкзак в багажное отделение. «О, а ты время, зря не теряешь, сразу нашла себе кавалера», – прокомментировала вторая, и Аня, не моргнув глазом, парировала: «Да, а хули время терять». Ее дыхание пахло дорогим виски и вечеринкой, до которой мне не было никакого дела, но я, ведомый какой-то поствыздоравливающей апатией и любопытством, предложил ей вместо закуски мои поцелуи. Она пококетничала, ее глаза блестели мутным блеском, и согласилась.

И всю дорогу до отеля «Буджафар» мы целовались, ее губы были липкими от помады, а кожа руки – удивительно нежной под моими пальцами. Это был не секс, не страсть, а ритуал, странный и неизбежный, как эта ночь. На прощание, на глазах у всего автобуса, у водителя-тунисца и у спящих туристов, я поцеловал ее еще раз, взял номер телефона, в котором не был уверен, и попросил не забыть. Набережная у моего отеля кишела арабами в три часа ночи, они стояли кучками, их тени сливались в одну большую, живую массу; я тогда еще не знал, что это не случайность, а их перманентное состояние бытия.

Утром, за скудным завтраком – яйцо, кружка жидкого кофе с молоком, кусок французского хлеба, – я позвонил Ане. Со второй попытки нашел ее отель «Ряд пальм». «Я как тебя увидела, поняла, ты – это мое пальто», – сказала она, и это было настолько абсурдно и приятно одновременно, что я поверил в эту мимолетную магию. Ее тело, тело милфы-блондинки с пышными, обещающими формами, было той целью, которую мое подсознание уже наметило. Охрана на входе, два каменноголовых охранника, не хотела меня пускать, их глаза говорили: «Чужой. Нельзя». Но в конце смилостивились, разрешив сидеть в холле на нулевом этаже – месте, которое в России называется первым, но здесь, в Тунисе, было нулевым, точкой отсчета в другую реальность.

Аня взяла меня на слабо: «Неужели ты будешь их слушать, пойдем в номер». Я бормотал что-то про полицию, про шариат, про нежелание иметь дело с тунисскими правоохранителями, но это были слабые попытки сопротивления течению, что уже несло меня. Мы ждали ее подругу, которая, будучи в стельку пьяной, не могла найти нулевой этаж – концепция, невозможная для понимания в ее состоянии. Наконец, мы втроем в номере. Подруга рухнула на кровать, отвернулась к стене и заявила, что никуда не уйдет. Мы с Аней расположились на другом краю, и вот уже ее грудь, большая и белая, была обнажена, а большие, темные соски – у меня во рту. Я стянул шорты, прижался к ее животу, чувствуя, как все это нереально и осязаемо одновременно. Она сползла вниз, ее губы обжигали мою грудь, а потом ее пальцы сомкнулись вокруг моего члена, и она, шепотом, предложила перебраться в ванную.

В ванной, под белым, безжалостным светом лампы-летучайки, мы были просто двумя млекопитающими, голодными и одинокими. Я ублажал ее языком, пальцами, членом, а она взвывала, хрипела и покрикивала – звуки, которые могли бы быть и болью, и наслаждением, а скорее, их дикой смесью. В конце концов, она утомилась, а у меня пересохло в горле так, будто я глотал пыль. Воды в номере не нашлось, только виски, и я предпочел удалиться, оставив этот театр одного актера.

Внизу меня ждал закономерный финал. Охрана. Их лица расплылись в самодовольных ухмылках. «Доигрался», – пронеслось у меня в голове, и нервы натянулись, как струны. Древний инстинкт предлагал выбор: удар, бегство или ступор. Я выбрал четвертое – договориться. Я помнил из прошлой поездки: здесь все продается. Начальник охраны, человек с глазами, как маслины, взял предложенные тридцать фунтов – жалкие десять евро – и сказал, что в следующий раз я могу обращаться лично к нему. Цена за вход в чужой приватный ад.

Вечером Аня, уже трезвая, ничего не помнила. Или делала вид. Голос ее в трубке был ровным и чужим. «Нет, так нет», – подумал я без разочарования. Это был единственно верный исход. Пьяная и трезвая женщина – это две разные планеты, и я, будто не зная этой аксиомы, снова поддался на розыгрыш. Это уже было со мной: пьяный звонок одноклассницы, признание в любви, память о сексе двадцатилетней давности. И та же тишина на следующий день. Я ждал тогда, как дурак, зная, чем это кончится.

Ночью в отеле «Буджафар» было шумно. Арабы гуляли в баре на втором этаже – свои пьяницы, свои ****и, свои феминистки, все перемешалось в клубок голосов, эмоций и иногда – звонко бьющегося стекла. Возникало дикое искушение ввязаться в драку, снять одну из этих загорелых красавиц с глазами, как угольки, но смысла не было – они говорили на гортанном арабском и щебетавшем французском, языках, закрытых для меня. Я просто лег и уснул, пока за стеной рушился чей-то еще маленький, шумный мир.