16. Библиотекарь не написанного

Библиотека не имела координат в пространстве и не подчинялась времени. Она была шрамом на теле реальности, местом, куда стекались все мысли, не ставшие словом, все слова, не ставшие поступком, и все поступки, не совершённые по воле случая или трусости. Воздух здесь был густым от запаха пыли и старых чернил, смешанных с горьковатым ароматом утраченных возможностей.

Орлан, хранитель этого места, давно забыл, сколько веков он провёл среди этих стеллажей. Его кожа, испещрённая тонкими, едва заметными линиями, напоминала пожелтевший пергамент. В его глазах жили тени всех прочитанных им сюжетов, которые так и не стали чьей-то судьбой. Он не просто расставлял книги. Он ухаживал за ними. Недописанный роман о великой любви мог самовоспламениться от тоски, и его приходилось «остужать», переплетая в холодную жесть. Манифест нерождённой революции, буйный и агрессивный, пытался поранить его своими острыми, как бритва, углами, и его следовало «приручать» тихими, монотонными напевами.

Однажды привычную тишину Библиотеки разорвал звук — грубый, чужеродный, неприятный. Это был звук ломающейся воли. В зал вошёл Кассиан. Не его физическое тело — такие, как он, не рисковали сюда являться лично, — а его тень, отлитая из самомнения и страха. Тень была огромной, и за её спиной мерещились очертания империи, построенной на строгом порядке и аккуратной, отточенной лжи.
— Я пришёл за книгой, старец, — прозвучал голос, исходивший от тени. — Она называется «Исповедь Тирана».

Орлан, не поднимая глаз от переплета, который он латал серебряной нитью, покачал головой.
— Здесь ничего не выдают. Здесь — хранят.
— Тогда я уничтожу её! — громыхнуло эхо.
— Не выйдет, — Орлан провёл рукой по корешку книги у себя на столе, и та издала тихий, довольный шелест. — Слова, не ставшие плотью, нельзя убить. Их можно лишь забыть. А я здесь для того, чтобы помнить.

Тень Кассиана сгустилась от ярости. Он был тем, кто написал «Исповедь» в юности, полный идеалов. В ней он с математической точностью описывал механизм власти, свою жажду контроля и готовность на любую жертву ради трона. Придя к власти, он первым делом сжёг все копии. Но однажды он проснулся ночью от чёткого осознания: одна книга уцелела. Она была здесь. И её существование, сама возможность её прочтения, делала зыбким фундамент его империи, целиком выстроенной на мифе о его «мудром и добром» правлении.

Не сумев взять силой, Кассиан решил применить иное оружие — он начал творить контр-небытие. Он издавал указы, которые объявляли целые категории мыслей вне закона. «Мысль о неповиновении» была объявлена ересью. «Мысль о сомнении» — государственной изменой.

И Библиотека начала болеть. На её стеллажах стали появляться чёрные дыры — беззвучные, холодные воронки, которые затягивали в себя ближайшие книги. Трактат о философии свободы сморщился и исчез в одной из таких провалов. Сборник неспетых колыбельных, полных нежности, испарился с тихим вздохом. Это была не цензура, а метафизическое убийство. Орлан в отчаянии метался между полками, пытаясь спасти то, что ещё можно было спасти, но дыр становилось всё больше.

И тогда он понял, что защищать уже поздно. Осталось только атаковать. Он вспомнил о самой опасной книге в своих закромах, том самом Святилище Ужаса, куда даже он заглядывал с содроганием. Книге без названия. В народе её могли бы назвать «Слово Абсолютного Распада». Её написал безумный архимаг, который постиг структуру мироздания и вывел формулу его аннигиляции. Но в последний момент, прежде чем произнести её, он сжёг свой язык и ослепил себя, уйдя в вечное молчание. Книга была закончена, но заклинание — нет.

Орлан нашёл её. Фолиант был тяжёлым и холодным, его обложка была отлита из свинца. Он открыл его. Страницы были пусты. Но он был библиотекарем. Он умел читать между строк, видеть буквы, сложенные из самого страха и небытия.

Он начал читать. Не вслух — такое слово нельзя было произносить, — а внутри себя, направляя его смысл, его суть, прямо на тень Кассиана.

Сначала ничего не происходило. Потом тень затрепетала. Контуры империи за её спиной поплыли, как узоры на воде. Орлан чувствовал, как невысказанное заклинание начинает пожирать его самого. Его пергаментная кожа покрывалась трещинами, в его ушах стоял не звук, парадоксальная тишина, громче любого грома. Он видел, как реальность вокруг тени начинает расслаиваться. Камень переставал быть камнем, свет — светом, мысль — мыслью.
— ОСТАНОВИСЬ! — проревела тень, и в её голосе впервые был слышен чистый, животный страх. Это был не страх смерти, а страх небытия, страх стать тем, чего никогда не было.

Орлан остановился. Он не произнёс последнюю, решающую «букву». Он стоял, держась за пюпитр, его тело было на грани распада. Перед ним тень Кассиана медленно обретала форму, но была уже меньше, слабее. Исчезли очертания империи.
— Я… отзываю указы, — выдавила тень. — Все.

Орлан молча кивнул. Чёрные дыры в Библиотеке начали медленно затягиваться, как раны на живом теле.

Тень растаяла, оставив после себя лишь запах страха и горького осознания.

Осада была снята. Библиотека была спасена. Орлан остался среди своих полок, но теперь он был другим. Он стал носителем несказанного слова. Бремя этой непроизнесённой мощи было тяжелее, чем все гобелены тишины, вместе взятые. Иногда, в самые тихие моменты, ему казалось, что пустые страницы той книги шепчут ему на языке распада, предлагая закончить начатое.

Он никогда не сделает этого. Но само знание того, что он может, навсегда отделило его от мира живых и от мира мёртвых. Он стал вечным стражем на пороге между тем, что было сказано, и той бездной, которую лучше никогда не тревожить. И в этом была его новая, одинокая и страшная служба.