Воспоминания о техникуме продолжение 3

 
    Второй год обучения мы закрывали последней учебной практикой, куда входили уже более высокие классы нивелировки и триангуляции. Нивелирование не представляло особой трудности, кроме основного правила – соблюдения аккуратности при производстве работ.
    А вот выполнение триангуляции III класса со всеми прилагающими манипуляциями, определение элементов редукции, центрировки и сами выполнения круговых приемов на площадках дряхленьких сигналов в необходимых количествах – все это вызывало определённые трудности. Запомнилось то, что забраться на сам сигнал по сгнившим ступенькам на высоту трех-четырех этажного дома, да еще и с теодолитом за плечами, требовало определенных навыков, физподготовки и ловкости. Затем нужно было на открытой всем ветрам площадке несколько часов тщательно выполнять, в определенной последовательности, технические круговые приемы наблюдений – и только потом все в обратном порядке.
   После завершения весенней практики и защиты ее результатов нам предстояло отбыть на военные сборы в лагерь военно-топографического училища под Боровичи на берегу реки Мста. Ехали все отучившиеся группы, наш спецкурс и все те, кому предстояло выпускаться на будущий год. Сборы были более чем скромные, вся программа укладывалась в тридцать суток, то есть один месяц.
   У нас на военной кафедре Ленинградского Топографического техникума в то время было четверо преподавателей: начальник кафедры подполковник Сандалов, который просто руководил учебным процессом; капитан Богачев – ротный по строевой, но он мог любую дисциплину прочитать; старший преподаватель полковник Козловский (лауреат Сталинской премии – за триангуляцию на Памире); преподаватель - майор Лейпус (за нас, балбесов, мог, образно говоря, и на амбразуру лечь). И где-то посередине первого года обучения появился майор Новожилов – вероятно, просто вакансия образовалась, а с ним пришел и его сынок, успешно заваливший зимнюю сессию в «корабелке», а потому исключенный из списка студентов и «списанный на берег».
   Нас сопровождал в дороге и все последующие дни капитан Богачев. За то, как он провел практику – так, что не произошло ни одного ЧП, ему мое только большое уважение.
   Весь курс был одной большой ротой, группы стали взводами, в каждом взводе командирами были назначены сержанты, обучавшиеся в школе сержантов, для них это была практика. У нас же командиром взвода стал наш староста Рябуха, учитывая заслуженные им на срочной службе лычки. Командование им над нами было номинальным, оно сводилось к утренней и вечерней поверке и минимуму строевых занятий перед присягой. Располагались мы в палатках, на нарах, покрытых еловым лапником, укрывались шинелью. Хорошо, что погода благоприятствовала и дождей не было.
   Учебных занятий было более чем предостаточно. Нам нужно было изучить стрелковое оружие, выполнить боевые стрельбы. Участвовать в многокилометровом марш-броске. Определить азимут по Солнцу, по Полярной звезде. Научиться работать с артиллерийской буссолью. Выполнять боевую задачу в противогазах и костюмах хим-дым-защиты. Научиться применять наши гражданские знания к военным условиям, а, как показало время, этих знаний в нас вложили немало.
   По программе несколько раз приходилось уходить для наблюдения на сигналы с последующим решением различных геодезических засечек. Запомнилось, что когда проходили через какие-то небольшие деревушки, то поражала их малочисленность и демографический состав, в основном это были старушки и кошки. Было видно, что деревня исчезает. Это было более полувека назад, а что там ныне?!
   И вот в один из дней была назначена церемония принятия присяги. День выдался солнечным, жарким. Нас построили на плацу перед импровизированной трибуной – ею являлся стол, на котором лежал текст торжественной присяги и еще какие-то документы. Рядом стояла группа: знаменосец с развернутым знаменем и по бокам два бойца с автоматами на груди. Все это придавало действу возвышенность и важность.
   Поскольку каждый должен был выйти, прочесть, расписаться, то на это уходило много времени, и через несколько часов этого торжественного церемониала наиболее эмоциональные не выдержали и просто упали, вывалившись из строя. По крайней мере, два эпизода приключилось. По окончании принятия присяги нас поздравили с завершением этой самой важной для каждого гражданина страны процедурой и мы прошли торжественным маршем перед руководством училища под музыку полкового оркестра.
