Роберт Ньюмен.
ОБОЛЬСТИТЕЛЬ
1.
Миновав Сен-Сегюр, мы снова начали взбираться в гору. Маленький старый локомотив трудился изо всех сил, хотя угол подъема железной дороги был не таким уж большим. Когда поезд начал входить в поворот, из окна вагона я успел увидеть этого работягу. Чёрный дым из его коротенькой трубы поднимался в небо почти вертикально. Потом дорога снова выровнялась, и локомотив исчез из вида. Раскинувшийся за окном пейзаж не вызвал во мне большого интереса: обычные горы, старые, голые, обдуваемые ветрами и поблекшие до такой степени, что стали похожими на стилизованные холмы на гобеленах эпохи Возрождения.
Я посмотрел на крестьянку, которая села в наш поезд на станции перед Сент-Сегюр. Хотя можно ли в наше время ещё называть кого-то крестьянами? Как-то теперь это кажется не очень правильным. Тогда кто же эта наша попутчица? Простая сельская женщина, которая прикорнула в углу купе, сидя очень прямо и сжимая в руках ручку плетёной корзины с овощами. Выглядела она такой же старой, как горы, тоже часто обдуваемой ветрами и поблекшей. Этюд в чёрных тонах: невзрачное чёрное с фиолетовым оттенком под мышками платьице, чёрные с проседью волосы и бесформенная тоже чёрная шляпка. Интересно, какого цвета у неё глаза? Видимо, тоже чёрные. С застывшим в них терпением. А белки скорее всего желтоватые с красными прожилками.
Я машинально достал альбом и начал зарисовывать эту женщину. Голова приподнята, наклонена немного вперёд. Высокий лоб. Челюсть не тяжёлая, но выражающая упорство. Нос… Какой же у неё нос?
Подняв глаза, я заметил, что Анни наблюдает за мной, нахмурившись за своими очками для чтения. Такой взгляд был мне хорошо знаком. «Ради бога, Карл, прекрати! Неужели ты не понимаешь, как это смущает людей?»
Правда? Даже не доставая альбома, я создаю рисунок мысленно. И Анни это знает. За все прожитые со мной годы она меня неплохо изучила. Но ведь могут же люди выразить свой протест. Хотя нет, не думаю. Большинство из них вообще ничего вокруг не замечает, даже друг друга. Вот почему они не возражают, когда я их разглядываю? Ну и чёрт с ними. Расстраивать Анни мне не хочется. Особенно сейчас.
Мы ехали мимо утёса, и я начал рисовать его, спрятав лицо сельчанки в контурах скалы. Если оно мне когда-нибудь ещё понадобится, то появится снова.
Когда я поднял глаза от альбома, Анни уже вернулась к своей книге, но взгляд её оставался неподвижным. Жена не читала. Она думала. И выглядела утомлённой. Хотя что тут странного? В экспрессе прошлой ночью мы не спали, а лишь дремали. Шумный, болтливый юг. Тонкий, пронзительный гудок нашего поезда как будто бил по нервам. Переполненное купе: супружеская пара англичан, которая, казалось, обиделась на нас за что-то, хотя мы и слова не произнесли; остальные – французы. Тягостное сидение в купе без возможности поговорить или почитать, поскольку свет был очень тусклым. Взгляд следил лишь за вспыхивавшими за окном огоньками и неизбежно возвращался к металлической табличке, предупреждавшей: «Il est dangereux de se pencher en dehors» («Не высовываться. Опасно»).
Рencher или penser? (Высовываться или думать?) Второе действительно опасно. Одна из самых опасных вещей в мире. Но я никогда этого не делал и даже не собирался.
Я убрал альбом и посмотрел на часы. Пять минут третьего. Мы должны были приехать в два, но время по расписанию ничего не значило. В Тулузе опоздание уже составило десять минут, а оттуда поезд вообще еле тащился.
Я снова выглянул в окно. Всё тот же скучный пейзаж: склон горы, русло пересохшего ручья, рощица пыльных деревьев. Где мы? Ну конечно, я изучал карту ещё в апреле пред тем, как обсудить с женой маршрут. И вчера в Париже тоже. Но на второй карте оказалась сеть железных дорог, а про первую я вообще забыл. Ведь уже несколько месяцев прошло. Кроме того, ни та, ни другая не сообщили мне ровным счётом ничего, о чём я хотел бы узнать. Да и вообще какая-нибудь карта может это сделать? Впрочем, я хотел сказать о другом. Наверное, мне стоило набросать свою собственную, как те, которые рисовала в четвёртом классе Сара. Она старательно вычерчивала эти карты на тонком пергаменте – боже, сколько же денег на это было угроблено! – с высунутым языком, с сосредоточенным лицом, затем поднимала за краешки и совала в печь, чтобы опалить и сделать их похожими на древние.
Миди… И почему французы так назвали это место, когда «миди» означает что-то вроде полудня? Из-за жаркого солнца? Во всяком случае Прованс где-то сзади. Авиньон – там. А Пиренеи с Испанией за ними. Какие-то развалины в Ниме, стилизованные под римские; Каркасон – сплошные стены; Ван Гог, пишущий свои кипарисы в Арле. Где мы
едем? Пустота вокруг… Неизведанная страна. Горы, конечно, и надпись «Здесь обитают драконы». И василиски, и гоблины, и ведьмы. И обольститель…
Откуда это слово? Хотя почему бы и нет? Он был им. Так его называли, причем, совсем недавно. В обозрении «Балет Монте-Карло». Или в статье в другом журнале? Во всяком случае обольститель сейчас далеко от моего дома. И от моей дочери тоже.
В замке повернулся ключ. Дверь открылась. В купе ворвался ветерок, за окном опустилась темная ночь, а я старался не думать - dangereux de penser (думать опасно) – об ослепляющем страхе, подобном удару в живот; о страхе перед тем, что я всю жизнь жил, зная о дурном знамении, о предстоящей расплате. Казалось бы – ну, постучи по дереву и брось через плечо щепотку соли. Но ведь не могло же всё хорошее – Анни, Сара и мой талант – остаться со мной навсегда, раз мне было прекрасно известно, что я мог в этой жизни и чего не мог, даже если никто вокруг этого не замечал… Расплата через дочь. Почему нет? Разве для меня есть на свете кто-то дороже?
Я снял пиджак, расслабил узел галстука, но моя рубашка вдруг намокла от пота. Пришлось встать и выйти в коридор. Закрывая дверь купе, сквозь стекло я заметил взгляд Анни, успокаивающе улыбнулся ей и закурил. Сигареты «Житан». Полагаю, если бы мы плыли на корабле, я захватил бы с собой какую-нибудь американскую марку. Но решив отправиться в путь поездом или самолётом, и радуясь, что удалось забронировать билеты, кто думает о таких пустяках, как курение. Кто думает о чём-то другом, кроме как поскорее бы добраться до места и выяснить, куда ехать дальше.
Я прошел по коридору, специально повернувшись так, чтобы Анни не видела моего лица.
Всё началось в апреле, кажется? Да, в марте или апреле. Я выбрался из своей студии около пяти часов вечера, увидел на кухне Сару вместе с Анни и заметил то удивление, которое дочь всегда испытывала при моём неожиданном появлении. Девочка, видимо, только пришла из гимназии. Волосы она зачесала на макушку и стала похожа на изящную статуэтку.
Сара поставила на стол чашку с бульоном.
- Привет, пап. Как дела?
- Хорошо. А твои?
- Отлично.
- В школе было что-нибудь интересное?
- Да, - взгляд на Анни за подтверждением, что сейчас самый удобный момент для разговора на эту тему. – Как ты смотришь на то, чтобы поехать этим летом во Францию?
- Что ты имеешь в виду под «как»?
- Это проект мадам де Лизл. Несколько её лучших учениц проводят лето во французских семьях. Если помнишь, мы обсуждали его в прошлом году. Теперь она предложила поехать и мне, но я сказала, что сначала поговорю с тобой. Джейн едет. И Мэри, и Бесс.
Я открыл холодильник и достал банку пива. Итак, семнадцать лет. Восемнадцать исполнится в июле. До сих пор мы были вместе постоянно. Лето в Кейпе, остальное время здесь. Девочка росла, менялась, но всё равно оставалась в сущности прежней – столь необычным и милым ребёнком, что я иногда сомневался, действительно ли это моя дочь. Была ли такая постоянная близость положительным фактом? Трудно сказать. Первые сложности начались с того момента. Когда Сара пошла в школу. Правда, мы к этому подготовились. Но сейчас…
- Сколько стоит поездка? Знаешь?
- Нет. Мы уезжаем и возвращаемся все вместе. Как туристическая группа. Но мадам де Лизл учла главное – я имею в виду деньги – и сказала, что подумает, как меня получше устроить.
- Это не главное. Может, мы и не принадлежим кругу Брантов или Вагнеров, но всё же не нищие. Как ты считаешь, Анни?
- Поездка обойдётся в тысячу долларов или чуть больше. Думаю, если Сара поедет, мы вместо Кейпа останемся на лето здесь.
Глаза дочери расширились и потемнели.
- Нет, мама, нет! Я не поеду, раз ты…
- Почему? Я не против лета в Нью-Йорке. Мне даже нравится такая идея. И папа тоже не против.
Я пристально посмотрел на Анни. Она была права. Я давно собирался поговорить с ней о Кейпе, но до сих пор ничего не сказал и даже не догадался, что жена давно всё знает. Правда, сейчас её слова мне не понравились.
- Я действительно не против насчёт лета здесь. А об остальном… о твоей поездке во Францию… надо подумать.
Я взял банку пива, пошёл в студию и сел перед мольбертом. Через несколько минут в дверь постучали, и на пороге появилась Анни.
- Я тебе не мешаю?
- Нет.
Я не работал, а просто смотрел на холст и видел, что на нём ничего нет. Днём мне казалась, там что-то есть, но теперь я знал точно: пустота.
- Ты не в духе?
- Почему?
- Не знаю. Мне так показалось, когда ты уходил, - Анни кивнула на холст. – Как дела?
- Паршиво.
- Да? – жена повернулась и некоторое время рассматривала набросок на холсте. – Ты сделал всё более плоским и немного изменил цвет. Мне нравится.
– Ради бога, Анни!
- Ладно. Может, поговорим о поездке во Францию?
- На твоё усмотрение.
- Почему на моё? А на твоё? Ты же сказал, мы подумаем…
- Я несколько другое имел в виду. Ну, хорошо. Твоё мнение?
- Девочке стоит поехать.
- Вот и отлично.
Анни бросила на меня взгляд: не резко, но с долей враждебности.
- Почему ты так говоришь?
- Потому что решения обычно принимаешь ты. Кроме финансовых вопросов.
- Да, верно. Я не люблю эти вопросы. Но ты же первый заговорил про стоимость.
- Тебе бы этого не хотелось?
- Наоборот.
- Хорошо. Значит, ты считаешь, что мы можем позволить себе такие расходы? А ведь следующий год ожидается трудным. Колледж и всё такое.
- Можем. Если не ездить в Кейп, мы сэкономим гораздо больше тысячи долларов, которые нужно заплатить за поездку девочки.
- Ты уже это говорила. Поэтому я и сказал «Вот и отлично».
- Ты не хочешь отпускать её, да? – тихо спросила Анни.
- Ты перестанешь?
- Ладно. Что мне ей сказать? Или тебе ещё нужно подумать?
- О чём тут думать? Если ты считаешь, что мы можем…
- Если я считаю. Другими словами, ты хочешь переложить всю ответственность на меня.
- Черт побери, я ж просил тебя перестать!
- Да, конечно.
Мы стояли, глядя друг на друга, не озлобленные, а расстроенные. Взгляд Анни скользнул по холсту, потом снова вернулся к моему лицу.
- Значит, сказать ей, что всё в порядке? И она может ехать?
- Да.
Итак, дочь уехала. Прощание на берегу. Отчаянные старания, чтобы моя улыбка выглядела не такой уж грустной. Пароходные гудки. Увеличивающееся расстояние между причалом и кораблем. Анни рядом со мной. Сара машет рукой. Глаза её потемнели, словно она вдруг поняла, что произошло, что она уезжает гораздо дальше, чем в привычный лагерь - в чужую страну и к чужим людям. И такая она молоденькая! Я отвернулся, взял жену за руку, и мы поехали домой, в свою квартиру, необычно тихую и невероятно пустую. Первое, что сделала Анни, это закрыла дверь в комнату Сары. Как и я, она не могла спокойно проходить мимо неё, видеть аккуратно убранную кровать, письменный стол и приставленный к нему стул.
У меня было предчувствие, что лето не задастся, и не ошибся. Оно оказалось даже хуже всех ожиданий. Дело было не в нас с Анни, а в моей работе. Ничего нового. У меня уже несколько месяцев были неприятности, но работал я вполне нормально. Если ты художник, то ты должен писать. Вопрос в том, что и как. Второй раз в жизни я не смог найти на него ответа. Бенсон не помогал мне, считая, что эти трудности временные и что я просто опять начал играть спектакль с одним действующим лицом. Но когда он заглянул в студию посмотреть, чем я занят (или вернее, не занят), то сразу заколебался, предложил подождать до осени и ничего пока не планировать.
Я писал мелкие вещицы, в основном студийные, которые никоим образом меня не принижали, и боролся с «Побережьем» - большим холстом, находившимся в работе еще в тот день, когда Сара вернулась домой с новостью о поездке во Францию. Анни тогда тоже работала, потому что миссис Фей, наконец-то, ушла на пенсию, и жене предложили в школе место преподавателя английского в старших классах. Она знала, с кем ей предстояло начинать, потому что вела занятия в восьмом классе, и дети там были хоть и непослушные, но очень интересные. Выйдя из студии, я увидел , что Анни сидела в очках для чтения и что-то записывала. Интересно, почему вид жены в очках всегда так странно на меня действовал? Я как будто ждал чего-то. Но при моём появлении она всегда их снимала.
От Сары начали приходить письма: одно с корабля, другое из Парижа и третье, когда дочь остановилась у мадам Пегно. Во всех посланиях, состоявших всего из нескольких строчек, чувствовались теплота и хорошее настроение. Впервые получать от дочери письма казалось странным. И видеть её, как и других людей, на расстоянии и в перспективе тоже было странно.
