Колобок

– Садись, – дознаватель указал вошедшему на стул.
   Сам он не спешил сесть. Медленно обошёл стол, будто что-то прикидывал, и остановился у окна. За мутным стеклом виднелась сероватая улица — мокрый асфальт, редкие прохожие, осенний свет, тусклый, как старая монета. Дознаватель посмотрел туда, словно происходящее за стеклом интересовало его куда больше, чем предстоящий разговор.
   Воздух в кабинете стоял неподвижный, пахло старой бумагой и чем-то металлическим — может, лампой дневного света, что тихо жужжала под потолком.
   На стуле сидел парень — худой, с узким лицом и прямой спиной. Руки сложены на коленях, взгляд опущен. На лице — ни тревоги, ни любопытства. Только покорность, будто он выполняет не приказ даже, а часть неизбежного ритуала.
   Дознаватель наконец отвернулся от окна и сел. Стул скрипнул, когда он откинулся назад и переплёл пальцы на столе.
– Откуда у тебя такое прозвище — «Колобок»?
– Не знаю. Меня всегда так звали.
– Даже дедушка с бабушкой?
– Да.
   Он ответил без тени удивления, будто вопрос был лишён смысла.
   Дознаватель коротко вздохнул и посмотрел на него пристальнее. В этой покорности было что-то неестественное — ровная, безупречная пустота, в которой не отражалось ничего. Ни страха, ни лжи, ни даже любопытства.
– Пойми, – начал он, выбирая слова, – следствие закончено. Наш разговор уже ничего не изменит. Я прошу откровенности лишь для того, чтобы... не допустить подобных… происшествий в будущем.
   Он запнулся. Голос дрогнул — не от жалости, скорее от раздражения: слишком уж спокойно вел себя этот парень, словно не понимал, что всё давно решено.
   Дознаватель невольно провёл ладонью по лицу, отгоняя усталость, и подумал:
«или я теряю профессионализм, или это дело и правда не похоже ни на одно другое»
   Дознаватель несколько секунд молча вертел в пальцах авторучку, потом положил её и спросил:
– Тебя тяготила бедность?
– Нет. Мне не с чем было сравнивать.
   Ответ прозвучал просто, но в этой простоте было что-то пугающее — как будто перед ним не человек, а отражение, повторяющее слова без осмысления.
– Бабушка и дедушка относились к тебе одинаково?
– По-разному.
– Поясни примерами.
   Колобок чуть поднял глаза, будто проверяя, действительно ли надо отвечать. Потом заговорил, размеренно, без выражения:
– Бабушка хорошо кормила, но постоянно кричала. На меня и на дедушку тоже. Дедушка не кричал, но требовал, чтобы я во всём подражал ему.
   Повисла тишина. Дознаватель слышал, как гудит лампа и капает что-то в трубах за стеной.
– Ты помогал им по дому?
– Да.
– Тебя это тяготило?
– Нет.
   Дознаватель наклонился вперёд:
– Но ты всё равно решил уйти из дома?
– Да.
– Это было внезапное решение? Или что-то копилось внутри? Попробуй рассказать подробнее.
   Колобок долго молчал. Лицо оставалось неподвижным, но что-то в нём чуть смягчилось, будто воспоминания сдвинули внутренний замок.
– Копилось, – сказал он наконец. – Мы с дедушкой ездили в город, и мне там нравилось. Много людей, высокие здания, уличная еда. Мы были на рынке. Дедушка что-то купил, но мне не показал. Вечером я увидел, как он тайком прятал покупку в амбаре, который запирался на замок. Прятал осторожно, не как настойку или табак.
Он сделал паузу, глядя куда-то мимо стола, в пустоту.
– Он не заметил, но я видел. Я знал, где он прячет ключ. Потом пробрался туда. Там была плоская жестяная банка с белым порошком. Я понюхал — запах приятный. Пробовать не стал: вдруг яд. Но мне стало легко и хорошо. Тогда я понял — это не яд.
