Непрошенный гость

Артём гордился своим умением быстро засыпать. Пока коллеги жаловались на бессонницу, коротая ночи у телевизора или принимая снотворное, он отключался за считанные секунды, едва голова касалась подушки, и погружался в глубокий, безмятежный сон до самого утра. Его сны были пустыми, просто чёрными провалами, и он считал это благословением.
 
Всё изменилось в ту самую ночь.
 
Первый раз это случилось неделю назад. Он проснулся среди ночи от ощущения леденящего холода. На улице стояла душная июльская ночь.  Но в спальне было так холодно, что струйки пара вырывались изо рта и растворялись в бархатной темноте, хотя кондиционер молчал. Артём потянулся к одеялу, и его пальцы наткнулись на что-то шершавое и холодное. Он включил ночник.
 
Одеяла на кровати не было. Вместо него был грубый, колючий мешок из под картошки, набитый сеном.  Артём отшвырнул его с отвращением и сел на кровати. Комната была его комнатой, но в ней всё было не так. Обои, нежно-голубые с едва заметным геометрическим узором, которые он и Лиза выбирали вместе, стали грязно-серыми, облупившимися. С потолка свисали клочья паутины густые, как вуаль. Воздух был спёртым и пах пылью, плесенью и чем-то ещё, сладковато-приторным, напоминающим о заброшенном склепе.
 
«Кошмар», — прошептал он про себя, зажмуриваясь. — «Просто невероятно реалистичный кошмар».
 
Артём сделал несколько глубоких вдохов, чувствуя, как бешено колотится сердце. Когда он снова открыл глаза, комната была прежней. Тёплый воздух, голубые обои, одеяло, лежавшее на полу. Он нервно рассмеялся, списал всё на переутомление и стресс на работе и снова лёг, стараясь успокоить дрожь в руках.
 
На следующую ночь он снова проснулся от холода. На этот раз он лежал не в кровати, а на голом полу. Липкий холодный смрадный подвал. Света не было, но его глаза, привыкнув к темноте, стали различать очертания. Пол был земляным и влажным на ощупь. Со стен, сложенных из неровного камня, сочилась вода. Вдруг Артём услышал звук. Тихий, мерный скрежет. Скрежет стали о камень. Кто-то точил нож.
 
Артём замер, не смея пошевелиться. Скрежет прекратился. В темноте что-то задвигалось. Он услышал тяжёлое, хриплое дыхание, полное мокрых пузырей, будто дышал тот, у кого заполнены водой лёгкие. И тихий шепот, который, казалось, исходил прямо из-за его спины.
 
«Не сейчас. Ещё не время.»
 
Он вскочил, отшатнулся, ударился спиной о сырую стену и закричал. Его собственный крик разбудил его. Он сидел на своей кровати, в своей спальне. За окном начинался рассвет. Он был в холодном поту, а его мышцы ныли, будто он и правда провёл несколько часов, на холодном камне.
 
С тех пор это повторялось каждую ночь. Каждый раз, когда он засыпал, он «просыпался» там. В этом месте. Он начал называть его Заброшкой. Это была копия его квартиры, его мира, но изгаженная, состарившаяся на десятилетия, пропитанная злобой и отчаянием. Обои обвисли лохмотьями, мебель была сломана и покрыта толстым слоем пыли, из щелей в полу пробивалась чёрная, колючая трава. А ещё там был Кто-то. Он никогда не видел его реально, лишь улавливал движение краем глаза — тень в дверном проёме, отражение в потускневшем зеркале, чёрный балахон, скрывающийся за углом. И всегда этот шепот, навязчивый и безостановочный.
 
«Иди ко мне. Я хочу на тебя посмотреть»
 
Артём перестал спать. Кофе литрами, энергетики, холодный душ каждые два- три часа. Он был живым трупом, бредущим по краю реальности. Его руки дрожали, веки наливались свинцом, а в висках стучал один-единственный молоточек: «Не спать. Только не спать». Он боялся не самого кошмара. Он боялся, что однажды не проснётся. Что останется там навсегда.

На седьмую ночь борьбы с самим собой Артём понял, что больше не может. Сознание уплывало, тело требовало отдыха. Он почти физически чувствовал, как то существо из Заброшки ждёт его, злорадно потирая свои невидимые руки. Отчаявшись, он пошёл на крайние меры. Он включил все лампы в квартире, вставил в уши беруши, заклеил глаза чёрным пластырем, чтобы даже намёка на свет не было, и привязал себя ремнями к креслу в гостиной. «Я не усну. Я просто отдохну с закрытыми глазами», — уговаривал он себя, чувствуя, что это ложь.
 
Тёмная, тихая, безопасная ловушка. Мозг, лишённый внешних стимулов, отключился мгновенно.
 
Он очнулся в полной тишине. Беруши не пропускали ни звука. Пластырь на глазах создавал идеальную, бархатную тьму. Но он знал. Он чувствовал кожей. Холод. Влажный, затхлый воздух. Сладковатый запах тления.
Он сорвал пластырь с глаз и убрал беруши.
 
Он был в гостиной «своей» Заброшки. Лампы, которые он включил, были теперь старыми, пыльными бра, с которых свисали обрывки проводов. Их свет, тусклый и желтоватый, отбрасывал уродливые тени. Он был по-прежнему привязан к креслу, но кресло это было ободрано до деревянного каркаса, а на остатках его ткани были бурые, засохшие пятна.
 
Паника, холодная и острая, как лезвие, кольнула его под рёбра. Он начал рвать ремни, но они были намертво затянуты. И тут он услышал. Не шепот. А звуки. Чёткие, размеренные, приближающиеся шаги. Они раздавались в коридоре. Кто-то большой и тяжёлый шёл к гостиной.
 