А потом пришло сообщение о нём. Да, о самом Барелле и о знакомстве с ним. Чуть позже ещё одно странное письмо, довольно бессмысленное. И наши два, на которые Сара не ответила и даже не отправила телеграмму. Мы думали, что доставленное авиапочтой письмо от мадам Пегно нас успокоит, но и в нём не оказалось никаких объяснений. Анни взглянула на меня, а я на неё, и на этот раз без всяких дискуссий было решено: хотя путешествие пробьет солидную брешь в нашем семейном бюджете, нам нужно ехать. Мы должны поехать за дочерью.
Сигарета внезапно приобрела мерзкий привкус. Я посмотрел на неё, увидел, что докурил до фильтра, и выбросил. Впереди был тамбур вагона, а рядом купе, занятое французской семьёй. Отец с матерью расположились на сидениях друг напротив друга и мирно спали. Худой прыщавый паренёк лет семнадцати уставился в окно, а другой, примерно десятилетний, стоял около двери чуть насмешливою, чуть враждебно разглядывал меня. Я удержался от мимолетного желания показать ему язык и вернулся в свое купе.
Когда я вошёл, Анни посмотрела на меня и спросила:
- С тобой всё в порядке?
- Конечно. Просто решил покурить. А что?
Жена не ответила..
- Мы вроде почти приехали.
- Не знаю. Должны бы уже.
Пожила женщина с плетёной корзиной открыла глаза посмотрела на нас. Они оказались не чёрными, а карими, зато белки были желтоватыми., как я и предполагал.
- Pardon, madame. Savez vous si le prochain arret est Auzuray? (Простите, мадам. Не знаете, следующая остановка Озюре?
Наша попутчица озадаченно посмотрела на меня.
- Quoi?
Интересно, название станции мужского или женского рода? Может, надо было сказать Озюри? Скорее всего, женщину сбила с толку какая-нибудь совершенно незначительная мелочь. Теперь ответа не дождёшься. Никогда нельзя доверять постороннему, особенно иностранцу.
- Озюре.
- Sais pas.
То ли она хотела сказать, что не знает, когда нам выходить, то ли что никогда не слышала о такой станции. Проклятый французский язык… Столько лет на нём не говорил… и вот тебе пожалуйста!
Поезд шёл по ровной местности, а не карабкался вверх, и вроде даже немного притормозил. Я открыл окно и выглянул наружу Впереди маячило здание, которое вполне могло оказаться станцией. Когда мы подъехали поближе, я прочитал надпись «Озюре».
- Всё, приехали.
- Ты уверен?
Я снял с полки два чемодана. В моём лежал холст, в другом шляпки Анни.
- Да.
Я надел пиджак и запихнул галстук в карман. Поезд остановился. Я открыл дверь купе, быстро вышел в тамбур вагона, спрыгнул на платформу и помог сойти Анни. Проводника нигде не было видно, но откуда-то донесся громкий сигнал, и поезд снова тронулся. Мы стояли и смотрели ему вслед. В нём остались паренёк с насмешливым взглядом и пожилая женщина, всё ещё озадаченно смотрящая перед собой. Наконец, мимо прогрохотали три вагона, и без нас состав умчался гораздо быстрее, чем с нами.
Солнце жгло нещадно. Я поставил чемоданы в тень и вошёл в здание станции. Внутри были скамейка и зарешечённое окошечко. Я заглянул в него. Билетная касса. Внутри никого не было. Я вышел в дверь с другой стороны здания и огляделся. Белая пыльная дорога с каменной стеной вдоль одного края. За ней простирались поля. Вокруг ни души. Ни одного признака населённого пункта.
- Видишь что-нибудь? - послышался сзади голос Анни.
- Нет.
- Прекрасно. Что же нам делать?
- Не знаю. Ждать, наверное.
- Какой смысл? Никто о нашем приезде не знает. Кроме, разве, мадам Пегно, но она не знает, на ком поезде мы приедем.
- Чего же ты хочешь? Пешком идти? Я, например, не имею ни малейшего понятия даже в какую сторону нам двигаться.
- Да, ты прав.
Мы опять вышли на платформу. За железнодорожными путями тоже оказались поля с видневшимися кое-где вдали рощицами. И над всем этим протиралось небо, голубое-голубое. Написать его смог бы только Матисс. Подобрать нужные цвета можно, но как передать жар, яркость и свет?
Услышав урчание мотора, мы торопливо вернулись в здание станции. По дороге на противоположной стороне слева приближалась обшарпанная красная машина. Я вышел из здания, махнул рукой, и когда странное транспортное средство остановилось, распознал в нём такси. Отлично. Первая удача. За рулём сидел пожилой курносый мужчина, больше похожий на славянина, нежели на француза. На нём был засаленный чёрный пиджак и грязная белая кепка со сломанным козырьком. Он сидел и молча смотрел на меня.
- Bonjour, - сказал я. - Nous venous d’arrver et… conaissez vous madame Pegnaut a Auzuray? (Мы только что приехали и... вы знаете мадам Пегно в Озюре?)
- Qui?
- Мадам Пегно…
Мужчина пожал плечами.
- Comprends pas.
- Чёрт! Теперь и этот начинает меня дурачить!
- Qui?
- Карл, спокойнее, - попросила Анни.
- Почему? Ведь он же её знает. Я уверен, что знает. Просто потому, что я не совсем правильно произношу имя или адрес…
Понял водитель, о чем я говорю, или нет, но ему в голову, видимо, вдруг пришла правильная мысль.
- Madame Pegnaut? – переспросил он.
- Да.
- Oui, oui, oui. Je lа connais (Да, да, да. Я её знаю), - таксист вышел из машины и открыл нам дверь. – Montez (Садитесь).
- Одну минуту. Только положу багаж.
Я запихнул оба наших чемодана в багажник и помог сесть Анни. Машина рванула с места и покатила в ту же сторону, в которую ехала до встречи с нами.
2.
До Озюре было около трёх миль. Мы ехали по белой пыльной дороге среди полей, где-то возделанных, а где-то нет. Иногда на них виднелись пасущиеся овцы и небольшие худенькие коровки. Сельская местность здесь, вероятно, была более обширной, чем я себе её представлял, потому что до сих пор нигде не появилось ни единого признака городских предместий. Одним словом, вокруг долго ничего не было, кроме полей и маленьких рощиц, но вдруг впереди показались белые дома, то ли покрашенные, то ли оштукатуренные. Дорога вдруг сузилась, дома встали теснее друг к другу, и, наконец, мы выехали на крошечную улочку какого-то городка, а через сотню ярдов оказались на просторной площади. Вокруг росли высокие платаны, а в центре был давно высохший фонтан. Я заметил кафе, потом нечто, похожее на отель, и, наконец, мы остановились перед аркой, за которой виднелся небольшой дворик.
- Дом мадам Пегно, - объявил таксист.
Мы вышли из машины. Я достал наши чемоданы, глянул на счётчик и оплатил поездку, добавив приличные чаевые. Таксист равнодушно взял деньги, отсалютовал мне, прикоснувшись к козырьку кепки, и укатил. Я повернулся к Анни и увидел, что она пристально смотрит на меня. Похоже, выглядел я сейчас не очень. В такси я снял пиджак – несмотря на индийскую льняную ткань, в нём всё равно было жарко – и сейчас держал его в руках вместе с засунутым в карман галстуком. Брюки мои сильно помялись, а ботинки запылились. Жена, напротив, выглядела совсем неплохо. В машине она расчесала волосы и снова собрала их в тугой узел. На ней было голубое хлопковое платье – чуть-чуть светлее её глаз. В общем, моя жена была образцом спокойной, уравновешенной и весьма привлекательной особы. Если бы всю дорогу Анни не сжимала книгу так, что побелели суставы пальцев, никто бы и не подумал, что эту женщину тяготят какие-то тревожные мысли.
- Лучше повяжи галстук и надень пиджак, - посоветовала Анни.
Я последовал её совету, провёл пятерней по волосам, взял чемоданы, и мы прошли под аркой во дворик. Он оказался довольно большим, выложенным булыжником. По краям его стояли два побеленных дома, а прямо перед нами стоял дом повыше, каменный, с украшенным запутанными резными рисунками фасадом. Вход был оформлен в виде арки в стиле барокко. Когда-то бледно-желтая краска на стенах дома теперь выцвела, а кое-где потрескалась и облупилась. Около парадной двери стояли старый открытый грузовик и казавшийся неуместным здесь новенький чёрный «Ягуар». В доме велись какие-то работы. Мы услышали голоса, стук молотков и подошли поближе. Перед нами появился человек в берете и широкой блузе. Он вышел с большой корзиной на плече и вытряхнул её содержимое в кузов грузовика. Там уже лежали щебень, куски штукатурки, а над всем этим висело легкое облако пыли. Оно постепенно смещалось, чтобы осесть на блестящем «Ягуаре».
Рабочий посмотрел на нас.
- Est-ce que madame Pegnaut est chez elle? (Мадам Пегно дома?) – спросил я.
- Qui, - ответил он, водрузил пустую корзину на плечо и вернулся в дом.
Я поставил чемоданы на землю и уже собирался пойти за ним, но услышал его громкий голос, а через мгновение на пороге появилась худая, очень прямая женщина – лет за шестьдесят, чёрное старомодное платье с высоким воротником. Слегка поседевшие волосы лежали на голове высокой копной. У неё был орлиный нос и очень маленький рот. Женщина, похоже, куда-то торопилась.
- Мадам Пегно?
- Да, - она взглянула сначала на меня, потом на Анни.
- Я Карл Харрис, отец Сары. Это мадам Харрис.
- О, боже! – хозяйка дома прижала ладонь к губам. – Deja? (Уже?) Я имею в виду… как мило с вашей стороны! Но это и большой сюрприз…
- Вы нас не ждали? – спросила Анни. – Мы отправили вам из Парижа телеграмму.
- Ах, да... Да, конечно. Её принесли совсем недавно. Я думала, что вы приедете вечерним поездом. Он гораздо удобнее дневного.
- Мы торопились, - сказал я.
- Конечно. Естественно. Очень рада нашему знакомству.
Женщина пожала руку сначала Анни, потом мне. Её ладонь была сухой и хрупкой, как птичья лапка.
- Благодарю вас, - сказал я. – Мы хотели бы поговорить с вами, если можно.
- Безусловно. Правда, сейчас не лучшее время для беседы. Как видите, я очень занята. В доме рабочие. Нельзя ли нам встретиться попозже? Вечером, например…
Я посмотрел на Анни. Она ещё крепче вцепилась в свою книгу.
- Мы проделали длинный путь, - сказал я. – Не думаю, что наш разговор займёт много времени. Не уделите ли вы нам несколько минут прямо сейчас?
- Ну, если вы настаиваете. Боюсь, не смогу пригласить вас в дом. Там полный хаос. Знай я заранее, какие будут хлопоты, никогда бы не согласилась.
- На что?
Хозяйка жестом указала на дверь.
- На всё это. Никогда бы не затеяла такое предприятие. Но…
Она пошла через дворик к каменной скамье около ворот, вытащила из будки, где, видимо, когда-то сидела консьержка, старый деревянный стул, поставила его перед скамьёй и сказала:
- Пожалуйста.
Женщина села на стул, а мы на скамью.
- Надеюсь, вы простите меня. Мне надо было бы принять вас совсем не так.
- Всё в порядке, - успокоил я хозяйку.
- Итак, вы – родители Сары. Она очень много о вас рассказывала.
- А о вас она нам много писала, мадам, - сказала Анни. – Пока письма приходили. Я уверена, вы понимаете, почему мы приехали.
- Конечно. Испугались за девочку. Но никаких причин для этого нет. Все очень-очень хорошо. Неужели вы думаете, что я допустила бы, чтобы с ней случилась какая-нибудь неприятность?
- Нет, нет, - поспешил я разубедить хозяйку. – Но согласитесь, всё выглядит довольно странно.
- Странно? В каком смысле?
Женщина, казалось, искренне удивилась.
- Мы доверили дочь мадам де Лизл, а она в свою очередь вам…
- Да, мадам де Лизл. Я пыталась встретиться с ней, объясниться, но дама уехала из Парижа, и теперь неизвестно, где её искать.
- Мы знаем, - сказала Анни. – Нам тоже не удалось встретиться с ней.
- Что же касается остального, если именно это вас беспокоит, то мы немножко не о том говорим. Я уверена, мне не нужно рассказывать вам о месье Барелле.
- Не нужно, - согласился я. – Как Сара с ним познакомилась?
- В общем-то с моей помощью. Вы, вероятно, слышали, что он уже давно живёт здесь неподалёку. Поселился ещё перед войной. Купил замок герцога Д’Ассини.
- Значит, вы его знаете? – спросила моя жена.
- Как говорится, киваем друг другу при встрече. Мадам де Лизл, конечно, рассказывала вам о нашей здешней жизни. Я всегда принимаю её учениц. Мы живём как одна семья. По утрам девочки помогают мне по дому и беседуют со мной… Кстати. У вашей дочери прекрасный французский. Это делает честь и вам, и мадам де Лизл.
- Благодарю, - произнёс я. – Но вы говорили о девочках. Кто-нибудь ещё живёт у вас?
- В этом году нет. В прошлом приехали сразу три, но я посчитала такое количество гостей слишком большим.
- Понимаю. Хорошо. Итак, Барелль.
- Да, однажды мы встретились с ним около кафе, и он, как обычно, поздоровался со мной. Через день или чуть позже я взяла Сару с собой к своему другу месье Фернье, большому знатоку культуры и истории нашего округа. Месье Барелль тоже там оказался. Мы пообедали. Он с огромным вниманием отнёсся к девочке и на следующий вечер пригласил нас к себе в замок на концерт.
Анни кивнула.
- Она нам об этом писала.
- Ну, тогда вы всё знаете, - сказала мадам Пегно.
- Кроме некоторых важных деталей, - вступил в разговор я. Когда Барелль пригласил Сару погостить у него? И почему?
- Примерно через пару дней после концерта. Он узнал, что девочка увлекается теннисом, и предложил ей поиграть на его кортах. Приехав с приглашением, месье Барелль увидел, что тут у меня в связи с ремонтом происходит, и предложил Саре остаться в его замке, пока не закончатся работы. Как видите, - женщина жестом указала на дом, откуда доносился оглушительный стук молотка, - сейчас здесь не очень приятно находиться.
- Действительно, - согласился я. – Но почему вы затеяли ремонт именно сейчас? И не предупредили мадам де Лизл… Она поселила бы Сару где-нибудь ещё. Вы же знали о приезде нашей дочери ещё в апреле.