   В кабинете стало ощутимо тише.
– С тех пор я заходил в амбар, – продолжал Колобок. – Брал понемногу. Сначала было хорошо, потом стало страшно. Вдруг дедушка заметит, что порошка меньше? Чем больше я брал, тем сильнее боялся. Через неделю мы снова поехали в город. Сначала на рынок, потом в цирк. По возвращении я знал, что дедушка пойдёт в амбар. И тогда решил уйти.
   Колобок замолчал. Его голос был без интонаций, но в этом равнодушии чувствовалось что-то чуждое, как будто рассказчик — не участник событий, а наблюдатель, не способный различить добро и зло.
Дознаватель почувствовал, что в груди поднимается холод. Он не знал — от жалости или от непонимания.
– Сам догадался попроситься в цирк, или тебе кто-то подсказал? – спросил дознаватель.
– Сам. Я умел жонглировать яблоками, как тот клоун. Они не поверили. Я показал. Сначала с четырьмя, потом с шестью. Ни одно не упало.
Колобок говорил тихо, без гордости. Просто факт.
– И тебя взяли?
– Да.
– Спрашивали, где родители?
– Да.
– Что ты отвечал?
– Что родителей нет, живу у случайных людей.
– Кто тебя научил лгать?
– Сам.
   Дознаватель приподнял брови. Пальцы, сжавшиеся на столе, белели. Он хотел что-то сказать — и осёкся. Несколько секунд слушал тиканье старых настенных часов.
  "Сам"
   Это слово прозвучало слишком уверенно для того, кто, казалось, вообще не понимал, что такое мораль.
– В цирке хорошо было? – спросил он, стараясь вернуть ровный тон.
– Да.
– Почему ушёл?
– Из-за инспектора.
– Какого инспектора?
– Пришёл проверять. Хозяин дал мне немного денег и сказал, чтобы я скрылся на два дня. Я так и сделал. А когда вернулся – цирка не было.
   Дознаватель знал, куда тот делся. Цирк закрыли, хозяина арестовали за использование бесплатного детского труда. Но Колобок этого не знал — и, кажется, не хотел знать.
– Как к Мустафе попал? – спросил он, чувствуя, что голос становится сухим.
   Колобок слегка удивился, будто не ожидал вопроса, ответ на который казался очевидным.
– Он позвал.
– Где вы встретились первый раз?
– В кафе. Я подбирал объедки. Он увидел и позвал.
   В комнате стало душно. Дознаватель машинально потянулся к вороту, ослабляя застёжку.
   Святая наивность, подумал он. Или не наивность — отсутствие понятий вообще?
– Тебе говорили, что воровать нехорошо?
– Нет.
   Дознаватель замер, смотря на Колобка. Тот сидел неподвижно, как кукла, чья программа ответа закончилась ровно на слове «нет».
   Он поймал себя на странной мысли: «А мне кто-нибудь это говорил? Мама? Папа?»
   Не вспомнилось. Словно это было из другой жизни. Из жизни настоящих людей.
   Он потер переносицу и спросил уже почти усталым голосом:
– Он дал тебе нож?
– Нет. Мы не пользовались ножами.
– Чем тогда вспарывали карманы и сумки?
– Монетой. Край монеты затачивали, как лезвие. Тогда нож не нужен.
– Сам затачивал?
– Да. У меня хорошо получалось. Мустафа хвалил.
– Мустафа все деньги забирал?
– Нет. Четверть можно было оставить себе.
   Ответ прозвучал без эмоций, но дознавателю показалось, будто в голосе на секунду мелькнуло одобрение — как будто «четверть» воспринималась Колобком как справедливость, установленная законом природы.
   Он откинулся на спинку стула и сказал уже тише, почти себе:
– Ты не мечтал вернуться к бабушке и дедушке?
– Нет.
– Где было лучше — в цирке или у Мустафы?
