Мрак

Есть люди, сделанные из говна и палок. Есть — из чистого золота. Как мой идеальный брат Макс. А я — посередине. Сырая, необожжённая глина.

Макс и правда был чистым золотом. Лучший ученик, капитан футбольной команды, умный, честный, благородный. Учителя писали от него кипятком. Отец им дышал. А я — боготворил. Даже несмотря на то, что его обожал наш отец, а меня отец презирал.

Меня отец считал слабаком. Неудачной попыткой номер два. Эрзацем Макса. Я рос нежным, капризным, чувствительным. Писал стихи и прятал их под матрас. Мама любила нас обоих. Она щекотала меня, целовала в макушку, шептала: «Ты мой особенный». Она поддерживала нас обоих. И я теперь думаю — не факт, что золотой Макс стал бы тем, кем стал, без её веры. Без того, чтобы кто-то тебя просто любил, без условий.

Став молодым успешным бизнесменом, он создал своё первое приложение. Гениальное в своей простоте. «Поддержка» — для недолюбленных детей. Оно посылало сообщения, которые тебе не додали: «Я тобой горжусь», «Ты справишься», «Я в тебя верю». Не банальные цитаты, а точные, психологически выверенные фразы, такие, какие мог бы сказать твой отец. Или мать. Если бы они умели.

Именно благодаря этому приложению я написал свой первый успешный роман. «Пари». Об ангелах, спущенных на землю, чтобы взвесить на чашах весов добро и зло. И о том, как чёрный ангел, воплощённое в своей сути зло, абсолют зла, встречает беспризорного мальчишку и, к ужасу своему, начинает ему помогать. А светлый ангел, столп принципов, вдруг падает во тьму страсти к замужней женщине. И любовь решает всё. И ради любви он готов отречься от всего того, во что верил.

Этот роман был не написан, а прожит. Выношен в бессонных ночах, выкормлен моими собственными комплексами, вывернутой наизнанку душой. Я плакал над клавиатурой, я кричал от бессилия, я писал везде — в метро, в кафе, в очереди к зубному. Я просто не мог не писать, слова вырывались из меня, я буквально бредил этим романом. Даже если бы его не прочитал ни один человек потом. Я был обязан его написать. Про страсти и бремя ответственности, про чувство долга перед обществом и собой, про мораль, про двойственность.