- Да, но я и не думала о ремонте, - ответила хозяйка. – В конце концов, я ведь даже не ожидала, что рабочие начнут перед осенью. Но однажды утром они пришли и сказали: «Или мы принимаемся за работу сейчас или никогда». Теперь во Франции творится чёрт знает что. Мы полностью зависим от рабочих…
Она умолкла при виде ещё одного грузовика, груженного длинными трубами, который въехал во дворик и остановился перед входом в дом.
- О, господи! Что там ещё?
Не извинившись, женщина поднялась, торопливо подошла к коренастому шофёру в комбинезоне и начала что-то говорить. Из кабины грузовика вылез ещё один человек, тоже в комбинезоне, бросил взгляд на «Ягуар» и присоединился к что-то обсуждающей паре. Из-за доносящегося из дома грохота мы не могли расслышать, о чем у них шла речь, но мадам Пегно была явно чем-то раздражена. Наконец, она замолчала, как-то вдруг поникла, беспомощно посмотрела на грузовик, потом на нас с Анни, сказала что-то мужчинам и направилась к нам.
- Месье Харрис, вы умеете водить машину?
- Да.
- Не могли бы вы чуть-чуть сдвинуть вон тот «Ягуар». Привезли трубы для новой ванной. Рабочие говорят, что не смогут разгрузить их, если не отогнать в сторону автомобиль.
- Чей он?
- Мой..
- Почему же вы не хотите отогнать его сами?
Хозяйка сильно смутилась.
- Потому что я не знаю, как это делается. Видите, «Ягуар» совсем новый. Я купила его недавно… и ещё не умею водить.
- Понятно.
Я подошёл к автомобилю. Здесь явно кроется нечто забавное… если не сказать смешное. Но раз уж мы стали свидетелями стольких странных событий, стоит ли удивляться ещё одному? Рабочие наблюдали за тем, как я открыл дверцу и сел за руль. Водить «Ягуар» мне ещё никогда не приходилось. Я катался на машине Бенсона, когда он приезжал к нам в Кейп, и помнил только какую-то необычную штуку – красный огонёк, который зажигался при заведённом моторе и предупреждал, кажется, о перегреве карбюратора. Но там была механическая коробка передач, а здесь автоматическая. Я повернул ключ зажигания, и послышалось легкое урчание. Может, так и должно быть? Я подождал с минуту. Урчание стихло. Тогда я нажал на педаль газа, и мотор замурлыкал. Я опустил рычаг ручного тормоза, дал задний ход, и автомобиль медленно попятился. Я остановился около въезда во дворик и высунул голову из окна.
- Хватит?
Рабочие кивнули. Я заглушил мотор, снова поставил машину на ручной тормоз, вылез из-за руля и вернулся к мадам Пегно и Анни. Пока я отгонял «Ягуар», хозяйка с тревогой наблюдала за мной, но сейчас уже явно успокоилась. Анни выглядела серьезной и даже мрачной.
- Прекрасная машина, - сказал я. – Итак, на чём мы остановились?
- Я только что сказала мадам, что мы давно не получали от Сары никаких вестей, - сообщила Анни. – Девочка не ответила на два наших последних письма, и мы захотели узнать, почему.
- Конечно, - согласилась хозяйка. – Я тоже получила от вас письмо и чувствую себя очень виноватой, что не ответила и не успокоила вас. Но что касается Сары… Я сама ничего не могу понять.
- Мы тоже, - сказал я. – Поэтому и приехали.
- Естественно. Какие родители не приехали бы. Но, как я вам уже сказала, для волнений нет абсолютно никаких причин. Все в полном порядке. И не только потому что месье Барелль человек высоко порядочный и…
- В самом деле? – спросил я.
- А вы думаете, нет?
- Не знаю.
- Но его здесь все уважают. Как человека и как артиста. Кроме того, Сара ведь там не наедине с ним. В замке месье Барелль живёт с женой, детьми и несколькими друзьями.
- Да, но мы все равно хотели бы повидаться с дочерью и убедиться, что ей ничего не угрожает.
- Конечно, - согласилась мадам Пегно. – Я уверена, если вы позвоните и сообщите девочке о своем приезде, то очень скоро с ней встретитесь.
- Это уже хорошая идея. У вас в доме есть телефон?
- К сожалению, нет. Можете пройти в отель. Прямо через площадь.
- Хорошо.
Я взял наши чемоданы.
- Не могу выразить словами, как я обо всём сожалею, - воскликнула хозяйка. – Такие хлопоты и волнения выпали на вашу долю!
- Мы тоже, - ответил я. – Хотя это вы ещё мягко выразились.
- Вы хотите сказать, что всё равно переживаете? Даже после моих слов?
- Да, - сказал я. – Идём, Анни.
Мы направились к арке. Мадам Пегно решила нас проводить.
- Может, после того, как повидаетесь с Сарой и окончательно успокоитесь, вы заедете сюда ещё раз? В гости по-настоящему…
- Возможно, - пробормотал я. – До свидания, мадам.
- До свидания, месье. До свидания, мадам.
К отелю мы шли по краю площади в тени домов, поэтому жара ощущалась не так сильно. Вокруг было тихо.
- Что ты обо всём этом думаешь? – спросил я.
- По поводу чего она лжет? – уточнила Анни.
Я кивнул.
- Несколько моментов. Ремонт, например. Кого она имела в виду, когда говорила об ультиматуме? Рабочих?
- Или подрядчиков?
- Вряд ли. У меня такое ощущение, что она много чего вовсе не собиралась делать. Новая ванная. Да эта мадам даже не знала о ней, пока не приехал грузовик с трубами. Или машина. Какого чёрта покупать дорогущий «Ягуар» если не умеешь водить?
- Думаешь, ей его кто-то подарил?
- Да.
- Кто?
- Не знаю. Да может, сам этот Барелль.
Анни остановилась. Я тоже. Чемоданы оттягивали мне руки.
- Но за что, интересно?
Я пожал плечами, а когда взгляд жены вдруг стал холодным, сказал:
- Послушай, давай не будем драматизировать ситуацию. Неважно, что будет дальше, но мы сейчас здесь. Это Франция, страна цивилизованная. А самое главное, я всегда доверял и доверяю Саре.
- Да, - согласилась Анни. – Я тоже. Только вот…
Она снова пошла вперёд.
- Давай уже дойдем до отеля и позвоним оттуда.
Отель назывался «Метрополь». Это было небольшое и грязноватое здание. Сидевшая в холле за столом женщина при нашем появлении уставилась на нас с нескрываемым подозрением. Она не была уверена насчёт свободных номеров и спросила, надолго ли мы намерены здесь остановиться. Я сказал, что не знаю, и мой ответ её подозрения только усилил.
Если свободный номер найдется, он обойдётся нам в десять долларов в сутки. Женщина назвала цену таким тоном, будто ожидала от нас бурных возражений и, похоже, расстроилась, когда я безоговорочно согласился. Она сняла с висевшей за ней на стене доски колючи. Не хотим ли мы до регистрации осмотреть номер? Нет, но нам нужно срочно позвонить. Женщина замерла. Кому-то в Озюре? Я не был уверен, жил ли наш абонент в пределах этого городка или за ними. Дом месье Барелля. Она слышала о нём? Естественно. Кто же не знает месье Барелля? Мы его друзья? Объяснять ей всё было слишком сложно, и я ответил утвердительно. Враждебность и подозрительность женщины мгновенно растаяли. Одну секундочку. Она взяла трубку телефонного аппарата, поговорила с оператором, немного подождала и, наконец, протянула трубку мне. Я ощутил, как окаменела стоявшая рядом Анни.
- Алло? – послышался на другом конце провода мужской голос.
- Это дом месье Барелля?
Моё предположение оказалось верным.
- Могу я поговорить с мадемуазель Сарой Харрис?
Короткая пауза, потом…
- Здесь такой нет… Да, была. Гостила… Нет, месье.
- Ещё раз: это дом месье Барелля?
- Да, но здесь нет никакой Сары Харрис.
- Я её отец, и мне нужно узнать…
В трубке раздался щелчок, и нас разъединили.
Анни больше не была в оцепенении. Её трясло. Не очень сильно. Я бы и не заметил этой дрожи, если бы жена не стояла так близко.
- Что случилось?
- Говорят, что якобы девочки там нет.
- Но Сара там.
- Знаю. Когда я это сказал, человек просто повесил трубку.
Мы посмотрели друг на друга, потом на сидевшую за столом женщину, в глазах которой снова появилось подозрение. Я попросил её снова набрать тот же номер. Она выполнила просьбу с явным нежеланием..
- Алло? – произнес то же голос, который я только что слышал.
На этот раз я подчёркнуто учтиво выразил желание поговорить с месье Бареллем лично.
- А кто его спрашивает?
Я ответил.
- Не могли бы вы сообщить о предмете разговора?
- Нет!
Я просто очень сильно хотел поговорить сейчас с месье Бареллем…
- Он дома?
- Одну минуту. Сейчас посмотрю.
После паузы в трубке послышался щелчок, будто подключился второй аппарат.
- Алло! – произнес я.
Молчание.
- Месье Барелль!
Никакого ответа.
- Почему вы молчите, чёрт побери? Вы же меня слышите!
Не знаю, как долго стоял я, не произнося ни слова, в отчаянной борьбе с незнакомцем на другом конце провода. Это была настоящая борьба… Вот такая родилась тогда во мне уверенность. Но когда абонент бросил трубку, я никак не мог понять, победил я или проиграл, и почувствовал только, как вспотела моя ладонь, сжимавшая трубку телефона.
Анни повернулась и направилась к выходу. Я не стал спрашивать, куда она идёт. Не должен был. Я просто пошёл вслед за ней.
- А как же номер? – крикнула из-за стола женщина. – И ваши чемоданы!
- Присмотрите за ними, - попросил я. - Мы скоро вернёмся.
Когда я догнал Анни, она уже была в центре площади, бледная, но старательно пытающаяся скрыть волнение и усталость. Под аркой мы вошли во дворик вместе. Грузовик с трубами подогнали вплотную к входу в дом, и сейчас двое рабочих занимались его разгрузкой. Мадам Пегно стояла на пороге и следила за ними. Увидев нас, она насторожилась, хотела было скрыться в доме, но, судя по всему, передумала.
- О, мадам… месье! Что-то не так?
- Да, – ответила Анни. – Мы позвонили месье Бареллю, но Сары там нет.
- Не может быть! Её нет…
- Да. Её там нет. Мы хотим видеть нашу дочь, мадам. Прямо сейчас.
- Конечно, конечно. Наверное, произошла какая-то ошибка… недоразумение. Я уверена, что если позвонить ещё раз…
- Нет! – возразила моя жена. – Мы не будем звонить ещё раз. Это сделаете вы. Повторяю, мы хотим видеть нашу дочь прямо сейчас. Если наше желание останется невыполненным, нам придётся обратиться в американское консульство. Но мы просто хотим увидеться с Сарой.
Мадам Пегно некоторое время смотрела на Анни, потом опустила глаза.
- Конечно, - сказала она. – Я позвоню прямо сейчас.
Женщина повернулась и направилась в дом.
- Одну секунду, - крикнул я ей вслед. – У вас есть телефон?
- Да, месье,
- Но когда я вас спросил о нём, вы ответили, что телефона у вас нет.
- Что вы, месье! Как можно жить без телефона? Просто к нему трудно сейчас подобраться из-за ремонта. Но раз такое срочное дело…
Мадам Пегно исчезла в доме. Я дал Анни сигарету и закурил сам. Мимо нас прошествовали двое рабочих с двумя длинными трубами на плечах. Третий появился на пороге дома с корзиной мусора и вытряхнул его в кузов грузовика. Поднявшееся от него облако пыли было белоснежным, и на этом фоне дым от наших сигарет казался слегка голубоватым. Хозяйка дома снова вышла и сообщила:
- Всё улажено.. Они извинились. Оказывается, у них новый дворецкий. Видимо, он вас не понял. Месье Барелль будет очень рад, если вы сейчас приедете к нему о останетесь у него на несколько дней.
- Прекрасно, – сказал я. – А как туда добраться?
- Я вызову вам такси. У вас есть багаж?
- Мы оставили его в отеле.
- Тогда я скажу таксисту, чтобы он встретил вас там.
- Хорошо. Благодарю вас.
Мы направились обратно к арке.
- Я уже говорила вам, что сожалею… обо всём случившемся, - пробормотала нам вслед мадам Пегно.
Я обернулся.
- Да, говорили. До свидания.
На этот раз провожать нас она не пошла. На площади мы остановились.
- Я бы сейчас чего-нибудь выпил.
- Я тоже, - согласилась Анни.
- Зайдём в кафе?
Жена заколебалась.
- Нет, лучше не будем терять время.
- Ладно.
Когда мы вернулись в отель, женщина за столом разговаривала по телефону. Она кивнула нам, улыбнулась и положила трубку.
- Звонил месье Барелль. Почему же вы не сказали, что Сара ваша дочь?
- Вы её знаете? А мы и не предполагали… - сказал я.
- Конечно, знаю. Девочку тут все знают. Она – чудо. Красивая, воспитанная. Так что могу вас поздравить, мадам.
- Спасибо, - ответила Анни.
- Месье Барелль встревожился, попросил меня разыскать вас. Если я могу что-нибудь сделать для вас, пока не приехало такси…
- Да. – сказала моя жена. – Я бы хотела воспользоваться вашей туалетной комнатой.
- Конечно, мадам. Сюда.
Женщины поднялись по лестнице. Я прислонился к столу, разглядывая выцветший ковёр и старомодную мебель. В воздухе ощущался едва заметный запах, доносившийся, видимо, из столовой. Пахло маслом (не очень хорошим) и чесноком. Когда Анни вернулась, я заметил, что она ополоснула лицо и снова причесалась. Жена посоветовала мне тоже привести себя в порядок, но я не успел ответить, как перед входом в отель остановился автомобиль. Я сразу узнал его. На нём мы приехали сюда. Я взял чемоданы и вышел на улицу. Таксист вышел из машины и направился мне навстречу
- Разрешите, месье.
Он взял у меня чемоданы и положил их в багажник.
- Спасибо, - поблагодарил я его, открывая дверцу. – Вы знаете, куда мы едем?
Таксист, казалось, удивился.
- Конечно. В имение месье Барелля.
- Верно.