   Из тех немногих дней, отведенных на сборы, все же нашлось время для посещения музея А.В. Суворова в селе Кончанское, полдня этому было посвящено. Завершением сборов были трехдневные учения.
   Не помню всех тех действий, которые мы выполняли, но все было подчинено выполнению заданий вовремя и без замечаний, причем во время учений не было разделения на дни и ночи, настолько все было организовано для достижения обстановки, наиболее близкой к боевым реалиям.
   И все-таки не обошлось без неприятностей. Как всегда на острие скандала внутри нашего взвода оказался Юрка Шипко. У нас был такой наряд – дневальным стоять в карауле у входа в расположение роты, ночная охрана нас и наших палаток. В наряде стоял Шипко, вооруженный штыком от автомата (какое-никакое оружие). Причем стоять надо было под грибком, и наряд-то не был долгим, всего два-три часа, скорей щадящий – так просто, есть вот такая служебная солдатская обязанность...
   И надо же было такому случиться, что в это время наш неугомонный командир роты, капитан Богачев, пошел проверить, как несут службу его подопечные. Подходит к караульному Шипко, а тот сладко спит, прислонившись к грибной ножке. И так глубоко погрузился в сон караульный, что не заметил, как проверяющий вытащил из ножен штык и исчез. Потом пришла смена караула, а смене и передать-то нечего, нет оружия.
   Конечно, мы не видели головомойки, но достаточно долго витала среди нас мысль о возможности не присвоения проштрафившемуся студенту звания младшего лейтенанта запаса. Но скорее всего, Богачев решил не выносить сор из избы, а спустить все на тормозах.
   Отвлекусь, разгильдяйское отношение к своим обязанностям через несколько лет после распределения, техник Шипко, неправильно определив основное направление главной оси строительства, не проверив свои измерения, «запорол»  работу нескольких дней строительной организации.
   Эта ошибка могла привести к уголовной ответственности, и только уход из профессии спас его репутацию.
   Прошло более полувека, но всех офицеров вспоминаю с благодарностью. К сожалению, многих преподавателей по гражданским предметам забыл.      
   Производственная практика для меня проходила в западных районах Латвии. База экспедиция стояла в городе Гулбене. Так уж получилось, что я пробыл на практике четыре месяца, но города Гулбене не видел. С вокзала на базу, потом в полевую партию в Лиепну. И все четыре месяца леса, болота, редко хутора, на которых мы останавливались, чтобы находиться поближе к месту работ.
   Неподалеку от этих мест располагался городок  Алуксне, с небольшой крепостишкой Мариенбург,  в которой во времена штурма и жила будущая жена Петра Первого - Марта Скавронская. В выходные смотался посмотреть на исторический объект- не печатлил своими маленькими размерами.
   Старший техник Мацкевич, под начало которого я попал, был странным сорокадвухлетним дядькой, принявшим меня без особого восторга – мол, свалился на его голову. Да, собственно, вся практика прошла без особого внимания к обучению чему-либо новому моей персоны.
   Задания были несложные – обеспечение высотными отметками топознаки, по-простому прокладывание нивелирных ходов невысоких классов. В состав бригады входил кадровый двадцатишестилетний рабочий Виктор Веселов. Странно, что его вообще держали в штате – более амбициозного, в своей бесполезности, не могущего и не умеющего что-либо полезного сделать человека мне, слава богу, позднее встречать не довелось.
   Вот только один эпизод – пожалуй, самый запомнившийся с его участием. В бригаде были еще две школьницы, которые носили нивелирные рейки, а мы с Витькой прорубали визирки в лесу. Подошло время обеда, я с девчушками расположился у нивелира на полянке со своими бутербродами и термосом, этот же мужчина с топором сел недалеко на пеньке и развлекался тем, что втыкал топор перед собой в комель пня. Он никогда с собой перекус не брал, у него были на это особые взгляды. А именно – с гордостью сообщил, что он пользует наркотики, которые достает в любой аптеке того захолустья, где мы обитали. В те времена это вообще была неизвестность, а для меня так и вовсе terra incognita. Вот сидит он, и так тюк да тюк между ног топором по пню. Понимая, что ни к чему хорошему это не приведет, говорю ему: «Витька, кончай дурака валять».