И… меня оценили.
Из странноватого брата успешного Макса я превратился в брата-писателя. Второй роман, «Жена космонавта», тоже попал в нерв времени. Обо мне заговорили, напечатали в журналах, я сходил на пару ток-шоу, давал интервью.
Самым ярым критиком «Жены космонавта» стал мой отец.
Нет, конечно, у меня были критики, те, что считали меня графоманом, бездарностью. Я просто перестал читать все комментарии в соцсетях.
Но мой отец превзошёл всех. Суть «Жены» в том, что её мужу доверена миссия по спасению человечества, но ему надо жертвовать собой. А жена пытается его уговорить отказаться ради неё и детей. И дилемма — стать героем или предателем.
«Твой космонавт — соплежуй! — кричал мне отец. — Слабак! Не мужик. Мне стыдно за тебя, за тот бред сумасшедшего, что ты выплёскиваешь на страницы своих книжонок!»
Если бы мама была жива, она бы заставила его замолчать. Но увы, мама нас покинула. Не удивлюсь, если нрав моего отца истрепал ей нервы и здоровье.
Казалось бы, вот он, хэппи-энд. Ангел-неудачник нашёл свой голос. Но самая главная история была впереди. История о том, как наше личное пари с Максом только начинается.
Первой женщиной у нас обоих стала подруга матери, Кэт. Максу было 16, мне 15.
Как-то раз он вернулся домой и сказал мне, что переспал с Кэт. Я сразу поверил. Макс был высоким красавчиком, футболистом.
И я тоже пошёл к ней по его стопам. Позвонил ей в дверь, начал говорить о том, что нужен её совет по поводу одного моего рассказа. А в рассказе женщина, которая решила, что её миссия — спать с мальчиками для сексуального просвещения. Мол, не разбираюсь до конца в её мотивации. Дурочкой Кэт не была и сразу догадалась, зачем я пришёл.
Потом она звала меня «Марк-искуситель». В школе меня часто звали Мрак за хмурость. Под этим же псевдонимом я и пишу. Не Марк Грин. А Мрак Грин.
Она научила меня всему, и я был хорошим учеником. То, что она одновременно спала с моим братом по средам и пятницам, добавляло пикантности. Мои дни были понедельник и четверг. Я не знаю, говорила ли она обо мне брату, мы с ним её никогда не обсуждали. Мне она пару раз показывала синяки на шее и бедрах.
«В этом ваше отличие, детка, — говорила она мне, когда мы лежали потные, утомлённые, удовлетворённые и курили в постели, — ты мрачный, угрюмый, хмурый снаружи, а внутри твоя душа как цветущий сад. А твой брат не так прост, его тёмная сторона сильна, и думаю, она даст о себе знать. И ему нравится причинять женщинам боль».
Мне нравилась нежность и возможность её проявлять с Кэт. Мы ласкались и целовались часами, мы сплетались в одно целое так, что наши сердца бились в унисон.
И тем не менее, несмотря на всю нашу нежность, она продолжала спать с моим братом. И я относился к этому философски. Амур-де-труа.
У брата потом будет много женщин, он менял подружек как перчатки. Я всегда был тем, кто утешит и будет наливать чай и слушать. Меня эта роль никогда не напрягала. Слушать женщин. Порой они спали и со мной тоже.
Женщины говорили мне, что я красив. Бледен, хмур, аристократичен со своими скулами и чёткой линией подбородка. Я никогда не думал об этом. Внешность не имеет значения, главное — что внутри. Если вы внутри черны как ночь и полны зла, вас не спасёт никакая обёртка. И я всегда чувствовал этот внутренний мрак, этих демонов. Потому что всю жизнь боролся со своими и знал их по именам.
Но самое главное, что я презираю, — это фальшь. Ты можешь быть злодеем. Но если ты при этом притворяешься милашкой, это не по мне. Я чувствую эту фальшь кончиками пальцев.
Я был уверен в своей неспособности любить. Нет, на страницах своих романов я любил, страстно, изо всех сил. Любовь была движущей силой моих героев, ради любви они нарушали запреты и стереотипы, некоторые отказывались даже от престола. Но в жизни я любил только маму. И немного Кэт. Но вот так, чтобы ради женщины стоять под дождём и смотреть на её окна, чтобы тратить все деньги, чтобы завалить её цветами, чтобы не есть, не спать — нет. Я никогда не терял голову.

Пока не появилась Лилия. Лиличка. Лиля. Ангел Божий. Женщина моей мечты.

И она появилась у моего брата. К сожалению.

Она пришла к нему на собеседование, он отказал ей в работе и позвал на свидание.

Я ждал, что он её бросит, как всех до неё. Ждал, что у меня появится шанс, и я поволок бы её в загс на следующий же день. Знаете эти истории, как он сделал ей предложение через неделю? Потому что у нас, мужиков, инстинкт: когда мы встречаем ту самую, то тянуть смысла уже нет. Лилия была той самой. Она была той, на которой женятся сразу. Той, которой вручают своё сердце в упаковке из-под торта. На, оно твоё, оно больше не принадлежит мне.

К сожалению, у моего брата тоже был этот инстинкт, и он тоже всё моментально понял. Он сделал ей предложение через месяц знакомства, и она согласилась.

Мы начали жить втроём. До этого мы с братом жили вместе, и наш дом был вечно полон музыкой и полуголыми девушками. Теперь в него вселилась Лиля. Конечно, я сначала хотел уехать. Бежать на край света, чтобы не видеть их обоих. Но… я любил брата, и я любил её. Я просто не смог бы жить без них.
Пока они были в свадебном путешествии, я отчаянно скучал и слонялся по дому, напиваясь к полудню. Они присылали свои фото, и я плакал, как девчонка, уткнувшись лицом в подушку.
За месяц, пока их не было, я написал новый короткий роман о любви. Главный герой влюбляется в молодую девушку и бросает всё: жену, детей, всё, что заработал, отдаёт им. Карьера, репутация. И понимает, что жил до этого зря и просто следовал программе успешности. Забирает девушку, и они живут вдвоём в глуши, на виноградниках его друга. И там под вино и разговоры с другом он рефлексирует на тему норм морали и цены успеха.
Мне было плевать, как его примут. Плевать. Некоторые пытались пискнуть на тему, что я пропагандирую разврат. Критики считали меня голосом поколения. Мне потом за него вручат ещё одну премию «Роман года».
«Великая литература, — напишет об этом известный искусствовед, — великая литература, что говорит с читателем на языке их душ».
Мой отец снова посчитает роман «Виноград моей души» издевкой и насмешкой над традиционными устоями. И назовёт меня еретиком. Спасибо, папа.

