14. Книжник

В городе Ярн, чьи стены были сложены из жёлтого песчаника и оттого он всегда казался залитым закатным светом, даже в полдень, существовала особая валюта. Не золото и не серебро, а прошлое. И самым богатым менялой на этом странном рынке был книжник Август.

Его лавка «Фолиант» пахла не просто старыми книгами, а пылью былых эпох, слезами, высохшими на пергаменте, и сладковатым дымком утрат. Он не продавал книги. Он их создавал. Но чернилами ему служили чужие воспоминания.

К нему приходили люди, доведённые до отчаяния нищетой, долгами, болезнью. Они приносили ему своё самое яркое, самое дорогое воспоминание. Первый поцелуй, украдкой данный за сараем. Ощущение победы, когда тебя впервые подняли на руки как героя. Лицо матери, улыбающейся утреннему солнцу, за год до того, как её не стало.

Август, человек с лицом, напоминавшим высохший гербарий, усаживал клиента в глубокое кожаное кресло. Он прикладывал к их вискам холодные, отполированные до зеркального блеска серебряные чаши, соединённые тонкими трубками с печатным станком. Потом он просил сосредоточиться. И воспоминание, как дым, вытягивалось из сознания человека и ложилось на белоснежную бумагу в виде изящных, переплетающихся строчек. Готовый текст пахнет именно тем, что было утрачено: яблоками, порохом, ландышами.

Клиент уходил с туго набитым кошельком и... с дырой в душе. Он помнил факт: «Да, я целовался с Марьей». Но не помнил тепла её губ, трепета в груди, запаха её волос. Память становилась сухой справкой, лишённой жизни. Август же переплетал исписанные листы в роскошный том с тиснением и продавал его богатым бездельникам, коллекционерам острых ощущений, которые, читая, могли на час пережить чужую радость, чужую боль, чужую любовь. Они покупали эмоции, как покупают дорогое вино.

Однажды к нему пришёл он. Не клиент — тень. Высокий, иссохший мужчина в поношенном солдатском мундире, с глазами, в которых поселилась вечная осень. Его звали Лисандр.
—Я хочу продать, — проскрипел он, и его голос звучал как скрип ржавых петель.
—Что именно? — спросил Август, уже доставая чаши.
—Его лицо. Лицо моего друга. Капитоныча.

Он рассказал историю, короткую и страшную, как выстрел. Окоп. Мина. Капитоныч, улыбчивый увалень, толкает его в воронку, а сам принимает на себя весь удар осколков. Последнее, что видел Лисандр, — это не искажённое болью, а всё так же улыбающееся, ободряющее лицо товарища.
—Это всё, что у меня осталось, — прошептал солдат. — Работы нет. Жить нечем. Продам это и... может, куплю себе покой.

Август кивнул. Он видел таких — с пустыми глазами, готовых продать последнее, лишь бы заглушить боль настоящего. Он приложил чаши. Лисандр закрыл глаза, и на его лице застыла гримаса предельного сосредоточения.

И тут Август почувствовал неладное. Обычно воспоминания вытягивались легко, как шёлковая нить. Это же было... тяжёлым, густым, как расплавленный свинец. Он увидел не просто образ. Он увидел смысл, вплетённый в саму ткань этой памяти. Это лицо было не просто картинкой. Оно было якорем. Единственным, что удерживало Лисандра от того, чтобы снова взять в руки винтовку и на этот раз направить её на себя или на первого встречного. Это воспоминание было не ношей, а фундаментом его хрупкой, послевоенной человечности. Без него он не просто стал бы пустым. Он стал бы монстром.

Пальцы Августа задрожали. Он был ремесленником, а не палачом. Он облегчал ношу, а не убивал душу. Но перед ним лежал мешок с золотом — гонорар, который мог бы кормить его год. А отказ... отказ мог привести к тому, что голодный и отчаявшийся солдат всё равно совершит нечто ужасное.
— Ну?! — крикнул Лисандр, не открывая глаз. — Тащи, чёрт бы тебя побрал! Тащи же эту проклятую картинку из моей башки!

И Август... дрогнул. Он не остановил процесс. Он видел, как из висков солдата выползает туманная, серебристая субстанция и ложится на бумагу. Строчки складывались в описание: «...и он улыбался, и в уголках его глаз собрались лучики морщин...»

Лисандр дёрнулся и открыл глаза . Они были пусты. Совершенно.
— Где... деньги? — выдавил он.

Август молча протянул ему мешок. Солдат, не глядя, сунул его за пазуху, поднялся и, не прощаясь, заковылял к выходу. На пороге он на мгновение остановился, будто что-то пытаясь вспомнить, махнул рукой и вышел.

Август остался один. Перед ним лежал исписанный лист. Он пах порохом, дёгтем и... чем-то безвозвратно ушедшим. Он взял его в руки. Это был шедевр. Самое сильное, самое чистое воспоминание, что ему доводилось извлекать.

А потом он подошёл к окну и увидел Лисандра на улице. Тот шёл, и походка его изменилась. Она стала жёстче, увереннее. Он оттолкнул просящую милостыню старуху. Такое с ним раньше было немыслимо. Он уже не был тем сломленным солдатом. В нём просыпался тот, кем он был на войне: жёсткий, выживающий зверь.

Август понял, что он сделал. Он не просто стёр память. Он стёр совесть. Он был соучастником.

Он схватил драгоценный лист, чтобы разорвать его, вернуть всё назад каким-то чудом. Но не смог. Рука не поднялась. Это был его товар. Его искусство. Его грех.

Он аккуратно подшил лист в книгу с кожаным переплётом и поставил на полку. Она была самой дорогой в его коллекции. И самой страшной.

На следующий день он закрыл лавку «Фолиант» навсегда. Говорили, он ушёл в те края, где шли войны, чтобы найти того солдата и... что? Вернуть ему память? Уже было поздно. Или чтобы самому забыть? Это ему уже никогда не удастся.

А книга с улыбающимся лицом Капитоныча до сих пор стоит на полке в пыльной лавке, ожидая нового покупателя. Какого-нибудь богача, который захочет на часок почувствовать, каково это — быть последней нитью, что удерживает человека от пропасти. Не зная, что, купив это воспоминание, он становится соучастником самого страшного преступления — убийства чужой души.