Мирослава

1 глава
Воздух в селении у Ильмень-озера был густым и сладким, словно испечённым из мёда, прелой листвы и дыма тлеющих обрядовых костров. Это был праздник Журавлиного Вече – пора, когда Небо и Земля, Явь и Навь, обмениваются дыханием. Время, когда журавлиный клин улетал на юг, был не просто птичьей стаей, но мостом для душ предков, облачавшихся в белые перья, чтобы навестить родимые пашни и внуков.

Журавлиное Вече – один из столпов года, суть его для славян новгородских была так же ясна и важна, как смена сезонов. Перед праздником девушки в лес сходили да листья собирали, чтобы сделать самый красивый венец. А когда солнце перекатилось на запад, и жители селения вереницей потянулись за волхвом к большому дубу.
Все селенье собиралось на капище у старого дерева, откуда видно было и озеро, и болотистую низину – владения кикимор. Волхв, старик с бородой, седой от инея многих зим, высекал огонь трением – «живое пламя». От него зажигали большой костёр на капище.

А тем временем девушки плели венки. Но не летние, из цветов, а осенние – из собранных листьев, ягод, прутьев калины и веточек вечнозеленого можжевельника. Плели молча, вкладывая в каждый виток своё заветное желание или просьбу к предкам-журавлям. Эти венки были не для красы, а для силы. Их бросали в воду как дар духам, чтобы те донесли просьбы до самого Рода. Или вешали в сенях на весь год для защиты.

Перед заходом солнца начинались песни, восхваляющие предков, а просили у них помощи и благословения на зиму и будущий год. Незамужние девушки гадали и на пояски, и на отражение в воде, а самые смелые шли поближе к болоту и слушали звуки, доносящиеся из темноты леса. Кикиморы же не всем весточки посылали, да и пакостей в это время не делали, журавли ещё не все улетели, а значит, защита рода великая в этот период.

Звёзды в эту ночь казались особенно яркими и близкими, будто души предков смотрят с небес сквозь дыры в небосводе. Волхв брал сноп и обходил вокруг костра, а потом, после обряда, селяне брали из снопа колосья и несли домой, смешивали с зерном в закромах, и тем самым получали благословение от предков на хороший урожай.

И вот здесь, на границе леса и болота, наша история обретает свою плоть и кровь. Пока селение веселилось у костра, в одной из крайних изб, что стояла ближе к болотистому краю, молодая женщина по имени Любава мучилась в родах. Повитуха, старая и опытная Малушa, уже и травы все испробовала, и заговоры шептала, но дитя не шло. А из открытого окна доносился не только гул праздника, но и настойчивый, тревожный хор лягушек у болота, и странные, похожие на всхлипы, звуки – это кикиморы, «зазывали насмерть», чувствуя чужую боль, сбегались к границе мира, суетясь и перешёптываясь.

Любава, обессиленная, уже видела их тени за окном – маленькие, сгорбленные, с длинными распущенными волосами цвета болотной тины. И в отчаянии, собрав последние силы, она прошептала, не к Роду, не к предкам, а к этим капризным и мстительным духам.
— Хозяюшки болотные… Сестры… Вижу вас. Не дайте душе моей дитяти унести в Навь… Возьмите, лучше мою… Спасите дитя!
В ту же секунду наступила мёртвая тишина. Смолкли и лягушки, и праздничные песни у костра будто ушли вдаль. А над самой крышей избы пронёсся с оглушительным курлыканьем огромный белый журавль – запоздалый, отбившийся от стаи. Его крик был похож и на стон, и на призыв.

И случилось чудо. Дитя родилось. Девочка. Но последний вздох Любавы стал первым криком её дочери. Душа матери ушла по уговору, уплатив страшную цену.
Малушa, принимая ребенка, увидела на её крохотном плече родимое пятно. Не простое, а удивительно похожее на отпечаток птичьего пера. А за окном снова послышалось курлыканье, но теперь тихое, словно бы одобрительное.
Наутро волхв, которого позвали имя наречь дитятке-сиротке, долго смотрел на девочку и на знак, что был на её плече. Сельчане ждали во дворе слова с затаённым страхом.
— Диво дивное, – молвил старик. – Мать уплатила за жизнь её духом болотным, но благословили рождение птицы небесные, вестники предков. В ней смешались два дара. Дар Нави от кикимор даст ей видеть то, что скрыто, слышать голоса духов и, может, говорить с ними. И дар Яви от журавлей – связь с родом, мудрость предков и их защиту.
— Что же это сулит, отец? – спросила притихшая Малушa, уже решившая взять девочку к себе.
— Обещает путь меж двух огней, – строго сказал волхв. – Она будет ходить по краю, как гуляют по тропам между селением и болотом. Кикиморы, принявшие душу матери, будут считать эту девочку своей должницей. А журавли – своей избранницей. Новорожденная может стать мостом между мирами для блага рода… или яблоком раздора, что даст великую смуту. Назови её Мирославой. Ибо судьба её – нести в себе и мир, и славу, но добыть их будет стоить ей великой борьбы.

И он ушёл, оставив в горнице запах сухих трав и тяжёлое предзнаменование. А девочка, Мирослава, спала на руках у новой матери, и на плече новорождённой виднелось перо, отпечатанное самой судьбой в ночь, когда миры сошлись слишком близко.
Продолжение следует...