Шлеп. Шлеп. Шлеп.
 
Шаги замедлились у самой двери. Дверная ручка медленно, со скрипом, повернулась. Дверь стала открываться, издавая протяжный, мучительный стон.
 
Артём зажмурился, замычав от ужаса и бессилия. Он не хотел видеть. Не мог.
 
Шаги вошли в комнату. Они были тяжёлыми, мокрыми, будто существо шлёпало босыми ступнями по грязному полу. Шаги приблизились и остановились прямо перед ним. Артём чувствовал дыхание существа — ледяное, несущее запах старой крови и земли.
 
Прозвучал тихий, гортанный звук, будто кто-то пытался что-то сказать распухшим, негнущимся языком.
 
Ремни ослабли и распались в труху. Он был свободен. Но бежать было некуда. Он сидел, вжавшись в кресло, не в силах пошевелить ни одним мускулом, ожидая финала.
 
Но финала не последовало. Существо простояло перед ним ещё несколько секунд, а затем раздались шаги. Оно отошло и село. Просто село. Было слышно, как жалобно застонало под ним кресло, стоящее напротив. И затихло.
 
Прошла вечность. Артём, не выдержав, приоткрыл один глаз.
 
В полумраке, в пыльном кресле напротив, сидело нечто. Его очертания были размыты, будто смазаны грязной тряпкой. Это был не человек и не животное. Скорее, груда теней, собранная в подобие человеческой формы. Лицо, если его можно было так назвать, было искажено немой гримасой тоски. И это не-лицо было обращено прямо на него.
 
Оно не нападало. Оно не двигалось. Оно просто сидело и смотрело. Его молчаливый взгляд был тяжелее любого крика, полнее любого слова. В этом взгляде была вся бесконечная пустота этого места, вся его леденящая тоска.
 
И Артёма вдруг осенило. Это был не монстр. Это был страж. Или, может, такой же пленник, как и он. Они были связаны. Его сон кормил это место, давал ему силу проявляться. А его страх был тем клеем, что скреплял эту кошмарную реальность.
 
Он не знал, сколько прошло времени — минут или часов. Он сидел и смотрел на нечто, а оно смотрело на него. И в этом немом диалоге рождалось странное, противоестественное спокойствие. Ужас никуда не делся, но его острая грань притупилась, сменившись ледяным, бездонным пониманием.
Артем медленно, очень медленно поднял руки и оперся на подлокотники кресла.
 
Тишина взорвалась звуками: Тихий плач где-то за стеной. Скрип несмазанных петель. Шуршание чего-то маленького быстро бегущего за плинтусом. И тяжёлое, хриплое дыхание существа напротив.
 
Артём встал. Его ноги подкашивались, но он удержался. Существо не шевелилось, лишь его взгляд следил за каждым движением. Артём сделал шаг к двери, потом другой. Он шёл по коридору, чувствуя на спине тяжесть того взгляда. Дверь в спальную была приоткрыта. Он толкнул её.
 
В спальной Заброшки на кровати, застеленном тем же грубым мешком, лежала она. Лиза. Его жена, которая погибла в автокатастрофе год назад. Она была, как в тот день — в том самом платье, лишь бледнее, почти прозрачная, как проекция. Она спала. И по её лицу текли слёзы.
 
И тогда для него всё сложилось в единую, ужасающую картину. Его идеальный, пустой, чёрный сон. Его бегство от горя. Он не переживал её смерть. Он похоронил её глубоко внутри себя и сам заперся в склепе, который построил для своего горя. Это место, эта Заброшка, и была тем склепом. А тот, кто сидел в кресле… это было его собственное непрожитое горе, его боль, принявшая такую уродливую, чудовищную форму. Оно не хотело его мучить. Оно хотело, чтобы он, наконец, заметил его. Чтобы он признал его существование.
 
Артем подошёл к кровати и упал на колени. Он впервые за год позволил себе заплакать. Рыдания разрывали его грудь, выворачивая душу наизнанку. Он плакал о Лизе, о своей потере, о всех этих месяцах, прожитых как в тумане. Он говорил ей, что любит, что просит прощения, что всё ещё помнит звук её смеха.
 
Когда слёзы иссякли, он поднял голову. Комната стала светлее. Тени отступили. Пыль исчезла. Лиза на кровати улыбнулась во сне и медленно растворилась, как утренний туман.
 
Артём обернулся. Существо стояло в дверном проёме и тоже менялось. Его уродливые очертания таяли, тени уплывали, и на мгновение ему показалось, что он видит собственное отражение — измождённое, заплаканное, но человеческое. И тогда он услышал не голос, а саму мысль, идущую из самой середины этого существа.
 
«Теперь ты сможешь спать. Я больше не подойду к тебе. Но я всегда буду здесь.»
 
Артём закрыл глаза. А когда открыл, то увидел знакомый потолок своей спальни. Утреннее солнце пробивалось сквозь щели в шторах. Он был дома. По-настоящему дома.
 
Он не чувствовал себя отдохнувшим. Он был опустошён, как после долгой и тяжёлой болезни. Но впервые за долгое время его сердце было спокойно.
 
С тех пор кошмары прекратились. Он снова может спать. Но каждую ночь, перед тем как погрузиться в сон, он садится на кровать, закрывает глаза и на несколько минут прислушивается к тишине. Он знает, что дверь в тот мир закрыта, но не на замок. Он знает, что его боль никуда не делась. Она просто притихла и спит. И ему известно, кто стоит на часах.