11. Лекарь

Доктор Богданов когда-то лечил людей. И делал это виртуозно. Его руки, тонкие и нервные, могли зашить рану так, что шрам становился похож на сухую былинку, а не на память о боли. Его слух улавливал в перебоях сердца такие тайны, о которых молчали даже самые откровенные признания. Но чем больше он врачевал, тем яснее видел: он борется со следствиями, а не с причиной. Сломанную руку можно вправить, но нельзя вправить судьбу, что толкнула человека под телегу. Лихорадку можно снять хиной, но нельзя снять проклятие бедности, что заставляет жить в сыром подвале.

Однажды, отчаявшись спасти ребёнка от чахотки, он в ярости швырнул свои инструменты об пол и ушёл из больницы. Он поселился на окраине города, в старом доме с кривыми стенами, и объявил, что больше не лекарь. Он стал тем, кого стали называть «Диагностом».

Он лечил не тела, а судьбы.

К нему приходили с изломами жизни, а не костей. Несчастный влюблённый, отвергнутый красавицей, получал от Богданова не успокоительные капли, а крошечный свёрточек с порошком из ласточкиного гнезда и шёпот: «Завтра, ровно в полдень, иди по Рыбному переулку. Урони этот свёрток. Больше ничего не делай». На следующий день влюблённый, следуя указанию, случайно задевал плечом девушку, которая как раз несла тяжёлую корзину. Она роняла её, он героически подхватывал, и так завязывалось знакомство, которое по воле случая перерастало в нечто большее.

Бедняк, не знавший, как прокормить семью, получал от Диагноста не монету, а прозрачный камешек и наказ: «Положи его в правый карман и три дня ходи на старую пристань смотреть на корабли». На третий день какой-нибудь купец, поскользнувшись, хватался за него, а потом, в благодарность за спасение от падения в воду, предлагал случайный, но хорошо оплачиваемый заработок.

Богданов не был колдуном. Он был гениальным механиком, понимавшим скрытые шестерёнки мироздания. Он видел невидимые нити причин и следствий и умел дёргать за них с ювелирной точностью. Он был картографом, чертившим карты вероятностей человеческих жизней.

Но у его метода была цена. Столь же неочевидная, сколь и страшная. Чтобы судьба одного человека изломилась в нужную сторону, она должна была изломиться — пусть и не катастрофически, но болезненно — у кого-то другого, совершенно постороннего. Чтобы один встретил любовь, другой должен был опоздать на важную встречу. Чтобы один разбогател, другой должен был потерять кошелёк. Это был закон сохранения равновесия, нерушимый и безжалостный. Лазарь лишь перераспределял удачу и неудачу, как банкир — капиталы.

Однажды к нему пришла Лилия. Когда-то знатная дама, а ныне — тень в поношенном платье. Её лицо было маской отчаяния.
— Доктор... мой сын, Антоша... — её голос сорвался на шёпот. — Врачи говорят, чахотка. Месяц, от силы два... Сделайте что-нибудь! Умоляю вас! У меня больше ничего нет!

Богданов посмотрел на неё своими пронзительными, усталыми глазами. Он видел её судьбу — иссякший род, последнюю искру, которая вот-вот погаснет в мальчике.
— Я не Бог, сударыня. Я не воскрешаю мёртвых.
— Но вы можете изменить судьбу! — вцепилась она в его рукав. — Отведите болезнь! Направьте её на кого-то другого! Я всё отдам! Всё!

Богданов отшатнулся. Он никогда не делал этого. Его вмешательства были мелкими, бытовыми. Он менял местами монетки в карманах судьбы, но не играл жизнями.
— Это... невозможно. Цена будет ужасна.
— Какая цена?! — воскликнула она. — Деньги? Имение? Возьмите! Мою жизнь возьмите!
— Не вашу, — мрачно сказал Богданов.

Он провёл ночь в своей лаборатории, среди карт, испещрённых стрелками вероятностей, и склянок с эссенциями случайностей. Он искал путь. И нашёл. Чтобы спасти Антошу, чахотка должна была отступить, найдя себе нового, подходящего носителя. Судьбе требовалась замена. Жизнь — за жизнь. Но не материнская. Лилия была слишком привязана к сыну, её жертва лишь усилила бы его болезнь. Нужен был кто-то чужой, но чья судьба была бы при этом как-то сплетена с судьбой мальчика.

И он увидел её. Девочка, Марьяша, дочь прачки. Здоровая, румяная. Её жизненная нить проходила так близко к нити Антоши в узловой точке его смерти, что их можно было... перевязать. Перебросить болезнь с угасающей ветви на цветущую. Это сработает. Мальчик выживет. Девочка умрёт.

Богданов сидел, смотря на две пересекающиеся линии на своей карте, и его тошнило. Он был механиком, а не палачом. Но он видел лицо Лилии. Слышал её мольбы.

Утром он согласился. Он взял с женщины клятву молчания и её последние фамильные драгоценности — не как плату, а как энергетический залог, материальный символ её отчаяния.

Ритуал был тихим и незаметным. Он сжёг локон Антоши и платок, который тайком выкрал у Марьяши, смешав пепел с особым раствором. Он вылил его в место, где, согласно его картам, сходились их судьбы — у старого колодца на рынке.

Через три дня Лилия, сияющая, прибежала к нему с криком:
— Кризис миновал! Доктор говорит, чудо! Он пошёл на поправку!
В тот же вечер Лазарь узнал, что дочь прачки Марьяша слегла с горячкой. Та самая, что была первым признаком чахотки.

Он пытался утешить себя тем, что девочка из бедной семьи, её жизнь и так была тяжкой... но это не помогало. Он стал убийцей. Холодным, расчётливым и безнаказанным.

И тогда судьба, над которой он так нагло властвовал, отомстила ему. Не прямиком, не ударом молнии. Извращённо, по его же собственным правилам.

Марьяша не умерла. Она выжила. Но чахотка, не найдя в её крепном теле лёгкой добычи, изменилась. Она стала чем-то иным — медленной, изнурительной болезнью, которая калечила, но не убивала. Девочка осталась жива, но превратилась в инвалида, вечный упрёк его совести.

А Антоша, чудом спасённый, через полгода, окрепший и здоровый, отправился кататься на лодке и утонул. Судьба, не получив свою законную жертву, взяла её обманным путём. Лазарь, пытавшийся жульничать с системой, лишь заставил её проявить ещё большую жестокость.

Осознание этого сломило его. Он сжёг все свои карты, разбил склянки. Он сидел в своей пустой комнате и смотрел в запылённое окно.

Однажды к нему пришла Лилия. Постаревшая на двадцать лет. Она не упрекала его. Она просто положила на стол свёрток.
— Это ваши драгоценности. Они мне больше не нужны.
Она ушла, не обернувшись.

А на следующий день Богданов увидел на улице Марьяшу. Её везла в коляске её мать-прачка. Их взгляды встретились. И в глазах девочки он не увидел ни ненависти, ни прощения. Он увидел ту же самую усталую, всепонимающую пустоту, что была и в его собственных глазах.

Они были связаны теперь. Связаны не нитями судьбы, а тяжёлым, молчаливым знанием о цене, которую заплатили двое, чтобы один мог пожить лишних полгода.

Доктор Богданов закрыл свою дверь навсегда. Он не лечил больше ни тела, ни судьбы. Он просто сидел в темноте, слушая, как за окном скрипит колесо коляски, увозящее его приговор. Он был гениальным диагностом, который поставил смертельный диагноз самому себе, поняв, что единственная судьба, которую нельзя изменить, — это судьба, за которую ты в ответе.