С легким паром

На улице уже почти стемнело. Николай Сенкевич сидел в своей бане рядом со старым деревянным домом, который давно нуждался в ремонте. Пар в бане давно рассеялся, оставив в воздухе запах березовых веников, пота и сырой древесины. Под потолком тускло горела одна лампочка, покрытая пылью. Ее слабый желтый свет освещал обнаженную фигуру Николая Сенкевича, на которой было видно, как сильно он постарел и ослаб. За баней работало старое радио, шипя и потрескивая. Оно играло какую-то песню Камило Сесто. Николай Сенкевич сидел неподвижно на мокрой деревянной скамье. Капли пота стекали с его седых волос по морщинистой шее, впалому животу и старым шрамам. Он был стариком – кости у него болели, сердце пошаливало, а дышал он со свистом. Но старость изменила только его тело. Внутри он оставался прежним. Он помнил свою молодость, когда был сильным и презирал всех подряд. Тогда он сознательно и с жестокостью делал ужасные вещи другим людям. Воспоминания об этом приходили к нему не, как картинки, а как ощущения. Внезапный холод, странный привкус во рту, чужие крики, запах крови, оставшийся у него в носу, не давали ему забывать о своих славных временах насилия. Эти воспоминания не вызывали в нем ни стыда, ни раскаяния. Они лишь злили его, напоминая о былой силе и власти, которые он утратил, и о том, что теперь он не может поступать так же. Он много лет жил затворником в этом доме, ходил в баню, слушал радио , но не для очищения, а чтобы отгородиться от мира, который он презирал.
 Вдруг, без всякого стука или предупреждения, дверь в баню с грохотом распахнулась. Она была неисправна уже давно, и ее просто вырвали из петель одним сильным ударом с ноги. Дверь ударилась о стену, и в баню ворвался поток прохладного воздуха с запахом сырой земли. В дверном проеме, слабо освещенном вечерним светом, стоял высокий угловатый парень. Его лицо было в тени, но Николай Сенкевич почувствовал его взгляд – пристальный, немигающий, полный немой и страшной ненависти. В руках у парня было ружье. Не охотничье, а какое-то коротенькое , явно предназначенное для убийства людей. Николай Сенкевич не успел даже испугаться по-настоящему, лишь на миг почувствовал ледяной укол страха. Парень не сказал ни слова, не крикнул, не обвинил. Он просто молча, с гнетущей тишиной, резко поднял ружье и прицелился.
 Раздался оглушительный выстрел. Грохот в маленькой бане был невыносимым. Песня по радио так и играла, лампочка разбилась, и воздух наполнился едким запахом пороха. Николай Сенкевич сначала почувствовал не боль, а страшный удар в правое плечо. Удар был такой силы, что отбросил его назад, и он тяжело упал на скользкую скамью. Лишь через мгновение хлынула острая, жгучая, всепоглощающая боль. Теплая, липкая кровь с металлическим запахом хлестала из раны, смешиваясь с водой и стекая по груди и животу. Он не закричал, а только простонал и хрипло выдохнул. Он смотрел в темноту, где только что стоял стрелок (где он теперь? ушел или смотрит из темноты?), но в его глазах было не столько страдание от раны, сколько яростный гнев. Он сразу понял , что это не грабитель. Это была чья-то  месть. Месть от кого-то из тех, кому он когда-то сломал жизнь. Месть настигла его здесь, в его убежище, под все так же играющее радио, которое теперь казалось особенно глупым и назойливым на фоне боли и беспомощности. Камило Сесто все пел на своей тарабарщине, а Николай Сенкевич, чувствуя, как слабость от потери крови охватывает его, не думал о своей вине. Он не жалел о содеянных поступках, его переполняла лишь  злоба и возмущение. Он считал эту месть вопиющей несправедливостью. Как этот ничтожный идиот посмел судить его, человека, который всегда жил по своим правилам и был сильнее других? Даже теряя сознание, он ненавидел стрелка и весь мир, который так и не смог его по-настоящему победить.