Анни вышла из отеля. Я помог ей есть в машину, пожал руку служащей отеля, поблагодарил её и забрался на сидение сам. Когда автомобиль тронулся, я заметил, как женщина из отеля помахала нам вслед, как будто мы были почётные гости или её старые друзья.
3.
Точно сказать, как далеко были владения Барелля от городка, я не смогу. Наверное, миль пять-шесть. Сначала дорога шла под гору, потом опять начала взбираться вверх. Домов тут попадалось больше, чем на отрезке пути от станции. Интересно, чем тут люди занимались? Выращивали оливковые деревья? Работали на виноградниках? Справа на высоких холмах в некоторых местах виднелись террасы, но я не разглядел, росло ни них что-то или нет. Да и если честно, не очень-то это меня интересовало. В моей голове носились совсем другие мысли. Я взглянул на Анни. Она тоже смотрела в окно, но, похоже, ничего за ним не замечала. Почему я так решил? Немигающие глаза, рассеянный взгляд… Думала ли моя жена сейчас о том же, о чём и я?
Как-то мы шли с ней по улице и увидели около нашего дома группу девочек, прыгавших через скакалку.
«Сорок полицейских за Бареллем бежали.
Он сделал им подножку, и все они упали.
Раз, два, три, четыре, пять….»
Скакалка крутилась всё быстрее, и одна из девочек прыгала всё энергичнее.
Как часто человек становится героем фольклора, а его имя частью детской считалочки ещё при жизни? Тень «великого» присутствовала не только на улице под нашими окнами, а буквально повсюду: в кинотеатре на Пятидесятой улице, в прокуренном гамбургском кабачке, на простынях, висящих на протянутых между пальмами верёвках на берегу Атлантического океана. Выйдите на площадь в северном районе Мехико в сумерках, и вы увидите толпу, которая собралась, чтобы ещё раз посмотреть «Укротителя», снова насладиться сценой в тюрьме или дракой с инспектором манежа. А когда музей современного искусства, наконец, поместил у себя в экспозиции фотоснимок «Моряк», добавив его к своему Бареллевскому циклу, на это обратили внимание почти все главные кинокритики города.
Да, тень… тень от лица, рук, ног… Но что представлял собой сам этот человек? Когда около года назад в Монте-Карло поставили его балет «Исцелитель», о нём сразу появилось множество книг, биографических очерков и различных историй. Можно ли считать Барелля американским актёром? В принципе, да. Он родился и вырос в Нью-Йорке, а первого артистического опыта набирался в пивных и мюзик-холлах, где его отец играл на скрипке. Но, наверное, из-за европейского происхождения родителей во всём, что создавал Барелль, чувствовалось мировое влияние. Например, «Балкон» - водевиль, с которого началась слава этого актёра – чистейшая арлекинада. Главный герой – молодой, образованный, но бедный музыкант. Старый толстый Арлекин относится к нему с оскорбительным высокомерием, но он начинает играть на скрипке, чтобы привлечь внимание стоящей на балконе девушки. Его талант помогает ему повергнуть соперника. Традиции Джозефа Гримальди с небольшими отличиями. В чём же эти отличия? Кем был Барелль больше – трагиком или комиком? Мимом, танцором или драматическим актёром? Кто знает… Он был моложе Чаплина, но наотрез отказался от диалогов, когда в кино пришёл звук. Зачем говорить, когда можно обойтись без этого? Некоторые специалисты, признавая гениальность Барелля, находили сцены насилия, которые появились в его последних фильмах, немного шокирующими. После выхода на экраны «Шахтёра» со стороны либералов и интеллектуалов на него посыпались похвалы за политическую и социальную повестку. Но многие обрушили на актера поток критики, когда он после испанской войны поехал в Мадрид, увлекся боями быков и снял «Тореадора».
Даже здесь во Франции, где Барелль жил так много лет, мнение о нём постоянно менялось. И отнюдь не по причинам морали. Одной из них было то, что, переехав сюда, он хотел, наконец, избавиться от внимания бульварной прессы. Сартр был одним из защитников Барелля, когда пошли разговоры, что актёр не мог бы спокойно жить в Париже во время войны, не сотрудничая с врагом. И тот же Сартр повёл атаку на его последний фильм, как на безответственное, нигилистическое произведение. Бареллю пришлось снять картину с проката. После этого он поклялся бросить кино навсегда.
Человек, тень, обольститель, покоривший мир не только задолго до рождения Сары, но и до того, как я появился на свет. Он был героем фольклора ещё во времена моего детства.
«Попросил четвертак я
Посмотреть фильм Барелля.
Отец мне денег не дал
И чуть не отметелил…»
Какого чёрта он предложил моей девочке пожить у него? Что ему от неё нужно?
Когда такси остановилось, Анни сидела очень прямо, как натянутая струна. Некоторое время мы ехали вдоль высокой каменной стены, а сейчас перед нами оказались большие металлические ворота. Имение месье Барелля? Таксист посигналил. Небольшая дверь в воротах отворилась, и из-за неё появился могучий блондин в рубашке и брюках цвета хаки. В походке его угадывалась военная выправка. Он был похож не на француза, а скорее на скандинава, немца или швейцарца. Ну, конечно! Что же здесь удивительного? Если Папу Римского охраняют швейцарские гвардейцы, почему такой же охраны не должно быть и у Барелля?
Блондин посмотрел на таксиста.
- Гости к месье Бареллю, - объявил тот.
Теперь молодой человек перевёл взгляд на нас.
- Месье и мадам Харрис?
- Да, - ответил я.
Он открыл дверцу автомобиля.
- Машина месье Барелля ждёт вас.
Мы выбрались из такси. Молодой человек взял наши чемоданы и направился к двери, из которой только что вышел. Я полез в карман за бумажником, но таксист покачал головой.
- Нет, нет, месье. Все уже в порядке.
- Но…
- Всё в порядке, - повторил он. – Всего доброго.
Таксист прикоснулся пальцами к козырьку фуражки и укатил. Блондин стоял у двери и ждал нас. Мы переступили через порог. Молодой человек поставил чемоданы на землю и запер дверь на замок. За воротами на асфальтированной дороге стоял сверкающий Роллс-ройс, а рядом с ним - человек в униформе. Он был темнее и ниже ростом, чем блондин, но тоже могучий на вид. Явно француз. Правда, заговорил он с нами по-английски.
- Добрый день, мадам, месье.
Он открыл для нас дверцу Роллс-ройса, убрал чемоданы в багажник, потом обошёл автомобиль и сел за руль. Мы тронулись с места так плавно и тихо, что я даже не заметил момента начала движения.
- Н-нда, - произнёс я. – Месье Барелль от скромности не умрёт.
- Что? – переспросила Анни. – Ты о чём?
- Так, ни о чём. Боюсь, ты просто не замечаешь рекламы.
Жена взглянула на меня, пытаясь понять, насколько важны мои слова и стоило ли в них сейчас вдумываться. Решив, что не стоит, она стала смотреть в окно. Я тоже. Мы ехали по ровной дороге между двумя рядами деревьев. Казалось, здесь росли, в основном, платаны с подстриженными ветвями. Чем-то они напоминали перьевые веера. Правда, иногда встречались и тополя. Потом заросли стали гуще и превратились в лес. Вдруг он поредел, и за ним оказалась укатанная просёлочная дорога. Видимо, на ней развлекались верховой ездой. Справа блеснула вода - то ли река, то ли залив озера с множеством мостиков. Некоторые из них были мраморные, а некоторые деревянные. Вода приблизилась почти к самому краю дороги. Теперь я окончательно убедился, что передо мной было озеро. Ближе к дальнему берегу виднелся небольшой поросший ивами островок с беседкой посередине. Мостика до острова не было, зато под низко свисавшими ветвями виднелась привязанная лодка. Сара! Девочка любила острова, в детстве часто спрашивала, почему мы не можем жить на одном из них. Когда я ответил, что в принципе можем, она посмотрела на меня с разочарованием. Этот взгляд потом она приберегала для моих наиболее глупых высказываний.
Озеро исчезло из вида, и потянулись жёлтые поля с клочками темно-зелёного вереска, а затем - луга. Наконец, появился дом.
Он был спрятан за высоким холмом, и мы выехали к нему так неожиданно, что я не смог сразу оценить его размеры. Замки, которые мы видели из окна поезда, казались побольше. Сейчас пред нами был четырехэтажный дом с высокими круглыми башнями в каждом углу. Башни эти с шиферными крышами были сложены из серых камней, а фасад оштукатурен.
Мужчина лет тридцати и приятной наружности стоял на ступенях перед большой дверью. Его здоровому, ухоженному виду можно было только позавидовать.
Когда Роллс-ройс остановился, шофер вышел и открыл дверцу. Красавец-мужчина спустился по ступеням и помог Анни выйти.
- Чрезвычайно рад встретить вас, миссис Харрис. И вас, сэр. Я Алан Дуглас, секретарь мистера Барелля.
- Добрый день
Мы пожали руки.
У Дугласа были голубые глаза и длинные волосы каштанового оттенка. Я решил, что секретарь Барелля англичанин еще до того, как он заговорил, и, похоже, не ошибся.
- Я слышал, когда вы звонили сюда, произошло небольшое недоразумение. Очень сожалею.
- Всё в порядке, - сказал я. – А это не с вами мы говорили?
Дуглас взглянул ан меня с вежливым недоумением.
- Нет, мистер Харрис. Я не знал, что вы приехали, пока сюда не позвонила мадам Пегно. Мистер Барелль, конечно, тоже ничего не подозревал.
- Разве Сара не сказала про нас? – спросила Анни.
- Сара?
- Мы написали ей письмо и ещё послали телеграмму когда выехали в Париж.
- О, нет. Она ничего не говорила. Я даже не уверен, дошли ли до неё ваши письмо и телеграмма. Почта у нас работает непредсказуемо.
«Такие честные глаза…»
- Понимаю, - сказал я. - Но теперь дочь знает, не так ли?
- О, да. Она очень рада. И мистер Барелль тоже. И ещё он польщён тем, что вы согласились приехать и остановиться у нас.
- Где Сара? – резко спросила Анни.
- Не могу сказать точно. Пусть Арманд покажет вам вашу комнату, а я пойду поищу девочку.
Дуглас провёл нас по трём низким ступеням в холл с высоким потолком и плиточным полом. Слева вверх уходила мраморная лестница. Наш провожатый поклонился, расплылся в улыбке и исчез за аркой напротив парадной двери. Подхватив наши чемоданы, шофёр Арманд начал подниматься по ступеням. Мы последовали за ним. У лестницы были изящные металлические перила. Наверху оказался длинный коридор с дверями из светлого дерева по обе стороны и в каждом конце. Их украшали резные узоры и бронзовая отделка. Арманд открыл одну из них, пропустил нас в комнату, вошёл вслед за нами и поставил чемоданы на пол. Нужно ли было давать ему чаевые? Я взглянул на Анни, но она осматривала комнату. Когда жена обернулась ко мне, шофёр уже ушёл.
Надо признать, комната заслуживала того, чтобы ею любоваться. Многие из одноклассниц Сары были из весьма обеспеченных семей, и нам не раз доводилось проводить выходные в роскошных имениях, но такого, как здесь, мы ещё никогда не видели. Белоснежные стены, темно-синий ковёр, широкие кровати, просторные шкафы, французские двери, выходящие на балкон, мраморный камин и большая картина над ним. Именно на неё смотрела сейчас Анни.
- Это Шагал? – спросила она.
Я кивнул.
Картина была изумительной: деревенская улочка, бегущая через холст по диагонали, за ней дома. На переднем плане за столом сидит бородатый мужчина. Перед ним чашка с чаем. Отец художника? Вполне вероятно. Во всяком случае, это кто-то, кого Шагал очень любил. На этой картине он не стал изображать традиционных для него плывущих фигур, но у луны было лицо с благосклонной улыбкой, а искажение цветов – особенно голубого – лучше всего подтверждало, что перед вам подлинный Шагал.
- Ранняя работа, да? – спросила Анни.
- Похоже.
Представить только – открываешь глаза утром и сразу видишь великолепный холст. А я и не знал, что Барелль коллекционер. Анни отрыла дверь слева от камина. Там оказался встроенный в стену огромный шкаф с полками. Другая дверь вела в ванную: утопленная в полу ванна из чёрного мрамора, душ, унитаз и – какое великолепие! – биде. Посмотрев на все это, я усмехнулся.
– Перестань, - сказала жена и захлопнула дверь.
- Ладно. Что нам теперь делать?
- Наверное, вещи распаковать. И ждать.
- Чего?
- Ну, этого… как его зовут… мистера Дуаласа. Он сказал, что идет искать Сару.
- Да, знаю. Но если честно, я немного устал ждать. Почему бы нам не пойти за Сарой самим?
Анни заколебалась.
- Правильно.
Я зашел в ванную и умылся, а когда вышел, жена стояла на балконе. Я подошел к ней. Вид отсюда открывался невероятный. Мы смотрели на запад. Внизу виднелся каскад террас с разбитыми на них роскошными, но довольно безвкусными клумбами. Их широкие ступени спускались от одного уровня к другому, а последняя переходила в уложенную плитами площадку перед стеной. Справа вдали блестела широкая водная поверхность, похожая на плавательный бассейн.
«Что мы делаем здесь, в таком месте? – подумал я. – Но ещё важнее то, что здесь делает Сара?»
Анни молчала. Я тоже не проронил ни слова. Наконец, мы вышли из комнаты, прошли через холл, спустились по лестнице и направились к арке, за которой недавно скрылся Дуглас. За ней оказался зал пятьдесят или шестьдесят футов длиной. Ширина была примерно в половину меньше. Стены украшали сосновые панели. Наше внимание тут же привлёкли великолепный мраморный камин – такой же, как в нашей комнате, только гораздо больше – и ряд высоких французских дверей, выходящих на широкую каменную террасу. С расписанного потолка свисали три хрустальные люстры. На стенах висели полдюжины картин. Я узнал Матисса, Модильяни и только повернулся, чтобы посмотреть, что за холст висит над камином, как Анни слегка меня подтолкнула. Из комнаты справа вышел высокий мужчина в тёмном костюме и белой рубашке. Он грациозно поклонился нам. Уж не тот ли новый дворецкий? Я кивнул ему в ответ и пошёл за женой к французским дверям. Перед тем как выйти на террасу, я оглянулся и посмотрел на картину над камином. Это был Пикассо. Да, Барелль – настоящий коллекционер.