Они вернулись — мой брат и моя девочка. Моя Лиличка. Бриллиант моего сердца. Его жена.
Он кинулся в работу, как обычно. У него это выходило лучше всего. Мы с Лили, лялечкой моей, моментально срослись, сроднились и сдружились. Она была моим отражением в женском обличье. Она смеялась над моими шутками. Ей я мог рассказать о чём угодно. Кроме своей любви. Мы завели собаку. Она всегда мечтала о собаке, но её отец был аллергиком. А тут можно.
И в нашу жизнь вошёл Джек Дениэлс. Да, как виски. Голден-ретривер возрастом одного года. Мы забрали его в приюте — вот лялечкина добрая душа. Я бы просто купил щенка.
Макс, мой брат, не мог нарадоваться на нашу семью. Он приходил с работы, обнимался с Джеком, шёл бегать, чтобы снять напряжение. Потом после душа выходил к столу, и мы ужинали. Мы с лялечкой оба хорошо готовили, и мы каждый день устраивали пир горой. Не в смысле количества, а в смысле изысканности и вкуса. Брат ел и нахваливал. Говорил, что наша еда лучше, чем в мишленовских ресторанах. И как ему повезло, что два его самых близких человека так ладят.
А моё сердце заходилось в тахикардических припадках. Ведь пока его не было, я мог представлять, что она моя. Что это моя девочка.
Амур-де-труа.
Так прошло несколько счастливых лет. Мы жили втроём, втроём ходили на тусовки в компании Макса, ходили на мои литературные вечера и вручения всяких премий. Я наконец начал прилично зарабатывать. Написал пронзительную книгу для подростков о том, как девочка переживает разлад родителей. Что они перестали касаться друга и говорить друг с другом. И она едет с малознакомым парнем на мопедах кататься, падает и разбивается. И там, в больнице, окутанная проводами и повязками, она видит, как родители снова любят друг друга, снова одна команда.

И заканчивается так: «Стоило того. И кровь на асфальте, и боль, и ужас. Стоило того, чтобы снова увидеть, как забытым жестом рука матери проскальзывает к руке отца». Размяк я, как пирожок с вишнёвым вареньем.

Одно омрачало супружество моего брата — у них с лялечкой не было детей и не получалось. Она плакала об этом, и моё сердце разрывалось от боли и нежности.

И я сам ей предложил… Думал, она меня возненавидит. А она согласилась.

Так я стал отцом Евы. У нас всё получилось с одного раза, так что…

Макс был на седьмом небе. Мы все были на седьмом небе.

