13. Тот, кто не умел лгать

В королевстве Алвой царил извращённый порядок, возведённый в абсолют многовековым законом. Ложь была привилегией аристократии, спелым фруктом, который могли вкушать лишь избранные. Простолюдины же при рождении давали клятву Истины — магический обет, выжигаемый на подкорке их сознания. Они не могли солгать. Физически. При попытке произнести неправду язык прилипал к нёбу, горло сковывала невидимая удавка, а пальцы немели и сводились судорогой, словно кара за сам помысел о лжи. Это поддерживало «естественный порядок»: господа могли плести интриги, а челядь оставалась верной и предсказуемой, как стенные часы.

В этом мире вынужденной правды жил молодой бард Элиан. Его песни были столь же прекрасны, сколь и опасны. Он не просто говорил правду — он превращал её в искусство. Он не пел, что «солнце ласкает щёки»; он пел о том, как оно «сжигает кожу до волдырей, напоминая о мимолётности лета». Он не воспевал «чистую любовь»; он рассказывал о страсти, что пахнет не только розами, но и потом, слезами и кровью разбитых сердец. Его песни были горьким лекарством, прижигающей раны правдой, и люди тянулись к нему, как к проповеднику запретной религии.

Однажды его пение услышала принцесса Илэйн. Она жила в золочёной клетке, где воздух был густ от лести. Придворные поэты сравнивали её глаза с сапфирами, которых она никогда в жизни не видела вблизи. Женихи клялись в вечной любви, не скрывая, что вожделеют к её трону. Ложь была фоном её существования, и она давно разучилась отличать её от правды.

Элиан пел на площади под её балконом песню о соколе, пойманном в сети из золотых нитей.
«Он ест из рук императора дичь,
Но тоскует о высоте грозовой.
И перья его, хоть и вправлены в жемчуг,
Помнят ветер и запах крови живой».

Илэйн замерла. Эти слова пронзили её глубже, чем любые комплименты. Она приказала привести барда во дворец.
— Спой мне обо мне, — сказала она, глядя на него с вызовом.

Элиан взглянул на неё — на эту девушку в парче и бархате, с идеальной прической и голодными, как у зимнего волка, глазами. И он запел. Он не пел о её красоте. Он пел о страхе, прячущемся в глубине её зрачков. Не о её уме, а о скуке, что медленным ядом разъедала её изнутри. Не о её величии, а о невыносимой тяжести короны, что с детства давила на её виски.

Придворные замерли в ожидании казни. Но Илэйн не пришла в ярость. Она расплакалась. Впервые за долгие годы кто-то увидел не принцессу, а её саму.

Так начались их тайные встречи. В заброшенном павильоне в саду он открывал ей мир без прикрас. Рассказывал о голоде в деревнях, о произволе наместников, о том, как её отец, добрый, но слабый король, тонет в паутине придворных интриг. А она, в свою очередь, учила его молчанию.
— Ты не можешь лгать, — говорила она, — но ты можешь не договаривать. Истина, как меч. Иногда его нужно держать в ножнах, чтобы не поранить того, кто не готов его принять.

Их любовь родилась в этом странном союзе — правды и вынужденной тайны. Она была цветком, проросшим сквозь трещину в каменной кладке закона.

Но дворец был огромным ульем, где лживые пчелы только и ждали. Лорд Вигор, главный советник короля, человек с лицом учтивого хищника, давно строил планы на трон. Брак с Илэйн был ключом к нему. Появление правдивого барда, который мог раскрыть королю глаза на его махинации, было как нож у горла.

Вигор действовал тоньше, чем просто нанять убийцу. Он подбросил в покои Илэйн маленький, изящный флакон с бесцветной жидкостью — безвредной настойкой трав. А затем арестовал знахаря-простолюдина, который не мог солгать, и под пытками тот признался, что продавал такой же флакон уличному барду Элиану. Цепочка, составленная из вырванной правды, вела к лживому заключению.