Мы постояли несколько секунд, пока наши глаза не привыкли к яркому дневному солнцу.
- Мистер и миссис Харрис?
Мы обернулись. Слева в тени сидела красивая женщина лет пятидесяти. Её чёрные волосы, расчёсанные на прямой пробор, на висках слегка поседели. Кожа была белой, а глаза – большими и тёмными. Перед ней стояла небольшая подставка, на которой лежала коробочка с иглами.
- Да, - ответила Анни.
- Очень рада с вами познакомиться. Лео говорил мне, что вы приехали. Я мадам Барелль.
У женщины было приятное, глубокое контральто. По-английски она говорила с лёгким акцентом, не похожим на французский. Может, испанский? Внешне женщина напоминала испанку, и я вдруг вспомнил, что когда-то Барелль женился на маркизе. Но мне казалось, что они то ли развелись, то ли просто расстались.
- Добрый день, - сказала Анни. – Очень любезно с вашей стороны пригласить нас сюда.
Мадам Барелль слегка поклонилась.
- Нам так нравится ваша дочь. Чудесное дитя.
- Благодарю вас, - сказала Анни. – Вы не знаете, где сейчас Сара?
- Нет. А вы ещё её не видели?
Жена покачала головой.
- Наверное, на теннисном корте или в бассейне. Я пошлю за ней Мортона.
Женщина повернулась к французским дверям.
- Пожалуйста, не беспокойтесь, - торопливо проговорил я. – Мистер Дуглас пошёл искать Сару, но… Вы не возражаете, если мы поищем дочь сами?
Женщина улыбнулась.
- Конечно, нет. Когда вернетесь, приходите сюда пить чай.
- С удовольствием, - сказала Анни.
Мы подошли к краю террасы и стали спускаться по ступеням. С обеих сторон росли кедры. Их высокие вертикальные стволы обступали плоские клумбы, а аромат хвои забивал тяжелое благоухание цветов. Внизу тянулся ряд вечнозелёных кустов, постриженных в форме шахматных фигур. Короли и ферзи были примерно на фут выше меня. Когда мы дошли до них, откуда-то появился похожий на гнома человечек с мягкими белыми волосами, которые пробивались даже по краям его больших ушей. В руках у него были ножницы. Увидев нас, он улыбнулся и приветливо кивнул.
- Добрый день, - поздоровалась Анни.
- Добрый день, мадам, месье.
Мужчина говорил слегка низким голосом, но я ничего не знал об акцентах различных французских областей и определить, откуда этот человечек родом, не смог.
- Это самшит, не так ли? – поинтересовалась моя жена.
- Да, мадам. Он отлично подходит для фигурной стрижки. Даже лучше, чем тис.
- Великолепно. Никогда такую красоту не видела.
- Благодарю вас, мадам, - мужчина оценивающим взглядом посмотрел на кусты. – Да, сделано вроде неплохо. Почти так же, как у меня дома.
Я улыбнулся ему и краем глаза заметил вдали ещё одну фигуру с ножницами в руках. Человек в синей рабочей куртке и в грубой соломенной шляпе был повыше стоявшего перед нами гнома. Что-то в нём показалось мне знакомым, но странный головной убор скрывал лицо. Когда я сделал шаг назад, чтобы получше его рассмотреть, он уже скрылся за одним из кустов. Мы прошли дальше и оказались на открытом пространстве в саду, на который открывался такой чудесный вид с террасы. Дорожки были выложены плитками. Через определённые интервалы стояли каменные скамьи. За ними тянулась защищающая от ветра стена с тремя большими нишами. В каждой стояла статуя в римском стиле. Интересно, что тут было до того, как Барелль купил это имение, и что он переделал?
Дорожка в саду раздваивалась.
Куда пойдём? – спросил я.
Анни не ответила. Я посмотрел на жену и увидел, что на её лице застыло странное выражение.
- Ты видел мужчину в синей куртке? –спросила она. - Ну, который стоял сейчас впереди…
- Нет, а что?
- Кажется, это был Барелль.
Я замер. Конечно! Я же заметил что-то знакомое в его фигуре, но из-за синей куртки и соломенной шляпы вспомнил Ван Гога - один из его автопортретов.
Я развернулся и пошел обратно к ступеням. Человечек-гном опять появился из-за одного из кустов.
- Простите, там случайно не месье Барелль?
- Месье Барелль? Где?
Гном взглянул на меня своими тёмными глазами.
- Впереди. Моей жене показалось, что она видела его там минуту назад.
Мужчина проследил за моим взглядом. Около кустов никого не было.
- Не знаю. Может быть. Он любит помогать стричь ветки.
Загорелая кожа гнома огрубела, нос был широким и плоским. Этот человек принадлежал саду. У него было сердце дуба – трогательно верное. Как я мог на него сердитсья?
- Спасибо, - сказал я и вернулся к Анни.
- Он сказал, что не знает. Во всяком случае, теперь там никого нет.
Справа послышались голоса. Мы пошли в том направлении. Два теннисных корта с деревянными скамейками вокруг. С одного из них только что вышли высокий, стройный молодой человек и девушка с льняными волосами. Группа молодежи сидела на скамейках. Сары среди них не было. По дорожке мы вернулись к террасе. Мадам Барелль по-прежнему сидела в тени.
- Не нашли? – спросила она.
- Нет, - ответила Анни.
Женщина кивнула.
- Вся молодежь – такие непоседы. Хотите чаю! Или, может, аперитив?
- Спасибо, - сказала моя жена. – Чего бы мы сейчас хотели, так это увидеть Сару. Мы немного… волнуемся.
- Конечно, - согласилась мадам Барелль. – Вам хочется встретиться с ней наедине. Я прослежу. Чтобы вашу девочку нашли и отправили к вам.
- Мы очень ценим вашу заботу, - сказала Анни. – Огромное вам спасибо.
Мы вернулись в свою комнату. Я посмотрел на жену. Она встретила мой взгляд, затем отвела глаза в сторону.
- Пока ждём, давай распакуем чемоданы.
Голос её был каким-то плоским. Значит Анни испытывала сейчас то же, что и я, отчаянно пытаясь держать себя в руках. Но, несмотря на различные манёвры и явные уклонения, она решила играть свою роль с холодной решимостью. Хорошо. Если жена могла ждать, то я тоже. Во всяком случае, хотя бы немного. Я положил чемодан Анни на её кровать, а свой на свою. Мне почему-то казалось, будто кто-то уже распаковал багаж за нас. Но это, конечно, было не так. Я достал несколько захваченных с собой вещей – тёмный летний костюм, купленный год назад, твидовый пиджак и пару черных туфель, приобретённых этой весной по настоянии Анни. Потом всё это перекочевало в шкаф. Костюм и пиджак разместились на вешалках, а рубашки, пижама и прочие мелочи - в ящике. Я задвинул чемодан под кровать и опять вышел на балкон.
Сзади Анни хлопала дверцами шкафа, убирая свои вещи. С корта доносились смех, звон струн ракеток и стук мячей. Вдалеке слева послышался какой-то шум. В одной из комнат, видимо, под нами зазвучала музыка – радио или магнитофон. Рядом с нами были движение, жизнь, но к нам всё это не относилось. Вкруг нас с Анни словно наносилась акварельная краска, оставляя протёршееся на бумаге место нетронутым.
В дверь постучали. Я обернулся. Жена с платьем в руках тоже.
- Войдите, - сказала она.
На пороге появился слуга-японец в белом пиджаке. Он толкал перед собой столик на колёсиках.
- Добрый день, мадам, месье.
Лицо человека расплылось в улыбке.
- Мадам Барелль велела принести вам чай.
На столике стояли чашки, чайник и тарелка с тонкими сэндвичами.
- Спасибо, - поблагодарила Анни. – А что насчёт мисс Сары?
- Мисс Сары?
Улыбка сползла с губ японца.
- Да. Мадам Барелль обещала найти её.
- Простите, мадам, я не знаю. Мне сказали только отнести вам чай.
- Хорошо, - сказал я. Мой тон показался резким даже мне самому.
Да он и должен был быть таким, потому что я сейчас спокойно мог кого-нибудь ударить. И неважно кого. Я пошел к двери.
- Ты куда? – спросила жена.
- А ты как думаешь?
Я вышел из комнаты, хотел было спуститься в холл, но, дойдя до лестницы, посмотрел вниз и остановился. По ступеням медленно поднималась Сара. Сейчас она была спиной ко мне – милая спинка, милые длинные ножки, совсем как у Анни. Чёрные волнистые волосы спадали почти до плеч. Сара была в белой блузке, шортах и теннисных туфлях. Её кожа загорела и приобрела бронзовый оттенок. Моё сердце заколотилось, потом начало просто выскакивать из груди. Дочь дошла до верхней ступеньки и увидела меня. Глаза её расширились – эти глаза, чистые, как вода; серые, как поверхность горного озера в пасмурный день.
- Папа, - вскрикнула она и побежала ко мне… такая юная… совсем ещё юная. Я вытянул руки и прижал Сару к себе, но не так сильно, как хотелось бы.
- Привет, обезьянка, - сказал я, стараясь хоть немного контролировать свой голос, и поцеловал дочь в лоб. – Мы уже собирались связываться с национальной гвардией.
- Зачем? – спросила она.
Я неохотно ослабил объятия. Сара отступила на шаг назад , чтобы посмотреть на меня.
- Когда вы приехали?
- Минут сорок пять назад.
- О! А они сказали мне только что, и я сразу прибежала сюда. Где мама?
- В комнате.
Сара, похоже,знала, куда идти. Она торопливо подбежала к нужной двери и распахнула её. Слуга-японец всё ещё возился со столиком. Он кивнул девочке, улыбнулся и проскользнул мимо меня.
- Мама… - сказала Сара.
Через плечо дочери я видел только лицо Анни. Она прикусила губу и стояла с полузакрытыми, полными слёз глазами. На лице её застыло выражение одновременно страдания и огромной любви. В конце концов, я отвернулся.
- Ну, я уж начала сомневаться есть ли у меня дочь. – сказала Анни. – Дай-ка хоть взглянуть на тебя.
Сара опять слегка отступила назад. Анни разглядывала её, а я наблюдал со стороны за обеими. Они были очень похожи друг на друга, и в то же время как-то изменились. Жена, по-прежнему высокая, казалась уже не такой гибкой. Сара же похудела, стала более грациозной. Волосы её потемнели, а голубые глаза сменили цвет на серый. Правильно ли я подобрал слово «грациозная»? Если нет, пусть будет «невинная». Да, если уж выбирать одно слово, чтобы описать дочь, я бы использовал именно это. А если бы мне нужно было найти второе слово, им бы стало «беззащитная». Не мягкая, не слабовольная, а именно беззащитная, открытая пред врагом. Сара стояла,слегка разведя руки в стороны и спокойно глядя на Анни. Кажется, её мать почувствовала облегчение.
- Ты прекрасно выглядишь, - сказала она. – Очень здорово.
- Ты тоже,- ответила Сара. – И папа. Он немного устал, правда, но… Ой, как я рада, что вы приехали!
- Правда? – спросила Анни.
- Конечно. Но как вы сюда собрались? Случилось, что-то особенное, наверное? Большая торговая сделка?
- Да нет, ничего особенного, - сказал я. - Просто мы волновались за тебя…
- Волновались? – дочь казалась искренне удивленной. – Почему?
- Сама подумай, Сара, - сказал я. («Держи себя в руках!») – Почему ты не отвечала на наши письма?
- Какие письма? Я не получила от вас ни одного… Да, уже недели две. Если честно, я начала немного беспокоиться. Ну, не то, чтобы подумала, что что-то случилось. Нет, ничего такого…
- Мы писали тебе два раза, - сообщила Анни. – За последние две недели, я имею в виду. Мы послали тебе письмо сразу, как узнали, что ты поехала сюда. В нём было много вопросов. А потом ещё и телеграмму отправили.
- Я ничего нет получала. Ни письма, ни телеграммы. Но отсюда я писала вам раза три. Последний раз позавчера.
- Это письмо могло прийти уже после нашего отъезда, - сказал я. – Но мы и других не видели.
- Не может быть! Я отдавала заклеенные и надписанные конверты Алану, чтобы он их оправил.
- Алану?
- Алану Дугласу, секретарю Лео.
«Уже просто по имени, да?» - подумал я.
- Когда ты узнала, что мы приехали? – спросила Анни.
- Несколько минут назад. Алан позвонил мне и сказал. Правда, он ещё говорил что-то утром. Про телеграмму от мадам Пегно и о том, что вы, возможно, приедете.
Я посмотрел на Анни. Телеграмма, черт возьми! Должно быть, это наша, отправленная из Парижа.
Тем временем Сара заметила столик, который привёз японец.
- О, чай, - сказала она. – Я выпью чашечку?
- Конечно, - ответила Анни.
На столике стояли три чашки с блюдцами. Если бы я обратил на это внимание раньше, то, может, не разозлился бы так сильно. Жена разлила чай, а Сара занялась сэндвичами. Вот что её больше всего сейчас интересовало. Здесь были её любимый салат из водяного кресса, цыплёнок и немного рыбного паштета. Все очень изящное и красивое.
- Хочешь кресс-салата, папа?
- Чуть-чуть.
Сара положила на тарелку сэндвич с салатом, добавила ещё один с цыпленком и протянула мне. Себе же она взяла целых три сэндвича с салатом и уселась на полу.
Анни держала в руках чашку с чаем.
- Итак, теперь вы в курсе всех моих дел, - сказала Сара. – Расскажите о себе. Чем занимаетесь?
- Но мы ничего о тебе не знаем, - возразила Анни.
Сара опять удивилась.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, мне не знаем, как ты сюда попала, и почему мистер Барелль предложил тебе пожить здесь.
- Но я же вам писала… как мы с мадам Пегно встретили его в городе. А через пару дней он оказался в гостях у её друга месье Фернье…
- Да, это нам мадам Пегно рассказала, - подтвердила Анни.
- Вы её видели? Ну, тогда вы всё знаете.
- Мы говорили с ней минуты де, - сказал я. – И она что-то темнила…
- Правда? – Сара улыбнулась. – Она вся такая… порхающая дамочка. Но очень милая.
- Наверное, - пробормотал я. – Говорит, что во всём её дом виноват. Ремонт или что там у неё происходит.
- Правильно. Когда Лео увидел страшный беспорядок, он сразу предложил мне пожить здесь. Я спросила мадам Пегно, и она убедила меня согласиться.
