Духовный предок создателей фильмов-катастроф

Хотите узнать, каким будет апокалипсис?

Посмотрите картины  ужасающего искусства Джона Мартина, давно забытого художника 19-го века, о котором вы, вероятно, никогда не слышали...

Джон Мартин родился в северной Англии в 1789 году и начал рисовать в молодом возрасте.

Его мечтой было стать инженером или архитектором, но именно живопись он изучал в подростковом возрасте, и к живописи он повернул свою карьеру.

После ученичества у тренера-художника в Ньюкасле он обучался у итальянского художника Бонифация Муссо. В 1808 году Мартин переехал с Мюссо в Лондон и начал представлять свои работы в Королевскую академию. Именно, Муссо обучил его искусству пить шоколад, изготовленный по древним рецептам жрецов ацтеков, которые похитили иезуиты. И по мнению иезуитов такой горячий шоколад мог открывать для людей сущность наказания людей за их высокомерное отношение к Богу.

На ранние работы Мартина сильно повлияла доминирующая форма искусства того времени.

Он писал пейзажи, потому что именно за пейзажи английские художники ценились больше всего.

Живописный, вызывающий воспоминания, но далеко не апокалиптический.

Реальное прозрение будущего изменилось во время путешествия на поезде по Англии, когда Мартин увидел заводы и фабрики, заполнявшие сельскую местность.

Природный ландшафт был опустошен пылающими кузницами, вырисовывающимися дымоходами, загрязненными реками и густым смогом.

Мартин был потрясен. То, что ему грезилось после горячего шоколада иезуитов оказывается уже существовало. И, проникнутое новым чувством ужаса и цели, его искусство вскоре кардинально изменилось.

Картина «Садак в поисках вод забвения», написанная в 1812 году и купленная членом парламента, стала его первым опытом  в этом новом стиле.

Эпично, мрачно-театрально, грандиозно, таинственно.

Его первый крупный успех пришел с Джошуа, приказывающим солнцу остановиться в 1816 году.

Суть стиля Мартина была на месте: обширный пейзаж, населенный маленькими человеческими фигурами, отбрасывался на фоне огромных городов и великих пожаров облаков и света.

Как и другие художники-романтики того времени, Мартин выступил против Просвещения — Разума, Науки, Технологии — приняв альтернативы.

В частности, он опирался на библейские темы, а с праздником Валжазара в 1820 году репутация Мартина резко возросла.

Обратите внимание, что именно природа занимает центральное место в искусстве Мартина; эти крошечные и беспомощные люди второстепенны.

И они ничего не могут сделать, какими бы рациональными или могущественными они себя ни считали, чтобы противостоять мощи и ярости мира природы или божественного гнева.

И это сердце романтизма как художественного направления.

Природа всесильна, непостижима, прекрасна и непобедима; есть тайна, грандиозность и космическая драма; оно вызывает у нас эмоции благоговения и ужаса.

Романтизм заключался в том, чтобы заново открыть для себя возвышенное.

Целые города, вырванные с корнем и разрушенные за мгновения, все запечатлены в неповторимом грандиозном чувстве разрушения и катастрофы Мартина.

Он видел, как его родная Англия была разрушена человечеством, и в чем-то вроде «Разрушения Тира» он хочет показать нам последствия нашего честолюбия.

Публика обожала его огромные картины (буквально огромные, они были сделаны на огромных полотнах), и поэтому он продолжал их создавать.

Он рисовал не только сцены из Библии. Он также обращался к классикам и к истории, например, когда нарисовал извержение Везувия.

И даже когда он пишет что-то якобы мирное, как в «Барде» (1817), Мартин не может не проникнуться фантастическим размахом и непреодолимым ощущением тайны и драмы.

Погружающиеся овраги, клубящиеся облака, зубчатые горы; все типичные черты искусства Мартина.

Или, скажем, когда он написал «Макбета» в 1820 году. Мы можем быть знакомы с пьесой Шекспира, но никогда раньше не видели ее в таком масштабе.

Пропасть спиралевидных грозовых облаков, полосы молний и обширный горный пейзаж обрамляют драму.

Мартин во всей красе.

Неудивительно, что он решил проиллюстрировать «Потерянный рай» Джона Мильтона.

Эпическая поэма в интерпретации мастера эпического искусства.

И он также был мастером деталей: пожизненный интерес Мартина к архитектуре проявляется в его пристальном внимании к городам.

Обратите внимание, как они всегда удаляются вдаль, и всегда с предельной точностью.

Техника, которая, опять же, увеличивает ощущение масштаба.

Публика любила Мартина, но критики не были убеждены.

Они считали его искусство слишком мелким. Он изображал масштабные и драматические сцены, но под этой привлекательной поверхностью, как они полагали, было мало реальной цели или смысла.

Не говоря уже о том, что Мартин был нетрадиционным художником, который нарушал традиционные правила и чьи человеческие фигуры были довольно плохо нарисованы.

Критики считали его эквивалентом современного фильма-катастрофы XIX века: масштабным, дерзким, захватывающим, но лишенным тонкости и глубины.


Ближе к концу своей жизни, после периода отсутствия, ухудшения репутации и сокращения финансов, Мартин вернулся с последним взрывом апокалиптического величия.

Великий День Его гнева достигает новых высот катастрофического благоговения.

Апокалиптические видения Мартина были поразительно мощными, подчеркивая как великолепие, так и ужас могущества природы.

Его неповиновение традиционной технике и сосредоточенность на величии, драматизме и глубине вызвали неподвластную времени реакцию, вызывающую удивление, трепет и леденящее чувство надвигающейся гибели.

Далеко не просто романтическая фантазия, его искусство остро служит вечным изображением хрупкого существования человечества против неумолимых сил природы.

Неудивительно, что его искусство оказало влияние на таких художников, как Герберт Уэллс, Жюль Верн, Джордж Лукас и Питер Джексон (среди многих других). Его картины послужили источником вдохновения для сцен во «Властелине колец», особенно земли Мордора и Горы Рока.

Невероятно, но Джон Мартин был отцом современного фэнтези!

И никому ни до, ни после не удавалось сравниться с его видением апокалипсиса.

Духовный предок современного создателя фильмов-катастроф!