18. Весы святого Иуды

Кабак «У Дырявой Совести» был тем местом, куда приличные люди заходили, озираясь, а неприличные — чувствовали себя как дома. Он стоял на отшибе, у старого кладбища, и славился не столько выпивкой, сколько диковинкой, что хранилась в его самом тёмном углу.

Это были Весы. Древние, бронзовые, покрытые патиной и тёмными пятнами, похожими на запёкшуюся кровь. Говорили, они когда-то принадлежали самому Иуде Искариоту — не тому, что из Евангелия, а тому, что из апокрифических легенд, тому, кто после предательства якобы пытался взвесить свой грех на весах правосудия и не смог. С тех пор весы обладали странным свойством: если на одну чашу положить монету, а на другую — мысленно положить свой грех, то происходило чудо. Монета с глухим стуком падала в ящик под весами, а грех… исчезал. Вернее, так казалось.

Владелец кабака, толстый и вечно потный Семён, сделал на этом бизнес. «Облегчи душу, браток, — приговаривал он, подмигивая. — Монетка — в ящик, грешок — в небытие. Дело житейское».

И люди шли. Шёл вор, укравший кошелёк у нищего, клал медяк и уходил, чувствуя странную лёгкость. Шёл солдат, зарубивший в пьяной драке товарища, бросал серебро и, качнувшись, шёл пить дальше, чтобы забыть саму память. Шла девка, изменившая мужу, и, расставаясь с грехом, расставалась и с последними угрызениями.

Артём, был завсегдатаем кабака. Неудачник и мечтатель, он вечно был чем-то недоволен и вечно искал виноватых. То начальник его притесняет, то жена пилит, то жизнь не удалась. Он был частым клиентом весов. Мелкие пакости, зависть, ложь — всё это он с лёгкостью сбывал за гроши. Он чувствовал себя умником, который нашёл способ жить в ладах с совестью, не меняя себя.

Однажды с ним случилось настоящее горе. В пьяном угаре, в который он впал после очередной неудачи, он поссорился с единственным другом, Мишкой. Тот, пытаясь отобрать у него бутылку, поскользнулся, ударился виском о печку и умер. Случайность. Глупая, нелепая, страшная.

Вина съедала Артёма заживо. Он не спал ночами, ему чудился хриплый смех Мишки, его упрёки. Он был на грани самоубийства. И тогда он вспомнил о весах.

Он пришёл в кабак глубокой ночью. Семён, зевая, впустил его.
— Всё, хозяин, — сипло сказал Артём. — Всё. Хочу сдать… совесть. Всю. Чтобы ничего не осталось. Чтобы не болело.

Семён нахмурился.
— Совесть — это не грех, брат. Это… метрика. Не уверен, что Весы её примут.
— Они всё принимают за монету! — почти закричал Артём и швырнул на стол свой последний золотой червонец.

Он подошёл к бронзовому монстру. Положил золотой на левую чашу. Правую чашу он мысленно наполнил всем, что в нём было: страхом, виной, раскаянием, болью, всей своей гнилой, никчёмной сущностью, которая привела к смерти друга.

Весы дрогнули. Стрелка качнулась. Золото упало в ящик с привычным стуком.

И ничего не произошло.

Артём стоял, ожидая облегчения, пустоты, забвения. Но внутри было по-прежнему тяжко и больно. И тогда он понял: весы не забрали его совесть. Они не могли. Они просто… не сработали. Может, червонец был слишком мал для такой ноши? Может, он сам был слишком ничтожен?

В ярости и отчаянии он ударил по Весам кулаком. Старая бронза, уже давно державшаяся на честном слове и магии, не выдержала. Раздался оглушительный треск. Ось, на которой держались чаши, лопнула. Весы Святого Иуды рассыпались на части.

И из них вырвалось пекло.