- А тебе не кажется всё это немного странным? – осторожно спросила Анни. – Я имею в виду предложением месье Барелля. Ведь вы недостаточно хорошо друг друга знаете. Мне кажется, что они и с мадам Пегно тоже не очень-то близкие друзья.
- Да, не близкие. Но они знакомы. А я, наверное, понравилась Лео. К тому же у него в доме живёт много людей, которых он почти не знает. Почему бы ему не пригласить и меня? Хотя главная причина, мне кажется, в детях.
- В детях?
- Ну да. Разве вы их ещё не видели?
- Мы никого не видели, кроме мистера Дугласа и мадам Барелль, - ответила Анни.
- И Лео ещё не встречали?
- Нет. По крайней мере… нет.
- Интересно. Я его тоже сегодня ещё не видела и думала, что он у себя. В общем, их тут четверо. Детей… четверо. Поль, Чарльз, Леони и Давид. Они родились здесь и поэтому ни с одним американцем еще не встречались. Во всяком случае, с ровесником. Вот Лео и решил, что это неплохая идея.
- Познакомить тебя с ними? – спросила Анни.
- Ну да.
- Довольно лестно.
- Лестно, - согласилась Сара без малейшей тени самодовольства и замолчала. Видимо, сказать ей было больше нечего.
Я посмотрел на Анни. Собиралась ли она что-то предпринять? Мы ведь многого ещё не знали. И очень важных вещей в том числе. Дочь должна это понимать. Она, конечно, ещё невинная, но далеко не наивная. Она не только была на нескольких взрослых вечеринках, где велись весьма фривольные разговоры, но уже забавно флиртовала – и дома, и в Кейпе – с мальчишками старше её на несколько лет.
Анни снова пристально посмотрела на Сару. Я ждал. В таких делах жена разбиралась гораздо лучше меня. Зазвонил телефон. Я был ближе к нему и взял трубку.
- Алло.
- Мисс Харрис у вас?
- Да.
- Можно её на минуту?
- Конечно.
Голос звучал тихо, легко, но в то же время солидно. Каким-то чутьём я понял, что говорю с Бареллем, и позвал дочь к телефону.
- Это тебя.
- Спасибо, - Сара встала и взяла трубку. – Алло. Привет. Да.
Она взглянула на меня и опять отвела глаза.
- Ах, ну я не знаю. Мы только встретились… Надолго? Понятно. Ладно. Да, я им скажу. Хорошо. До встречи.
Как странно было слышать такой разговор дочери… особенно с человеком, которого не знаешь. Это всё равно что смотреть в окно, не слыша музыки, и видеть, как девочка танцует с незнакомцем. Что-то уплывает… Что-то? Нет, это совсем не «что-то»…
Сара положила трубку и повернулась к нам.
-- Это Лео. Он попросил меня извиниться, что не смог встретить вас. Немного плохо себя чувствует. К тому же у него сейчас суета из-за подготовки к вечернему представлению.
- К представлению?
- Да, в амфитеатре. Сначала играет Римский квартет, а потом балет «Исцелитель». Так Лео его сам назвал. Он просит меня спуститься и посмотреть с ним освещение сцены.
- Почему именно тебя? – спросил я.
- Просто он знает, что мне это интересно. Когда мы первый раз встретились, мы много говорили о драматической программе в школе. Некоторые мои идеи ему понравились. Вы же не обидитесь, правда? Увидимся на представлении или сразу после.
- Не знаю, дорогая. – сказала Анни. – Мы вряд ли пойдём. По крайней мере, я. Дорога нас утомила. Мы ехали всю ночь и почти весь день…
- Разве нельзя отдохнуть сейчас? Ещё рано. Даже если вы придете в девяти или около… Ну, пожалуйста, мама. Мне так хочется, чтобы вы с ним познакомились.
- Нам тоже. Но нельзя ли отложить это до завтра?
- Не знаю. Лео – человек непредсказуемый. Пожалуйста, мама, скажи, что придешь.
Анни посмотрела на меня. Сара сразу же перехватила её взгляд и обернулась. Думаю, мне нужно было обрадоваться, что со мной советуются. Я не стал ни хмуриться, ни качать головой, и Анни сказала:
- Хорошо, дорогая.
- Отлично! Увидимся!
Сара быстро поцеловала нас и убежала. Я допил чай, налил себе ещё и спросил:
- Ну, что ты думаешь?
Анни встала, подошла к шкафу и убрала платье.
- О чём?
- Обо всём.
- Даже не знаю. Ситуация очень странная. Он работал со светом много лет. Зачем ему советоваться с Сарой?
- А остальное? Письма и телеграмма, например.
- Думаешь, они не отсылали их нам и не предавали Саре наши?
- А ты?
- Похоже.
Анни надела халат и стала разбирать кровать.
- И ещё телефонный звонок. Тебе не показалось, что она его ждала?
- Может, ей не хотелось отвечать сразу на столько вопросов…
- Да, и если ты заметила, Сару не очень интересовало, как мы отнесёмся к её уходу. Больше всего она просила нас прийти на представление.
- Заметила.
Я смотрел, как Анни снимает с кровати постельное бельё и кладёт его на кресло.
- Послушай, ты не хочешь об этом говорить?
- Наверное. Только… нам не стоит продолжать вести себя, как раньше.
- А я думаю, стоит. Как ты считаешь, как Сара к нему относится?
Жена задумалась.
- Смотря к чему ты клонишь.
- Ты прекрасно знаешь, к чему я клоню.
- Знаю, но ответить сейчас не могу. Нужно с ним познакомиться, посмотреть на них, когда они вместе.
- Этот актёр, определённо, не очень доступен для публики. Но с другой стороны, мы, наконец-то, увидели дочь и убедились, что с ней всё в порядке.
Анни ничего не ответила.
- Ты не считаешь, что с ней все в порядке?
- Считаю.
«Но ты не уверена. Вот почему ты так осторожна».
Анни вытянулась на кровати.
- Хочешь вздремнуть?
Она кивнула.
- Я очень устала. Даже на ванну сил нет. Приму позже.
- Тогда искупаюсь я.
Жена закрыла глаза. Я несколько секунд смотрел на неё. Так много вопросов, причем не только про Сару... Ну, ладно, потом.
Я разделся, прошёл в ванную, принял душ, а когда вернулся в комнату, Анни уже спала. Дыхание её было ровным, и волнение с лица почти исчезло. Я разобрал свою постель и через несколько минут тоже заснул.
4.
Меня разбудила музыка. Я открыл глаза и в первые секунды не мог вспомнить, где нахожусь. Затем мой взгляд наткнулся на картину Шагала над камином, и сознание мгновенно прояснилось. Я посмотрел по сторонам и увидел, что кровать Анни пуста, но тут же услышал в ванной плеск воды. Всё в порядке. Все хорошо. Теперь я вспомнил, куда занесла меня судьба. А раз за окном стемнело, и часы показывали без пяти минут девять, я даже вспомнил, когда это произошло. Хотя не ошибаюсь ли я? Можно с определенностью сказать – сейчас вечер. Я проспал около трёх часов, а разбудила меня музыка. Вероятно, это шло представление в амфитеатре. Действительно ли сейчас девять часов? Раньше с переходом на другое время у меня проблем не возникало. Плывешь на пароходе, выигрывая или теряя около часа в день, а когда прибываешь к месту назначения, уже привыкаешь к новому времени. Но теперь, покрывая на самолете огромное расстояние всего за несколько часов, разницу в часовых поясах все-таки ощущаешь. Я вдруг представил свои ноги в Нью-Йорке, голову во Франции, а тело в прокрустовом ложе Атлантического океана. Глаза мои были циферблатами с бешено крутящимися стрелками, которые словно пытались догнать друг друга. Видение было таким ярким, что у меня слегка закружилась голова. Здорово приятель! Вот как, оказывается, заниматься метафизикой!
Но это не метафизика. Хотя и реальности я тоже не ощущал. Меня нет ни здесь, ни там, в Нью-Йорке. Тогда где же я? В каком-то промежутке между континентами и листками календаря, между сном и явью. Причем, не только я. Все мы. Потому что если вы едете на восток или запад, время меняется на минуту, час, даже день. При перемещении на север или юг вы попадаете в разные сезоны – например, зима в Чили, когда здесь лето. А когда здесь холод, там лето. И вот я, Карл Харрис, художник, философ, лежу на кровати, пока моя жена плещется в ванне, и провозглашаю уникальность человека и его места в мире.
Я встал и вышел на балкон. Нити света тянулись вниз по ступеням к вечнозелёным кустам и поворачивали налево, где за рядом кипарисов виднелось сияние. Видимо, там находился амфитеатр. Теперь музыка звучала более четко. Один из квартетов Бетховена? Похоже. Но все-таки я не настолько хорошо разбирался в произведениях классиков, чтобы быть в этом уверенным.
Дверь ванной за моей спиной открылась. Я обернулся. Вышла Анни с распущенными волосами, спадавшими на воротник халата.
- Ты уже встал… А я собиралась тебя будить.
- Да, пару минут назад.
- Уже поздно. Почти девять.
- Я знаю.
Мне захотелось прижать её к себе ещё до того, как она скинула халат и осталась в трусиках и бюстгальтере. Анни чувствовала это. Она всегда чувствовала. И тут дело было не в ясновидении. Просто я хотел свою жену почти все время. Анни искоса взглянула на меня.
- Я говорю, уже поздно.
- Несколько минут ничего не изменят.
- Несколько минут?
- Ладно. Около получаса.
Анни покачала головой и исчезла за дверцей шкафа.
- Лучше одевайся, - сказала она.
Вот спасибо. Наверное, надо опять принять душ. Только теперь холодный. Опять различия, но уже не во времени, а в сексе. Да здравствуют различия? Ну, уж не знаю. Мы не спали вместе уже около двух недель, с того дня, когда от Сары пришло первое тревожное письмо. Но и раньше эти события не были такими уж великими. Удивительно? Нисколько. В свете разных заблуждений разве можно ожидать, что наша сексуальная жизни останется такой же, как когда-то? Вот где различия вступают в действие. Женщинам свойственно внутреннее восприятие, а нам внешнее. Для них неприятный телефонный разговор, спор с мясником в лавке, непокорный локон в прическе - и все! «Нет, Джон, нет, не сегодня». А для нас? Контур её груди, мелькнувший, когда она обернулась во время ссоры – и я уже готов забыть обо всём. Ладно, что это я так завелся…
И вообще что теперь способно образумить наш мир?
Я криво усмехнулся, прошёл в ванную, умыл лицо, причесался, а когда вернулся в комнату, увидел, что Анни уже надела своё красивое серое платье. Она сидела на краешке туалетного столика. Всё ещё с кривой ухмылкой я прошёл мимо неё к шкафу и в зеркале заметил устремлённый на меня взгляд, в котором застыл немой вопрос, насколько сильно я разозлился. Анни оказалась достаточно гордой, чтобы не задать его вслух, и я вдруг почувствовал, что злиться даже не собирался. Наклонившись, я поцеловал жену в шею и достал из шкафа костюм. Огромное преимущество работы дома – иметь один хороший костюм вполне достаточно. К счастью, я захватил с собой обычный летний. Вероятно, все мужчины придут на представление в строгих галстуках, но тут я уж ничего поделать не мог. Даже не подумал об этом.
Я оделся минуты на две раньше, чем была готова к выходу Анни. Она набросила на плечи боа, которое около года назад помогала мне выбирать для подарка к её дню рождения Сара. Цвет был чистым, но слегка приглушённым, и отлично подходил к глазам Анни и её платью. Выглядела она сейчас очень эффектно.
Мы спустились по лестнице и через арку прошли в гостиную, оказавшуюся пустой, если не считать дремавшего в кресле худенького седого старичка и дворецкого Мортона, который поправлял подушки на одном из диванов. Дворецкий слегка поклонился нам, и я ответил ему тем же, а потом заглянул в столовую. Возле дальней стены стоял буфет. Возле него суетились мужчина в белом пиджаке и уже знакомый нам слуга-японец. До этого есть мне совсем не хотелось, но, увидев еду, я вдруг ощутил сильный голод.
- Не хочешь перекусить? – спросил я Анни.
Она на мгновение задумалась.
- Если ты не считаешь, что уже довольно поздно… Хотя можно…
- Ты единственная, кто думает о времени перед ужином. Пошли.
Жена снова искоса посмотрела на меня, улыбнулась и последовала за мной в столовую.
- Добрый вечер, мадам, месье, - сказал японец. – Чем могу вам помочь?
Я оглядел стол. На его дальнем конце в ведерке со льдом стояла большая ваза с икрой, а перед ней красовалась тарелка с закуской. Если бы у нас было достаточно времени, я начал бы оттуда. Увы. Поблизости оказались разрезанная на кусочки и разложенная по фаянсовым тарелочкам куропатка и заливное из лосося. Мы с Анни выбрали рыбу, отошли со своими тарелками к французским дверям и перекусили там стоя. Лосось был изумительным. К нему подали соус, какого я в жизни никогда не пробовал.
Амфитеатр был отсюда не виден. Я уже решил, что и услышать нам ничего не удастся, как вдруг с неожиданной ясностью раздались бурные аплодисменты. Мы опустошили свои тарелки, и я уже собирался вернуться к буфету за кофе, как вдруг в столовую с террасы вошла на редкость привлекательная женщина лет тридцати. У незнакомки были очень красивые черты лица. Темные глаза и волосы придавали её облику дополнительное очарование. Классически простое белое шёлковое платье изящно смотрелось на её строенной фигуре. Платье от Мариано Фортуни? Надо бы потом спросить у Анни. Много лет назад я видел такое же в Париже. Мы с Анни тогда только познакомились и хотели купить ей это платье, но разве можно было тогда такое себе позволить… Кстати, а сейчас?
Анни тоже смотрела на женщину. Та остановилась, кивнула нам и улыбнулась.
- Добрый вечер, - сказала она. – Вас хорошо обслуживают?
У неё был мягкий, теплый голос. Если женщина и говорила с акцентом, то едва заметным и наверняка британским. Хотя по мелким деталям я определил, что английский не родной её язык. Она учила его либо в Англии, либо с репетитором-англичанином.
- Да, благодарю вас,- ответила Анни.
- Значит, все хорошо.
Женщина снова кивнула, улыбнулась и вышла в гостиную.
- Кто это? – тихо спросил я.
- Не знаю, - ответила Анни. - Я бы подумала, что это мадам Барелль, если бы мы с той уже не встретились. Надо спросить у Сары.