   Вообще-то все мои предложения и просьбы воспринимались им как необязательные, кто я ему – мальчишка, практикант, а он профессиональный рабочий при экспедиции, прошедший уже несколько сезонов. Но эта демонстрация продолжалась недолго, и то ли топор соскользнул, то ли рука дрогнула, но топорик нашел подходящую цель между ног. Однако пострадавший мог только орать от боли и страха, но никак не мог вскочить и искать способ вернуться в первоначальное состояние, потому как топор прищемил и пока зажал рану – а потому только нескончаемый вопль и неподвижность…
   Девчонки прыскают в кулак, смеются, но что делать, так же как и я, не знают. Ну, собрав свои скудные медицинские знания в кучку, для начала содрал с себя майку – мало ли, придется перевязывать или тампонировать. Вытащил топор, безмозглый бедолага моей майкой зажал раненое место и, опираясь на меня, потащился к телефону, благо он был недалеко – ну, в получасе ходьбы от места приключения. Оттуда вызвали скорую, которой объяснили причину, травмы. Рана оказалась несерьезная, и оформлять это как производственную травму я отказался.
   Такие случаи запоминаются надолго, как и случай с Соболевым – то есть нож нужно носить в ножнах, а топором пользоваться только по назначению. Однако от дураков и их неадекватных поступков рецептов нет.
   Если рассказывать о молодости и не привести примеров  любви, рассказ превращается в преснятину. Конечно, мы любили, скучали, переписывались, жаждали возвращения, встречи. Но экспедиционные условия, расстояния, разлука создают сложные отношения между влюбленными и редко у людей, выбирающих такой образ жизни, сохраняется взаимопонимание. Вот на производственной практике мне и довелось познакомиться с подобным явлением.

   Свет горевшей любви...
   Давным-давно, я работал на окраина Латвии, рядом с границей Псковской области. Это не очень приятный дремучий район, заболоченное место, и мне было девятнадцать. Меня ждала и согревала любовь в Ленинграде. Это была производственная практика предпоследнего геодезического курса, через пару недель домой.
   Был конец октября, и слегка снежило, подмораживало, день кончался рано, опускалась поздняя осенняя тьма. По странной случайности я возвращался с дальнего триангуляционного пункта и оказался в дремучем лесу, далеко от жилья, в окружении шумевших от ветра деревьев. И днем-то из него трудно выйти, а тут – сумерки. Под ногами тонкой змейкой вьется плохо различимая тропа, сбиться с нее пара пустяков.
   Слева река, справа глубокий овраг, сорваться элементарно просто. И вот тропа, да еще под опавшей листвой уже почти неразличима – а идти еще далеко, и надежда добраться до ночлега всё призрачней.
   У меня в нагрудном кармане энцефалитки лежали письма от любимой одноклассницы, которые я перечитывал, над которыми писал стихи, грустил, это было всё моё самое святое. Я тогда курил, то есть спички в кармане были. И вот уже начинаю сбиваться с пути, еще немного – и чаща поглотит меня. Я достаю из кармана письмо, комкаю его и поджигаю…
   Этот импровизированный факел осветил дорогу, и я уверенно побежал, держа его над головой. Писем было несколько десятков, поджигая на ходу одно за другим, я бегу… И вот вместе с последним догорающим листом вижу за деревьями слабый свет керосиновой лампы из окна избушки, которая стоит на опушке леса. Стало ясно – добрался. Лист был последним, он догорел, и мой путь был счастливо закончен. Письма помогли мне выбраться на свет божий без ночных малоприятных приключений в темном предзимним лесу.
   А утром почтальон принес почту – и от любимой долгожданное послание… где было написано, что любовь прошла и она меня не ждет, я могу оставаться в своей экспедиции. Так и получилось, что я сжег письма – и с ними вместе сгорела любовь. Память же сберегла этот эпизод более чем полувековой давности.

   Конечно же, за четыре месяца практики было много событий, вот из памяти могу достать еще одно забавное приключение.