Это не был огонь или дым. Это были сгустки тьмы, отливавшие всеми цветами порока. Багровый клубок жадности впился в Семёна, и трактирщик с диким воплем начал сгребать в охапку все монеты из-за стойки, рыча на невидимых конкурентов. Сизая, холодная волна лжи пронеслась по залу, и двое завсегдатаев, мирно пившие пять минут назад, с пеной у рта начали обвинять друг друга в давно забытых преступлениях. Чёрная, колючая тень предательства заставила одного из них выхватить нож и воткнуть его в спину собутыльника.

Но хуже всего было то, что вырвалось для Артёма. Из обломков на него выползла его собственная, личная вина. Не чувство, а существо, сотканное из его собственного страха и раскаяния. Оно было похоже на него самого, но уродливо искажённого, с глазами-пустотами и ртом, растянутым в беззвучном крике. Оно поползло к нему, шепча его же собственными мыслями: «Ты убил… Ты виноват… Беги… Но тебе не скрыться…»

Кабак превратился в филиал ада. Все когда-либо «сданные» грехи обрели плоть и вселились в своих бывших хозяев или в тех, кто был ближе. Жадность, гнев, похоть, зависть — все семь смертных грехов и сотни мелких, бытовых пороков орали, дрались и убивали в пьяном угаре, в тысячу раз усиленном их собственной сущностью.

Артём, отбиваясь кочергой от своего двойника-вины, увидел, как трактирщик Семён, сжимая в охапке золото, пытается проглотить все монеты разом и давится ими. Увидел, как солдат, в которого вселилась чужая кровожадность, с диким рёвом рубит саблей уже давно мёртвые тела.

Он был единственным, кто остался «чистым». Его совесть, которую весы не приняли, теперь была его единственным щитом. Он понимал, что должен остановить это. Но как? Как сражаться с тем, что является частью других людей?

И тогда он понял. Есть только один способ. Принять всё обратно.

Он отшвырнул кочергу. Он перестал отбиваться от своего двойника-вины. Он распахнул им свои объятия.
— Иди! — закричал он. — Я принимаю тебя! Это я! Это моё!

Тварь из вины и страха впилась в него. Он почувствовал, как ледяной холод заполняет его жилы, как в его голову вливаются все те мучительные мысли, от которых он бежал. Боль была невыносимой. Но он стоял. Он принимал её. Он брал на себя ответственность.

И тогда он увидел других «тварей». Жадность Семёна, смотрящую на него глазами-монетами. Гнев солдата, пышущий жаром. Он шагнул вперёд.
— И вас… — просипел он, захлёбываясь собственной болью. — Всех… Давайте!

Это был акт безумия и величайшего самопожертвования. Он становился сосудом. Сосудом для всех грехов, всех пороков, всей тьмы, что вырвалась на свободу.

Твари, почуяв более вместительную жертву, оставили своих старых хозяев и устремились к нему. Они входили в него, наполняя его собой. Его тело выгибалось в немой гримасе, кожа темнела, глаза затягивались пеленой вселенской скорби.

Когда последний грех вошёл в него, в кабаке воцарилась тишина. Бывшие одержимые, освобождённые, лежали в изнеможении, не понимая, что произошло.

А в центре зала стоял Артём. Он был уже не человеком. Он был монолитом из боли, вины и порока. Его глаза видели всё. Все гнусности, все подлости, все страхи каждого человека в этом зале. И он засмеялся. Тихим, хриплым, абсолютно безумным смехом. Смехом того, кто знает всё и от того лишился рассудка.

Потом он повернулся и, не глядя ни на кого, побрёл прочь. Он ушёл в ночь, неся в себе ад. Ад, который когда-то так легко раздали по монетке за стойкой кабака «У Дырявой Совести».

А над пустым пьедесталом, где когда-то стояли весы, висел в воздухе неслышный, но ощутимый всеми хохот. Хохот святого Иуды, который наконец-то получил свою цену. Не тридцать сребреников. А душу, взявшую на себя все грехи мира. Одну-единственную, никчёмную, но единственно готовую на это душу.