Мы выпили кофе, покурили, прошли через террасу, спустились по ступеням, прошли вдоль длинной гирлянды висящих на кедрах фонариков и зашагали по выложенной плиткой дорожке. Снова послышалась музыка, но теперь, казалось, это был уже не квартет, а целый оркестр. Мы дошли до аллеи и остановились. Уж не знаю, что я ожидал увидеть, но точно не такого.
Перед нами появилась огромная чаша то ли естественного происхождения, то ли искусственного, но вырытая так давно, что приобрела естественный вид. Вниз спускались большие ступени в форме полукругов, на каждой из которых стояли деревянные скамьи. Сейчас в амфитеатре находились двести, а может, и триста человек. В дальнем конце чаши виднелась сцена – слегка приподнятая каменная платформа с высокой стеной за ней. Сооружение было построено в классическом стиле и напоминало древнегреческий театр, но освещение здесь представляло собой лучший образец современной техники. Ярко горели огни рамы. Лучи света падали на сцену сверху и с боков от вышек с прожекторами, которые были спрятаны за двумя каменными крыльями.
Зрителей было очень много, но мы нашли два свободных места в верхнем ряду и сели. Шел балет под музыку, которую исполнял небольшой оркестр в оркестровой яме перед сценой. Действие уже давно началось, и мне потребовалось несколько минут, чтобы вникнуть в суть происходящего. Судя по костюмам кордебалета, сюжет был из современной жизни. Декорации напоминали городскую площадь. Мощная музыка звучала на пределе напряжения. Танцоры, видимо, изображавшие горожан, двигались вокруг лежащей молодой женщины и застывших около неё на коленях старухи со стариком..
- Что это? Ты знаешь? – спросила Анни.
- Не уверен, но Сара говорила, что они собирались показывать «Исцелителя».
- Правильно, - подтвердил сидящий рядом со мной мужчина. – Девушка его полюбила. Я имею в виду Исцелителя. Но он её любви не заметил и ушел. Бедняжка покончила с собой. Но теперь… Да, одну секунду. Вот он возвращается.
По напряжению музыка достигла кульминации, потом сорвалась на серию низких, дрожащих аккордов. Очевидно, это была тема Исцелителя. На левой стороне сцены появилась фигура танцора. На нём были серое трико и туника с капюшоном того же цвета. До того как он открыл лицо, я узнал Барелля. Великий актёр танцевал главную партию в собственном балете.
Толпа расступилась. Исцелитель увидел лежащую девушку, с неожиданной легкостью приблизился к ней, наклонился и в удивлении попятился. Барелль не использовал традиционные балетные жесты. Он лишь слегка поднял голову и выставил вперёд руку.
Потрясённый, удручённый увиденным Исцелитель посмотрел на девушку и опустился на колени. Старуха – мать умершей – потянулась к нему, но муж её удержал. Исцелитель огляделся по сторонам сначала со смущённым, а потом с обнадёживающим видом. Ещё не все потеряно. Позвольте ему посмотреть, что можно сделать.
Он осторожно поцеловал девушку в лоб и воздел руки к небу. Музыка стала медленно нарастать, и начала ощущаться сила, которую Барелль, видимо, излучал в балетах раньше, когда был помоложе. Он замер на коленях, и показалось, будто от кончиков его пальцев действительно исходит жизненная энергия.
Публика замерла. Я невольно подался вперёд. И девушка пошевелилась. Медленно выпрямилась одна согнутая нога. Задрожали веки и появилось дыхание. И тут на сцену вышел ещё один танцор – стройный молодой человек, чей костюм очень напоминал военную форму. Схватив Исцелителя за плечи, он поднял его на ноги и оттолкнул. Тот закрутился по сцене.
Обманщик! Шарлатан! Разве мало ты причинил людям зла?
Вцепившись в уличный фонарь, Исцелитель посмотрел на молодого человека так же, как недавно смотрел на мать девушки. Какое зло я сделал?
Рука молодого человека судорожно сжалась. Вот девушка, которую я любил. Она умерла из-за тебя, а ты ещё спрашиваешь, какое сделал зло!
Старик робко пошевелился и казалось хотел что-то сказать. Или это только показалось…
Ты! Молодой человек указывающим жестом вытянул руку вперед. Толпа расступилась, освободив дорогу крепкой женщине, поддерживающей древнюю старуху с трясущейся головой и отсутствующим взглядом. Твоя мать умирала, но шарлатан её спас. И какая теперь от его помощи польза и тебе и ей?
А ты! Он снова указал на окружавших его людей, и те опять отпрянули сторону. Зрители увидели женщину со страшно вертящимся у неё на руках ребёнком. Твоё дитя сильно поранилось, но Исцелитель вернул ему жизнь. Не лучше ли было позволить несчастному существу умереть, чем остаться калекой и жить в страданиях, которые ты не в силах облегчить? Говорю вам, этот человек не просто шарлатан. Он – само зло! Все его якобы добрые дела приносят лишь вред!
Исцелитель в замешательстве смотрел на своего гонителя. Единственное, чего ему хотелось, это помочь. Если бы только люди позволили…
Мыть вытянула вперёд руку, защищая тело дочери. Чего он хочет? Что нужно позволить? Вернуть девочку к жизни? А она опять покончит с собой из-за него! Так пусть лучше бедняжка останется мертвой! А ему… Подняв голову, как идущая в атаку змея, старуха плюнула в Исцелителя.
Вот так! Молодой человек указал на несчастную мать. Она своё слово сказала. А остальные?
Толпа зашевелилась, двигаясь в такт фрагменту зловещей музыки, бросилась вперёд, вцепилась в Исцелителя, завертела его и бросила к молодому человеку. С видом победителя тот схватил соперника за горло. И тут Барелль продемонстрировал ещё один из своих чудесных приёмов пантомимы. Не меняя положения тела и выражения лица, он вдруг словно начал расти, пока не стал выше молодого человека. Его мускулистые ноги напряглись, и пальцы противника, сжимавшие горло, ослабли. Исцелитель ударил молодого человека, и после того, как тот упал, повернулся к толпе. Люди вокруг почувствовали опасность. Опять показалось, будто от кончиков его пальцев исходит огромная сила, только теперь она была разрушительной.
Не подходите ко мне, как бы говорил жестами Барелль. Я не принадлежу вам потому что послан свыше и могу делать то, что для вас недоступно. Я старался использовать свою силу, чтобы облегчить ваши страдания, и что получилось? Лишь злоба и ненависть вокруг. Раз вы считаете меня разрушителем, так я им и стану. Хотя сейчас я ухожу, но буду с вами всегда.
Глядя на толпу с отвращением и презрением, Исцелитель повернулся и сделал несколько шагов. Дойдя до края сцены, он остановился, не произнося ни слова. Барелль стоял спиной к зрителям, и его лица видно не было, но мы догадались, что на губах артиста играла недобрая, насмешливая улыбка.
Люди на сцене окаменели, а музыка эхом повторила зловещий смех Исцелителя. Затем поверженный молодой человек дополз до девушки, но тут силы его оставили. Оркестр подчеркнул трагедийный финал мелодией, которая вдруг резко оборвалась. Занавес в представлении не использовался. На сцене просто погасли все огни, и она погрузилась во тьму. Несколько секунд мы сидели в тишине. Потом раздались аплодисменты, громкие, почтительные, но какие-то необычные. Видимо, потому что Барелль был великолепен, а его работа – в основном, даже не столько сам балет, сколько пантомима артиста – вызывала чувство тревоги. Впрочем, великий мастер не только знал об этом, но и добивался такой реакции публики. Когда свет на сцене снова зажёгся, он вышел на поклон, по-прежнему улыбаясь недобро, насмешливо, и пригласил присоединиться к нему девушку, молодого человека и старуху со стариком.
Наконец, зажегся свет и в амфитеатре. Я посмотрел на Анни. Лицо моей жены ничего не выражало, лишь губы были плотно сжаты. Это был верный признак, что она либо сильно расстроилась, либо разозлилась. Мы поднялись со своих мест. Мужчина слева – тот, который вкратце рассказал нам сюжет спектакля – тоже. Он оказался невысоким смуглым человеком с острыми чертами лица и быстрыми, пытливыми глазами.
- Спасибо за консультацию, - сказал я.
Мужчина пару секунд смотрел на меня с удивлением, потом улыбнулся.
- Вы очень любезны. Нет ничего более досадного, чем прийти на балет в середине действия, - его английский отличался большой четкостью. – Вам понравилось?
- Очень интересно. Особенно хороша игра Барелля.
Мужчина кивнул.
- Я всегда говорил, что это спектакль – самое лучшее его творение. Как я понял, вы не видели «Исцелителя» в прошлом году в Монте-Карло?
- Нет. А вы?
- О, да!
- Барелль ведь не выходил там на сцену?
- Нет. Главную партию танцевал Жиро. Хотя он отличный мастер и первоклассный мим… Знаете, критики отозвались о спектакле не очень лестно. Видимо, поэтому Барелль решил поставить его здесь и станцевать самому.
- Сегодня балет вам понравился больше, чем тогда?
- Я люблю следить за Бареллем, - ответил мужчина. – Причем неважн, что он делает. А насчет балета в целом… Пусть лучше об этом высказываются критики.
- Думаете, здесь есть такие?
Мой собеседник быстро взглянул на меня, снова улыбнулся и произнес:
- Нет.
Мы подошли к краю амфитеатра, и Анни тронула меня за руку. Я остановился и отступил в сторону, освобождая дорогу мужчине и его даме.
- Вы идёте в замок? – спросил он.
- Пока нет, - ответил я. – Мы кое-кого ждём.
- Тогда, возможно, увидимся позже,
Мой собеседник взял свою белокурую спутницу под руку, и они пошли по выложенной плиткой дорожке. Публика проходила мимо нас. Большинство мужчин, как я и предполагал, были в строгих галстуках, а женщины в вечерних платьях. Некоторые что-то оживленно обсуждали, но многие оставались странно молчаливыми. Я опять посмотрел на Анни. Её лицо уже не выглядело таким застывшим. Видимо, потому что мы остались вдвоем.
- В чём дело? - спросил я.- Что-то не так?
Моя жена молчала.
- Говори. Ведь ты хочешь сказать…
- Конечно, - она кивнула в сторону темневшей внизу сцены. – Почему он это сделал?
- Барелль?
- Да. Я говорю не об именно этом представлении. Мне интересно, почему великий артист поставил в первую очередь «Исцелителя»? Я не против личных амбиций. Я даже не против злости и обиды, когда они искренни. Но когда их смешивают с жалостью к себе, это выглядит возмутительно!
- Не знаю насчет жалости к себе, но Барелль, видимо, чувствует, что у него есть право сердиться. Ты же знаешь, как восприняли его последний фильм.
- Конечно. С ненавистью. Показ пришлось прекратить повсюду. Барелль поклялся больше никогда ничего не снимать. Но прошло уже десять лет!
- Если в тебе достаточно злобы в самом начале, ты можешь оставаться с ней очень долго и практически сделать с её помощью карьеру.
- Но зачем ему это? Барелль не просто талантлив. Я считаю его гениальным человеком.
- Наверное, ты права, но гениальность не избавляет от слабостей и проблем.
- Каких проблем?
- Тех, с которыми сталкивается любая творческая натура - необходимость продолжать свое дело на все более высоком уровне. Но в случае с Бареллем все усложнялось из-за того, что на него не оказывалось давление, заставляющее трудиться. Я имею в виду давление экономическое. Он достаточно богат и если захочет, может сидеть и дуться на весь мир до самой смерти.
- А зачем ему дуться? Если хочешь снимать фильмы, прочему бы просто не заняться этим?
- Разве не может так быть, что Барелль просто не знает, что он хочет снять?
Ани как-то странно посмотрела на меня и ответила:
- Да, вероятно. Как ты думаешь, где Сара?
- Даже не знаю.
Амфитеатр опустел. Только одна небольшая группа людей в оркестровой яме беседовала с музыкантами, а другая стояла чуть в стороне.
- Давай спустимся и спросим.
- Хорошо.
Мы пошли вниз к ступеням, которые вели на правую часть сцены, но вдруг откуда ни возьмись появилась наша дочь. На ней поверх платья был надет голубой халатик. В руках она несла чехол для софита и выглядела сейчас точно так же, как когда бегала в школу. Это должно было меня успокоить, но я почему-то облегчения не ощутил. Сара увидела нас, несколько секунд в некотором замешательстве смотрела, словно уже забыла, что мы приехали, а потом подошла к краю сцены.
- Ты освободилась? – спросил я.
- Не совсем. Мне нужно еще кое-что сделать. Балет вам понравился?
Я заколебался и, не услышав никакого ответа от жены, ответил:
- Мы опоздали и не видели его целиком.
Сара посмотрела на меня, потом на Анни.
- Понятно. Наверное, я задержусь ненадолго, но ждать меня не надо. Увидимся в замке.
- Прекрасно…
Мы вышли из амфитеатра, зашагали по выложенной плиткой дорожке, а потом стали подниматься по ступеням. Не знаю, о чём сейчас думала жена, но я удивлялся, почему на неё произвёл такое тягостное впечатление балет. Или скорее Барелль в нём. Из-за Сары? Из-за волнения и ощущения, будто мы угодили в какую-то ловушку? А может, актер тут вовсе и ни при чем? Может, раздражение Анни, пусть неосознанно, направлено на меня?
Подойдя к замку, мы увидели, что все окна первого этажа ярко светятся. Люди небольшими группками стояли на террасе. Многие уже были в замке. Я заглянул в столовую. Буфет оказался снова заставлен кушаньями, а в дальнем конце зала был устроен бар. И там, и там царило оживление.
- Хочу выпить, - сказал я. – А ты как?
- С удовольствием.
Оставив жену около французских дверей, я пробрался сквозь толпу к бару. Путь у меня занял гораздо больше времени, чем можно было ожидать. Гости большей частью пили шампанское, но я невольно засомневался. Если хочется выпить, то нужен не такой лёгкий напиток или, по крайней мере, не один бокал с ним. Я взял два двойных виски, пошел обратно к Анни и, проходя мимо нашего нового смуглолицего знакомого, кивнул ему. Он ответил мне тем же. Рядом с моей женой стояла высокая девушка, очевидно, американка, и о чем-то оживленно беседовала с двумя мужчинами. Её волосы были весьма необычного цвета с почти медным оттенком. Когда я оказался рядом, она обернулась и улыбнулась. Правда, улыбка сразу растаяла. Конечно, весь вид мой говорил о том, что я явился сюда из-за океана, и если вы находились во Франции да ещё на такой пышной вечеринке, как эта, заговаривать с соотечественником совсем не стоило, дорогуша. Кроме того, перекинуться со мной парой слов можно в любое время. Но раз сейчас кругом французы, итальянцы и испанцы… Хотя какая разница?