Я никогда не видел беременных женщин так близко. Я никогда не думал о детях до этого. Единственная женщина, от которой я мог бы хотеть детей, была замужем за моим братом, так что…
Скажу честно, я боялся. Боялся, что наша тайна разлучит нас. Но она нас сплотила. Я возил лялечку по всем врачам, на все УЗИ. Брат работал, и у него не было времени.
Я никогда не был фанатом фотографии. А тут я купил фотоаппарат и снимал, снимал, снимал её. Лялю с растущим животом, в котором рос мой ребёнок.
Когда я узнал, что это девочка, я задохнулся от нежности. Прямо там, в кабинете УЗИ. Думал, нужна будет реанимация. Ничего, отдышался самостоятельно.
Я прожил эту беременность вместе с ней. Я держал её за волосы, пока мою крошку выворачивало от токсикоза. Я носил ей еду в кровать. Я был готов для неё на всё. И гораздо больше, чем раньше. Она носила под сердцем моего ребёнка. Я даже не знал, что это будет так. Пронзительно. Болезненно. Прекрасно.
Я полюбил мою Еву с первых мгновений, когда её сердечко только начало биться внутри лялечки. Я любил её так сильно, что пугал самого себя.
Брат был мне очень благодарен, он воевал с конкурентами, и ему было не до жены.
Мы ездили гулять каждый день. Мини-путешествия. Мы садились с утра в машину, брали нашего пса и отправлялись куда глаза глядят. Так, чтобы вернуться домой к вечеру. Мы гуляли до обеда, потом находили рестораны, куда пускали с собаками, и просили принести еду на вкус хозяев.
Потом обменивались впечатлениями. Я начал писать роман об амбициозном поваре, о том, кто видит миссию в кулинарии, несмотря на жёсткий прессинг семьи, которая видела в нём юриста. Я болтал с хозяевами ресторанов, иногда они пускали меня взглянуть на кухню, иногда удавалось поговорить и с поварами. Я погружался в этот мир, и он мне жутко нравился.
Лялечка даже заметила, что я сияю, как начищенный пятак. «Вот, мол, что значит дело всей жизни. И ты по-настоящему счастлив, когда пишешь».
Я хотел ей сказать, что по-настоящему счастлив рядом с ней. Даже если меня отправят с ней чистить слоновники, я буду сиять от одного факта, что мы вместе. Я чуть не умер, пока она рожала. Мы с Максом торчали в комнате ожидания. Лиля отказалась от идеи партнёрских родов. Конечно, если бы я пошёл с ней, брат бы не оценил. А если он… Ну, Макс мало похож на человека, что платочком утирает пот со лба рожающей жены. Он заплатит тому, кто будет это делать за него. Да и я бы не справился. Если бы я увидел, как мучается моя любимая, я бы умер на месте. И врачам пришлось бы спасать меня.
Мы нашли заранее опытную помощницу в родах, доулу. Такая, знаете ли, добродушная тётушка с большими руками. Я доверял ей.
Мне было сложно рядом с Максом в тот момент. Я бы предпочёл метаться по этой комнате, как тигр в клетке, и заламывать руки. Я главный по метанию и заламыванию рук. Но я боялся выдать себя.
Но Макс сидел напряжённый и мыслями был далеко. Наверняка обдумывал свои сделки, контракты и войну с конкурентами. Такой он был, мой брат. Сильный, как скала, стойкий, гладиатор, воин. Моя противоположность. Несмотря на всё, я продолжал его любить. Он был со мной одной крови, и я не забывал об этом ни минуты.
А потом доула вынесла нам Еву. Совершенство. И моя жизнь началась заново. Отсчёт пошёл. Я стал дядей. Я стал отцом.
Если я скажу, что потом наступил рай, то я совру. Наступил ад.
Ева плакала. Она орала, она вопила. Она краснела, как помидор, и морщилась. Я чувствовал полную беспомощность. У Ляли трескались соски, и ей было больно кормить ребёнка. Ляля плакала о том, что она ужасная мать. Молока не хватало. Мы не могли подобрать смесь для кормления, Еву обсыпало страшной сыпью, потом начались проблемы с пищеварением — то запоры, то поносы.
Мы с Лилей буквально падали с ног от усталости. Установили чёткий график дежурств. После этого стало легче: пока один носил на руках вопящий комок, второй мог поспать.
Нас спасла машина. В поездках Ева, мой ангел, моя крошечка, засыпала. И мы колесили с ней. Доезжали до парка, вытаскивали одеяло, детское кресло со спящей девочкой и оба отрубались. Джек нёс вахту и охранял наш совместный сон. Он был невероятно умен и никогда не лаял просто так. Но я был уверен, что он не пустил бы к нам никого постороннего.
Мой брат, мой Макс, не полюбил Еву. С первого взгляда. И со второго. Я думаю, он так и не смог её полюбить.

Мир моего брата — логичный, выверенный механизм — не выдерживал несовершенств младенца.
Нет, если бы родился мальчик, наследник, упитанный, спокойный. Тот, кого не стыдно показывать публике. Ева же, с щеками, покрытыми красной коркой, извивающаяся как уж в руках и орущая во всю глотку, образцовым младенцем не была.
Я же любил её. Для меня забота о них стала естественной программой. Она была заложена во мне. Она была моей дочерью, рожденной моей любимой женщиной. Плоть от плоти моей, кровь от крови моей. Молекулы моей души. Её боль становилась моей болью. Когда она рыдала навзрыд ночами и я носил её кругами по спальне, я часто тоже начинал рыдать. И Лиля, приходящая меня сменить, заставала меня с лицом, залитым слезами.
В тот момент я не думал о том, что будет завтра. Что будет потом. Писать я не мог, я просто жил эту жизнь. Пусть она и сузилась до размеров спальни со столом для пеленания.
Делай, что должен, и будь что будет. Я и делал.