   Ошибочка вышла...
   Мне оставалось пройти несколько километров нивелирного хода для передачи высотной отметки на топознак фотограмметрического монтажа будущей карты. На тонкий алюминиевый лист размером полметра на полметра монтировались фотоснимки авиазалета, и впоследствии по этим данным формировалась топографическая карта, то есть размеры внушительные. На листе, оклеенном белой бумагой, уже стояла номенклатура будущего листа масштаба 1:10000, что делало ее автоматически секретной. Потеря планшета, что исключалось, прекращала в дальнейшем полностью производственную деятельность.
   Места эти были глухие, с редкими малонаселенными хуторами, затерянными среди лесов и болот. Я поселился на одном из них, расположенном на моем участке работ, где из цивилизации была только черная тарелка радиовещателя. Вода и холодильник – в колодце, свет долгими осенними вечерами – от керосиновой лампы, тепло – от печки с плитой для приготовления пропитания, связь – по телефону на почте, через коммутатор. Условия спартанские.
   Вот под этим тусклым светом керосиновой лампы я и камералил по вечерам, после работы оформляя свой планшет. И это было непросто.
   В то ранее октябрьское утро мое внимание привлекло тревожное объявление по радиотрансляции, сообщающее, что из местной тюрьмы сбежало четверо вооруженных опасных преступников и следует соблюдать осторожность. Также в случае их обнаружения следовало сообщить в местные органы милиции.
   Конечно, подобные объявления были редкостью, и они, естественно, настораживали. Я уже совсем собрался выходить на место встречи с бригадой рабочих, как мое внимание привлекла фигура человека, одетого в защитный камуфляж и не спеша передвигавшегося вдоль кромки леса в сотне метров от моего хутора. И так-то незнакомый человек в этих краях был редкостью, но у него в руках был белый, неудобный для переноса планшет – такой же, как у меня. А не мой ли это «секретный»!?
   В голове мелькнуло, что подобный предмет в здешних местах, мог быть только у меня, другому в этих краях просто неоткуда взяться. Памятуя об объявлении, услышанном по радио, я хватаю топор и устремляюсь в погоню.
   Первую половину пути, разделявшую нас, я преодолел сравнительно быстро, не привлекая к себе внимания загадочной фигуры. Дальнейшее преследование уже превратилось в погоню, потому как мой топот и пыхтение заставили фигуру оглянуться. Увидев некоего вооруженного топором и несущегося вслед явно с не очень добрыми намерениями, фигура в первое мгновение замерла, а потом с отчаянным визгом и криками «Ой мамочка!» рванула вдоль леса, пытаясь оторваться от преследования. Но, естественно, твердый планшет в руках не мог быть помощником в спринте.
   Приложив еще некоторое количество сил, я догнал предполагаемого похитителя и, толкнув его в плечо, бросил на землю. Планшет отлетел в сторону, а я, вместо того, что бы схватить и начать тормошить незнакомца, оказавшегося девушкой, первым делом подобрал его и стал разглядывать.
    Боже мой, на положенном месте вверху ярко читалась моя номенклатура, и это был такой же фотоплан, но на нем не было уже вычерченных мною горизонталей и отдешифрированных объектов.
   «Это мой планшет! Откуда он у тебя и куда пропала уже отработанная часть?» Сквозь всхлипы и сопли прозвучало:
  «Ой, а я подумала, что ты из тех, о ком объявили утром по радио. Это мой планшет, и можно было бы не толкаться и быть поосторожней! Я лесоустроитель из Ленинграда, на практике от Лесотехнической академии, мы здесь занимаемся таксацией деревьев».
   Тут включилась голова, я стал помогать девушке подняться и отряхивать листья и грязь с такой же энцефалитки, как у меня, но было поздно – вероятно, испуг, который испытала прекрасная незнакомка, был стол велик, что она поспешила смыться с места неприятного для обоих происшествия. Ни мои извинения, ни предложения о продолжении знакомства («ну, вот такая ошибочка вышла!») не были приняты. Думаю, что в этом был виноват только топор.
   А жаль!
   И это не всё, продолжение следует.