Я протянул Анни бокал с виски. Мы молча стояли у французских дверей, внимательно следя за происходящим около нас и снаружи дома на ступенях, ведущих на террасу.
Наконец, жена спросила:
- Который час?
- Десять минут двенадцатого.
- Получается, мы пришли сюда двадцать минут назад.
Я кинул. Выпив виски, Анни вернула мне пустой бокал.
- Пойду, поищу её.
- Я с тобой.
- Нет, - резко ответила жена. – В такие дела не вмешивайся.
Я проследил за тем, как она прошла по террасе и стала спускаться по ступеням, а потом вернулся в бар, где выпил ещё виски. Отсюда мне был прекрасно виден профиль девушки с медными волосами на фоне французских дверей. Лицо её меня не очень заинтересовало. Стандартная милашка. Но моё внимание привлекли её красивые спина и зад. Чуть-чуть развернуть бы фигуру и сделать набросок с приподнятым коленом, очертанием ягодицы, плавно переходящим в бедро, а с другой стороны выдержать строгую диагональ от подмышки до лодыжки. Девушка оглянулась, заметила меня и слегка покраснела. Ты ошибаешься, детка. Не то чтобы ты меня совсем не интересовала, просто сейчас моя голова занята другим. Я прошёл мимо неё, подавив соблазн шлёпнуть по эффектному заду, и остановился на террасе. Здесь людей было поменьше. Я посмотрел на ступени, увидел, что по ним поднимаются Анни с Сарой, и пошёл к ним навстречу, стараясь не выглядеть слишком уж обрадованным. Когда они оказались на достаточном расстоянии, чтобы разглядеть их лица. Моя задача вдруг стала гораздо легче. Что-то явно случилось. Дочь шла с опущенными глазами и казалась не просто витающей в облаках, а отсутствующей. Я посмотрел на Анни и по выражению её лица понял, что никаких вопросов сейчас задавать не надо.
- Сара устала, - сказал жена. - Хочет лечь спать.
Дочь впервые взглянула на меня.
- Хорошо, пап? Я знаю, это ужасно. Ведь мы даже не побыли вместе…
- Забудь обо всём. Увидимся завтра, - успокоил я Сару и опять посмотрел на Анни.
- Я иду к себе. До встречи утром.
- До встречи.
Я обнял дочь и поцеловал её в лоб. Она через силу улыбнулась и ушла вместе с матерью. Что теперь? Между ними произошла размолвка? Сара разволновалась из-за нашей реакции на балет? Или ещё из-за чего-то? Она казалась немного странной, когда увидела нас в амфитеатре. Придёт, черт побери, всему этому конец? Узнаем мы, что здесь произошло, или нет?
Подниматься наверх не было смысла. Анни с Сарой, вероятно, разговаривали. Я вернулся в гостиную. Хотел посмотреть картины. Особенно Пикассо. Там было почти пусто, но в смежной комнате в дальнем конце виднелась группа людей. Я вошёл туда и огляделся. Здесь стояли пианино, большой магнитофон и будка киномеханика. С потолка свисал экран, на котором демонстрировался какой-то фильм. Зрителей было человек десять-двенадцать. Я тоже стал смотреть фильм и сразу узнал одну из старых киноработ Барелля «Жиголо». Я уже видел её года четыре назад и достаточно хорошо помнил сюжет, чтобы понять сейчас, что пропустил пару начальных сцен, когда Барелль во французской бескозырке с помпоном, в тельняшке и узких брюках появлялся в портовом районе как всегда из ниоткуда. Его герой уже помог девушке в танцевальном зале избавиться от её подвыпившего дружка и сейчас сидел в салуне. Дружка играл обычный партнёр Барелля Голиаф. Спасённая красотка, поощряемая барменом, постоянно наполняла Бареллю бокал, а он выплескивал содержимое в кадку с пальмой всякий раз, когда на него никто не смотрел. Затем вошёл Голиаф, и началась сцена драки, снятая с на редкость шокирующей жестокостью в полной тишине, без традиционного фортепьянного аккомпанемента. Соперник схватил Барелля, швырнул через комнату и бросился следом, чтобы добить. Тот вскочил, подпустил Голиафа поближе и ударил его ногой в живот, а потом в челюсть. Я вдруг подумал о том, насколько реальным выглядело действие. Удары как настоящие. Видимо, Барелль где-то научился приемам боя и теперь мастерски их использовал. На лице рухнувшего на пол Голиафа застыло не потрясение, а страшное страдание. Бармен и несколько матросов тоже бросились в драку. Барелль кружил по салону, подпрыгивая всё выше и выше на своих мощных ногах профессионального танцора, уклоняясь от мелькающих кулаков, выделывая невероятные трюки, и, наконец, уложил одного из противников умелым ударом.
Сцена была выдержана в с тиле, типичном для великого катёра, с тщательно спланированным, отработанным движением. Она была пропитана насилием. Интересно, почему сейчас она меня потрясла вместо того, чтобы просто показаться признаком дурного вкуса? Потому что мы с каждым разом все яснее ощущаем инстинкты агрессии? Потому что мы много лет живем с насилием или его угрозой?
На экране в район трущоб приехала общественная делегация. Пожилая дама – ещё один традиционный персонаж для фильмов Барелля – заинтересовалась главным героем. Промелькнуло несколько крупных планов, и я смог рассмотреть лицо актера повнимательнее: почти нежные на первый взгляд глаза, аристократический нос, сила и жестокость, застывшие в очертаниях скул и нижней челюсти. И, конечно, уши – сильно прижатые к голове, острые уши Фавна, которые он всегда демонстрировал в конце каждой лирической сцены медленным поворотом головы, как бы напоминая нам, что во всех нас есть что-то от животных.
Во время нескольких следующих сцен я немного отвлёкся. А там пожилая дама привела Барелля к себе домой, всячески его ублажала, приставила к нему слугу и принарядила в красивый костюм, чтобы он мог сопровождать её на благотворительный бал. И наконец, кульминация, когда главный герой сначала бросил свою благодетельницу ради её дочери, а потом бросил и дочь, увлёкшись горничной. Началась сатирическая сцена погони, чем-то напоминавшая сцену драки в салуне. Бал фактически был сорван. И вот наступил финал, характерный для всех фильмов Барелля – этакий автограф великого актёра. Герой опять становился тем, кем был раньше – в данном случае моряком в тельняшке – и исчезал в неизвестном направлении, одинокий, но отнюдь не несчастный.
Когда экран начал бледнеть, я поднялся и, не дожидаясь полного света в комнате, вышел на террасу. Разговаривать ни с кем не хотелось. В голове носился вихрь мыслей, которые нужно было привести в порядок. Фильм, просмотренный мной здесь, во владениях Барелля, произвел на меня какое-то странное впечатление… Из-за того, что я смотрел его в замке актера или из-за чего-то другого? Из-за взаимоотношений Барелля с Сарой? Да, наверное, из-за этого. Ну, нельзя же теперь ожидать от меня былой объективности по отношению к актёру. Сейчас этот человек сильно заинтересовал меня…
Впрочем, полагаться на свою проницательность мне все же не стоило. Нет, видимо, не стоило. Да и не уверен я, что с моей стороны это была проницательность. Хотя… Такое ведь может быть на самом деле? Всё возможно. Ладно, оставим это пока!
Итак, во-первых, характер Барелля… Ну, не его самого, а персонажа, которого он играл. Хотя подозреваю, что они похожи. Один как бы вырастает из другого… Пусть так, неважно. Кого же играет актёр? Человека из ниоткуда… О, господи! Так вот что я принял за проницательность? Придумал красивую фразу? Хотя я никогда не утверждал, что она моя. Просто иногда приходится прибегать к описанию человека. Персонажи, которых играет Барелль, почти всегда появляются из неизвестности и в конце возвращаются туда же…
Разве не видно, что это и есть ключ к его юмору, к восприятию происходящего и, думаю, к его философии? Видимо, цель появления из ниоткуда была навести зрителя на мысль о скитаниях по земле, как наказание за совершенный грех… Возникая из неизвестности, герой Барелля, не переставая, удивлялся нашим жизненным ценностям, привычкам, правилам и законам. Он не понимал или не хотел их понимать, и когда они начинали действовать и на него тоже, даже насмехался над ними. Вот где проявлялось его восприятие окружающего мира? Да, именно. Актер просто делал многое из того, что хотели бы сделать и мы сами… То есть пренебрегать по своему желанию приличиями, бить людей в живот, кружить голову каждой приглянувшейся женщине, а потом бежать к другой…
Все верно. Вы, конечно, о человечестве самого высокого мнения, но где же тогда находится предполагаемое место, откуда появляется и куда исчезает в своих фильмах Барелль? Не знаю. Рай? ОО, не спрашивайте меня. Хотелось бы, чтобы вы мне это объяснили. Сам я на это не способен. Я просто размышляю. Если этот бред можно назвать размышлениями. Ладно, почему бы пока просто не посмотреть пока картины? Только вот как на них сосредоточиться?
Все же позвольте мне продолжить. Если Барелль появляется из рая – из места, нам неизвестного, но которое мы однажды узнаем – это вероятно рассчитано вот на что: на наше ощущение, что он возвращается туда, и на желание отправиться вслед за ним. А ещё важны его физические качества, почти как у животного, его движения, кошачья элегантность и грациозность, его примитивное отсутствие самосознания… Как вы думаете, я прав? Хотя думать-то нужно как раз мне. Ладно. Хотите узнать моё мнение обо всем происходящем? По-моему, мы все по уши в дерьме. Спасибо. Такой реакции я от вас и ожидал.
Я дошел до дальнего от дома края террасы. Здесь стояла небольшая группа людей, которые готовились к отъезду и собирались пойти на автостоянку. Я развернулся и пошёл другим путем: мимо столовой, не заходя в гостиную… Вдруг послышалась музыка. Она неслась не из той комнаты, где демонстрировался фильм – там ещё остались болтавшие друг с другом гости – а оттуда, где одна из двух боковых башен соединялась с террасой. Похоже, играл неплохой квартет. Я подошел к длинному, утопленному глубоко в стену окну и заглянул в зал, которого раньше не видел. Здесь было несколько каминов и множество книжных полок высотой футов в пятнадцать, которые закрывали почти все стены. Играл действительно квартет. Видимо, тот же, что мы слышали по дороге к амфитеатру, потому что на всех музыкантах сейчас красовались белые галстуки. Но вдруг я понял, что играли только трое, а один человек стоял возле камина и слушал. Четвертым в квартете был Барелль. Он зажал под подбородком скрипку и беззвучно водил по ней смычком.
Я постоял несколько секунд, наблюдая за музыкантами – сосредоточенное лицо Барелля, отсутствующие выражения на лицах остальных – потом прошел вдоль террасы, через гостиную и поднялся к себе в комнату. Анни уже спала. Я разделся и вышел на балкон. Выпито и выкурено мною было сегодня не больше обычного, но голова раскалывалась на части, в горле было сухо и настроение оставляло желать лучшего. Неужто меня накрыла депрессия? Или это угнетенность от всего вокруг. А может, и то, и другое? То, что я сейчас увидел – Барелль, делавший вид, что играет в квартете на равных с музыкантами – нарушило полностью мое представление о соразмерности. Не чересчур ли много вокруг великого артиста? Сначала имение, слишком большое и ухоженное, чтобы принадлежать всего лишь одному человеку. Потом он сам – не просто хозяин, а ещё и танцор, хореограф, который мог позволить себе пригласить для постановки своего балета целую труппу. Затем всем известный и всеми любимый Барелль-киноактер. И. наконец, последняя сцена, представшая моим глазам в окне. Да, его тут явно слишком много. Я чувствовал себя не просто окруженным, а плененным им. А теперь вопрос: не показалось ли мне все это? Иными словами, не было ли здесь какого-то заранее разработанного плана? Все может быть. Интересно, хозяин дома действительно хотел произвести на меня такое тягостное впечатление?
Я оглянулся. Анни лежала ко мне спиной, и я мог видеть лишь очертания её бедра под легким одеялом, да прядь волос на подушке.
«О, Анни, дорогая моя, - мысленно взмолился я. – Услышишь ли ты меня? Повернешься ко мне лицом?» Иногда мужчинам необходимо нечто вроде знака, и сейчас этот знак был нужен мне как никогда. Стоя в полночь здесь – не на земле и не вне её – в какой-то невесомости, в середине своей жизни, обладая кое-какими познаниями и в то же время не зная ничего… Ничего? Да, не столько, сколько хотелось бы, потому что я, определенно, не тот, кем кажусь. (Помню, игра в покер в самолете тогда подходила к концу. Иллюминаторы уже немного посветлели, а огни в салоне потускнели. Высокий капрал-негр сказал мне: «Твоя беда в том, что ты или не доверяешь собственной удаче, или ты чертовски честный. Тебе всегда нужно играть так, будто у тебя на руках хорошая карта»). С тех пор я и стараюсь так поступать. Ты, наконец, поняла, дорогая? Вот почему ты от меня отвернулась? Не с отвращением, я знаю… Думаю, твоя любовь ко мне не остыла. Просто она стала тревожной. Но и былой нежности больше нет. Я остаюсь тем, кем был раньше. Художником? Мужчиной, любовником, мужем, отцом? До сих пор сомнение затуманивает мне глаза, расслабляет мускулы, которые должны сильно напрягаться даже для того, чтобы удержать в руке расческу. И чем дольше продолжается выпавшее здесь на нашу долю испытание, тем оно ужаснее, так как нет ничего хуже ожидания. Должен наступить день. Похоже, уже наступает… Так повернись ко мне, милая. Пусть даже во сне. Подай такой необходимый мне сейчас знак.
Я подождал немного, но Анни не повернулась. Наконец, я вернулся в комнату, лег на кровать, но долго не мог заснуть.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СКОРО БУДЕТ
Роберт Ньюмен. Обольститель
© Copyright: Сотников, 2025
Свидетельство о публикации №225101801157
Свидетельство о публикации №225101801157
Рецензии