Мы стали командой с Лилькой. Плечо к плечу, спина к спине. Лиля из божества окончательно превратилась в земную женщину. Уставшую, плачущую, с кругами под глазами. Я видел её настоящую, без макияжа и маникюра, заспанную, с волосами, торчащими дыбом, в пижаме с розовыми кроликами, как у второклассницы. Я видел, как она кормит грудью, и как жадные кулачки нашей дочери тискают её грудь, оставляя на ней красные следы.
Я узнавал настоящую Лилю и преисполнился. Ну, вот, как ни смешно, моя любовь к Ляле-матери Евы была ещё сильнее, чем просто любовь к Ляле, жене моего брата. Хотя куда уж сильнее. И, знаете что, фальши в ляльке не было ни на грамм.
Я любил их обеих так, что сердце, глупое моё сердце, стучало в висках. Я бы, не задумываясь, отдал за них жизнь.
В это же самое время Макс стал от нас отдаляться. Его не интересовала возня с младенцем. Его раздражали Евины крики.
И то, что видел я — настоящая Лиля, — не понравилось моему брату. Он привык к ней весёлой и красивой. И не мог любить её такую, как есть.
Он стал всё чаще задерживаться на работе, всё чаще летать в командировки. Ева росла, начала улыбаться и сидеть, ползать и ходить. Точнее, бегать. Она падала, рыдала, поднималась и снова бежала.
Она была очень красива. Похожа на мою мать, свою бабушку, которую она никогда не увидит.
Мы растили её. Она была нашей путеводной звездой. Ева. Первая женщина в раю.
Мы водили её за ручки, вытирали ей слёзы, сидели ночами у её кровати, когда она болела. Я сочинял на ходу сказки про принцесс и драконов и рассказывал ей. Она говорила, что хочет быть драконом, а не принцессой. Параллельно писал книгу о вредной и капризной злой принцессе и преданном драконе. После успеха моей книги про увлечённого повара «В огне» я мог уже писать о чём угодно. Моё имя стало знаком качества, и люди меня покупали. Денег хватало. Но мне на них было плевать. И если бы не мой агент, который рубился с издательствами, я бы писал бесплатно. Потому что писать — это потребность души. И всё. И никак невозможно не писать.
Я в детстве тоже был драконом. Место принца всегда было занято моим братом.
Я заново проживал с ней детство. И, по иронии судьбы, чем дальше, тем сильнее Макс становился похож на нашего отца.
Я разочаровывал отца, Ева разочаровывала брата.
Я никогда не вмешивался в их отношения. Старался оградить Еву, моего маленького дракона, от нотаций отца, конечно.
Впрочем, ей было плевать. Она была вся в меня. У меня была мама, которая меня любила, и мне было плевать на нелюбовь отца.
У Евки нас, любящих её безмерно, было двое. И наша любовь перевешивала равнодушие её ненастоящего отца. Её настоящего дяди.

Когда она проявила склонность к рисованию, мы нашли ей хорошего учителя, настоящего художника.
Все поверхности нашего дома тут же оказались изрисованными. Фиолетовый единорог на двери холодильника, зелёная ракета на дверце шкафа, жёлтое солнце с человеческим лицом на подоконнике. Я видел, как Макс замирал перед этими шедеврами, и его пальцы непроизвольно сжимались в кулак. Это был не гнев, а что-то худшее — полное, ледяное неприятие. Однажды Ева, сияя, подвела его к своей лучшей работе — огромному красному дракону, захватившему всю стену в прихожей. «Смотри, папа, это наш дом!» — сказала она. Макс посмотрел на дракона, потом на её счастливое, перепачканное фломастером лицо, и я увидел в его глазах пустоту. Нежность, которую он так и не смог найти. Думаю, в тот миг он окончательно понял, что этот мир детских фантазий и безудержного творчества — не его мир. Что маленький дракон победил короля.
Макс ушёл на следующее утро. Это было честно. Он встретил женщину, похожую на себя самого. Умную, успешную, логичную, продуманную. Чайлд-фри. Дог-фри.

А я протянул женщине, которую любил уже много лет, моё сердце в упаковке из-под торта.
На, возьми его, оно твоё, и делай с ним что хочешь.

И она протянула мне руку.

И я окончательно вышел из мрака.