   Колобок задумался, впервые не сразу отвечая.
– Не знаю.
– С другими детьми, что работали на Мустафу, ты общался?
– Нет.
   Дознаватель устало провёл рукой по лицу. Голос, когда он снова заговорил, звучал грубее:
– Ты к Мустафе хорошо относился?
– Да.
– Почему? Он жил припеваючи, а ты… Ты для него был собачкой! И в конце концов… он просто продал тебя!
   Колобок посмотрел прямо на него.
   В этом взгляде не было обиды. Ни защиты, ни возражения — только пустое удивление: зачем дознаватель так волнуется?
– Он никогда не требовал от меня сделать то, чего я не мог, – спокойно сказал Колобок. – Продал потому, что я вырос. Он работал только с детьми.
   Дознаватель отвёл взгляд. На стекле окна отразился его силуэт, и он внезапно почувствовал себя не допросчиком, а тем, кого допрашивают. Чтобы избавиться от этого наваждения, он резко сменил плавное течение беседы и интонацию.
– Когда ты совершил первое убийство?
– Через месяц после того, как я попал к Лохматому.
– Получил вознаграждение?
– Да.
– Было страшно?
   На лице Колобка появилось удивление.
– Я и прежде видел мёртвых. У дедушки был кот, мышей ловил. Я видел мёртвых мышей. В цирке собаку мёртвую видел, её задавили. Случайно.
   Дознаватель почувствовал сухость во рту и машинально потянулся к стакану, но тот оказался пуст.
– Лохматый хвалил тебя перед другими?
– Да.
– Что говорил?
– Говорил, что тех, кто строго следует его инструкциям, ждёт прекрасное будущее.
– Какое будущее? Всю жизнь охранять плантации кокаина? – дознаватель не удержался и снова повысил голос.
   Колобок не ответил. Возможно, счёл вопрос риторическим. А, может, просто никогда не думал о будущем.
– Ты не интересовался, что стало с тем, на чьё место ты пришёл?
– Нет.
   Дознаватель встал и подошёл к окну.
   Зря он затеял этот разговор. Полагал, что близость перехода в небытие побудит Колобка хоть над чем-то задуматься, но ошибся. Урок на будущее.
   Дверь раскрылась и в кабинет вошёл Строк, психолог. Не глядя на паренька, словно его и не было в кабинете, уселся на стул рядом с пареньком, но лицом к дознавателю.
– Впечатлился? Что-либо подобное в твоей практике было?
   Дознаватель вместо ответа пожал плечами. Строк понимающе кивнул и повернулся к Колобку.
– Марш в камеру!
   Колобок встал и послушно направился к двери.
– Мне кажется, – начал дознаватель после паузы, – его бедой было изначальное неумение говорить «нет». Он не понимал границ дозволенного. Вдобавок, неумение сказать «нет» лишало его уверенности в себе, и сделало объектом манипуляций. Самооценка упала до недопустимого минимума, он на всех смотрел снизу-вверх. Ему даже не приходило в голову, что необязательно угождать всем.
   Строк кивнул.
– Если честно, мне жаль этого паренька. В случившимся, в первую очередь, виноват биопрограммист, наградивший клона таким характером. Он хотел создать послушное людям существо, а получилось…  Его уже отстранили от работы и взяли под домашний арест. Комиссия по надзору запустила проверку всех клонов, к которым он имел доступ.
– Нам до это какое дело? – фыркнул дознаватель. – Я им поинтересовался только для того, чтобы получить опыт беседы с такими…как он.
– Общественность обеспокоена и требует сделать всё, чтобы такое не повторилось. Начальство считает, что нужно создать комиссию с участием хорошего дознавателя, чтобы своевременно выявлять клоны, могущие представлять опасность для общества.
   Он приблизился к дознавателю и перешёл на громкий шёпот.
– Работа в такой комиссии чревата повышением социального рейтинга. Не упускай случая.