17. Портниха лунного шелка

Мастерская Аэлины была ловушкой для лунного света. Она находилась на самой высокой башне города, где ночь была чернее, а луна — ярче. Здесь не было свечей; единственным источником света был огромный кристалл, что улавливал сияние ночного светила и, преломляя его через сосуд с её собственными, вечно солёными слезами, рождал тончайшие, переливчатые нити. Эти нити и были её материалом.

Аэлина не шила одежду. Она изготавливала оболочки для душ. Её платья делали невест богинями, её камзолы превращали застенчивых юношей в бесстрашных дуэлянтов, её мантии дарили старцам видимость могущества. Но за всё нужно платить. Её станок, сделанный из высохшего дерева, что когда-то было посажено влюблёнными и умершими от разлуки, требовал не золота, а валюты куда более ценной — осколков человеческой сущности.

К ней пришла Кора, невеста с глазами, полными страха.
— Я хочу быть самой прекрасной в день своей свадьбы. Чтобы, он смотрел только на меня, — прошептала она.
— Что ты оставишь в залог? — голос Аэлины был безжизненным.
— Свою ревность, — решительно ответила Кора. — Она отравляет мне жизнь.

Аэлина кивнула. Когда она приступила к работе, в воздухе запахло озоном. Она не кроила и не сшивала. Её пальцы танцевали над станом, и лунные нити сплетались сами, впитывая в себя тёмно-зелёную субстанцию, что медленно вытягивалась из груди Коры. Готовое платье было шедевром. Оно струилось, как жидкое серебро, и Кора в нём казалась неземным созданием. Но её глаза, ещё вчера такие живые, теперь сияли лишь холодным, бездушным блеском. Она получила свою красоту. И потеряла способность замечать кого-либо, кроме себя.

Следом пришёл Роран, жених Коры.
— Я хочу уверенности, — сказал он, заламывая пальцы. — Чтобы никто не мог мной помыкать.
— Цена? — спросила Аэлина.
— Моё сострадание, — выдохнул он. — Оно мне только мешает.

Аэлина выткала ему камзол из стальных лунных нитей. Когда Роран надел его, его плечи расправились, а взгляд стал твёрдым. Он ушёл, не оглянувшись. На следующий день он разорил на бирже старого компаньона своего отца, не почувствовав ни капли вины.

Их свадьба стала событием века. Две сияющие, идеальные куклы в великолепных нарядах. Но когда они смотрели друг на друга, в воздухе не было искр. Их объятия были отрепетированным жестом. Аэлина, наблюдая со стороны, впервые почувствовала не пустоту, а тошнотворную тяжесть. Она не помогала людям. Она была соучастницей их духовного самоубийства.

И тогда пришёл он. Лорд Валерус, регент, чьи владения раздирала гражданская война. Его свита внесла в мастерскую сундук с золотом, но он оттолкнул его жестом.
— Мне нужен плащ, Портниха. Плащ, который объединит мой народ. Который заставит враждующих братьев увидеть в друг друге не врага, а союзника. Я хочу положить конец кровопролитию.

Сердце Аэлины ёкнуло. Наконец-то благородная цель.
— И что вы готовы отдать? — спросила она.
— Всё, что потребуется, — ответил Валерус.

Аэлина взглянула в его душу своим внутренним зрением, тем, что позволяло ей видеть «ткань» человеческой сущности. И она увидела это. Единственное, что сдерживало этого умного, честолюбивого и жёсткого человека. Его совесть. Тот тихий голос, что шептал ему о цене мира, о справедливости, о милосердии.
— Ваша совесть, — тихо сказала Аэлина. — Это цена Плаща Единения.

Лорд Валерус замер. Борьба на его лице была страшнее любой битвы. Затем он медленно кивнул.
— Я согласен. Мир любой ценой.

И в этот миг Аэлина всё поняла. Мир, построенный человеком, лишённым совести, не будет миром. Это будет тюрьма. Тихая, упорядоченная и безнадёжная. Она не станет спасительницей. Она станет создательницей величайшего тирана.
— Нет, — прошептала она. — Я отказываюсь.

Глаза Валеруса вспыхнули холодным гневом.
— Ты не можешь отказать! Я твой регент!
— Вы не мой правитель здесь, — ответила Аэлина, и в её голосе впервые зазвучала сталь. — Здесь правлю я.

Валерус, не сказав больше ни слова, развернулся и ушёл. Угроза витала в воздухе. Аэлина знала, что он вернётся со стражей, чтобы сжечь её башню дотла.

Отчаяние охватило её. И тогда её взгляд упал на манекены, на которых висели её прежние работы — платье Коры, камзол Рорана, десятки других творений. Они были прекрасны и отравлены. Она подошла к манекену с платьем Коры и, собрав все силы, рванула его вниз.

Раздался звук, похожий на хруст льда и крик одновременно. Платье не порвалось — оно рассыпалось на миллионы сверкающих осколков, и из него вырвался тёмно-зелёный вихрь. Он пронзил воздух и вонзился в грудь Коры, которая в этот момент на балу безразлично смотрелась в зеркало. Она вдруг вздрогнула, схватилась за сердце, и в её глазах вспыхнула знакомая, мучительная, живая ревность. Она снова могла чувствовать.

Аэлина, не останавливаясь, уничтожала одну работу за другой. Мастерскую наполнил хаос высвобождающихся эмоций: багровая волна ярости, золотой вихрь былой надежды, леденящий поток страха. Это был судный день для всех её клиентов.

Когда она добралась до станка, её силы были на исходе. Лорд Валерус, почувствовавший возвращение своей совести и весь ужас того, что он готов был совершить, отменил приказ о штурме башни, охваченный внезапным, всепоглощающим раскаянием.

Аэлина упала на колени. Она вернула всё, что взяла. Её мастерская была разрушена, кристалл погас. Она была пуста. Но, прислушавшись, она обнаружила, что в этой пустоте осталось что-то своё. Не чужое чувство юмора или талант, а простая, ничем не примечательная усталость. И горькое сожаление. И крошечное семя надежды.

Она спустилась с башни и ушла в мир, который сама же и всколыхнула. Она больше не была портнихой. Она была просто Аэлиной. И ей предстояло заново научиться чувствовать. Но на этот раз — по-настоящему. Её искусство умерло, но её душа, наконец, начала пробуждаться от долгого, беспокойного сна.