Разгневанный король, убеждённый в заговоре, устроил суд. Элиана в цепях привели в тронный зал. Илэйн, бледная как полотно, стояла рядом с отцом.
— Бард! — гремел король. — Говори правду, ты не можешь иначе! Были ли у тебя тайные свидания с моей дочерью?

Горло Элиана сжалось. Правда могла опозорить Илэйн перед всем двором. Но Клятва жгла его изнутри, требуя ответа. Он попытался промолчать, но невидимая удавка начала душить его, выжимая слова.
— Были… — прохрипел он, падая на колени. — Но… мы не говорили…
— Он пытается выгородить сообщника! — воскликнул лорд Вигор, выходя на середину зала. — Вопрос не в свиданиях, Ваше Величество! Вопрос в заговоре!
Он повернулся к Элиану,и в его глазах вспыхнули холодные огоньки.
— Бард! Кто из вас двоих — ты или принцесса — первый заговорил об отравлении короля, чтобы занять трон?

В зале повисла гробовая тишина. Это был гениальный и чудовищный ход. Вопрос был сформулирован так, что простой правды («никто») было недостаточно. Клятва Истины требовала прямого ответа на заданный вопрос, отрицания вины каждого по отдельности. Но система была сломана. Отрицая свою вину, Элиан не отрицал вину Илэйн. Молчание же было бы воспринято как признание.

Элиан понял это. Он увидел ловушку. Он смотрел на Илэйн, в глазах которой стоял ужас не только за себя, но и за него. И он понял, что есть правда больше, чем правда фактов. Правда любви. Правда жертвы.

Он собрал последние силы. Он смотрел в глаза лорду Вигору, наполненные ядом и торжеством, и его собственный взгляд стал чистым и острым, как отточенный клинок.
— Да… — выдохнул Элиан, и его голос, сорванный и тихий, был слышен в самой дальней галерее. — Это я… Я один… Я один задумал всё… Принцесса… она ничего не знала… Она невиновна…

Он солгал. Осознанно, добровольно, от всей души.

И клятва Истины сломалась.

Это не было тихим аннулированием договора. Это был внутренний взрыв. Элиан не просто почувствовал, как спадают оковы. Он ощутил, как из него вырывается с корнем сама его сущность, его дар, его «я». Тот, чья вся жизнь была построена на правде, только что совершил акт величайшего самоотречения. Он услышал тихий, чистый звон, будто лопнула натянутая струна его души.

Он не умер сразу. Он рухнул на каменные плиты, истекая не кровью, а чем-то иным — самой своей жизненной силой. Но его ложь, первая и последняя в его жизни, сработала. В зала поднялся ропот. Сомнения были посеяны. Король, видя мучения юноши, которые он принял за угрызения совести предателя, усомнился в слишком уж гладкой версии лорда Вигора.

Элиана, как государственного преступника, выбросили в грязную канаву за городской стеной. Он умер там в одиночестве, под холодным дождём, с клеймом лжеца на устах. Но на его губах застыла улыбка. Он нашёл истину, которая была сильнее. И заплатил за неё той самой правдой, что составляла его жизнь.

Илэйн, сломленная горем и преданностью Элиана, нашла в себе силы. Она использовала уроки «молчаливой правды», чтобы исподволь, хитростью, почти ложью, собрать доказательства против Вигора. Когда его заговор раскрылся, король в ужасе отрёкся от престола.

Став королевой, Илэйн первым своим указом отменила клятву Истины.
— Принудительная правда, — сказала она, глядя на собравшихся вельмож, — порождает лишь изощрённую ложь и духовное рабство. Настоящая честность рождается в свободном сердце, и её ценность — в возможности выбора. Даже выбора солгать ради того, что важнее тебя самого.

В королевстве с тех пор ходила странная легенда о барде-лжеце, который был единственным по-настоящему честным человеком во всём дворце. А новая королева каждый год в день его смерти приходила к безымянной могиле за городской стеной и пела песню. Песню, которую научилась петь молча, про себя, чтобы её правда не стала ничьим проклятием.