Дом Песни. Глава 4. Луны и элементали

Они свернули с тракта, когда в предсумеречном небе зажглась первая звезда. Ветер стих, а солнце неспешно подкатывалось к горизонту. Косые золотистые лучи его едва могли согреть одиноких путников, но до того теплым казался свет их, выжелтевший подлесок, что чудилось, будто от хвойной подстилки поднимается аромат летнего вечера.
Лес стоял, не шелохнувшись: стройный, покойный, дремлющий. Толстые ровные стволы сосен золотились оранжево, вторили солнечной песне.
Неподалеку с гор спускался небольшой ручей. Бурный по весне, с грохотом швыряющий камни об искусанный берег, сейчас он тек мерно и неторопливо, полусонно словно, томно и ленно огибая водами массивные булыжники. Тракт перескакивал русло огрызками моста: камень подмыло, и обломки древней конструкции торчали из воды трагичным воспоминанием.
Свернув влево от моста, Алдрис и Орторн направились вдоль ручья, высматривая в подступающем лесу подходящее место для стоянки.
Остановившись посреди небольшой опушки с пологим каменным берегом, колдун повернулся к слуге и вопросительно приподнял бровь.
Юноша, изрядно увязнувший в своих незамысловатых думах, был застигнут врасплох требовательным взглядом мастера и разволновался. Спроси его кто-нибудь, он бы не смог ответить наверняка – не расслышал ли он мажьего вопроса, или колдун предлагал ему проследить за собственным течением мысли и угадать оный самый вопрос, а заодно и придумать на него ответ. Подумав обо всем этом одновременно, юноша едва не заскулил от отчаяния.
- Если ты раскроешь их шире, лучше видеть ты не станешь, – сварливо поддел Алдрис, но тон его тут же переменился на более низкий, выстуженный. – Чувствуешь поблизости кого-нибудь? Звери? Люди? – уточнил он вкрадчиво.
Орторн покрутил головой, попутно глубоко втягивая носом воздух.
- Медведь с медвежонком, – он указал пальцем на холм, что едва возвышался над кромкой леса на противоположном берегу ручья. – Стая оленей отошла на юго-восток, – он ткнул вглубь леса позади. – Стая волков в трех часах пути, западнее оленей. Белки…
- Белки меня не интересуют, – перебил его колдун, задумчиво вглядываясь в лес. – Благодарю, - добавил он.
Разумеется, Орторн по своему обыкновению перепутал части света, но хаэрти надеялся на то, что хотя бы направления юноша указал верные.
- Нужду справляй по разные стороны от лагеря, – наконец произнес маг и принялся, бранясь и шипя, стаскивать с себя одежду.
Хоть колдун и пытался всячески изображать из себя человека молчаливого, отстраненного и замкнутого, но почти все его действия сопровождались звуками, вздохами или бормотанием. Не обладай господин подобной занятной чертой, находиться подле него было бы неуютно, если не сказать жутко.
Орторн, который и сам часто кряхтел, сопел да приговаривал, вдруг задался вопросом: перенял ли кто-то из них эту особенность у другого, или она сформировалась независимо? Он попытался вспомнить, каким был колдун в первые годы их знакомства, да только ничего не вышло.
- Если ты не помоешь себя и не очистишь одежду до темноты, то будешь спать за пределами лагеря, – назидательно изрек Алдрис, церемонно стягивая с ладоней перчатки. Учитывая, что остальной одежды на нем уже не было, зрелище было презабавным.
- Вы замерзнете, если не будет костра… - Орторн с сомнением покосился на тонкие прутики в своей несуразной ручище.
- Достань мне сухую одежду и помойся, – велел маг. – С костром разберемся позже.
Вода в ручье была ледяной, обжигающей, кусачей. Наблюдая, как маг погружается с головой, придерживаясь обеими руками за камни, Орторн невольно поежился и застучал зубами.
Колдун был невысок, сухощав и жилист. Казалось, под кожей его вовсе не было жировой прослойки. Однако же, каким-то немыслимым образом тело его не бил озноб, мышцы не трепетали - ни один мускул не дрогнул от прикосновений студеного ручья.
Покуда плящущий от холода Орторн едва не обламывал замерзшие пальцы о камни, судорожно вцепившись в заскорузлый от крови затылок, хаэрти, распластав руки, улегся спиной на воду.
Маг являл собой зрелище одновременно покойное и пугающее: вода подбрасывала его на небольших порогах, наплывала сверху, укрывая с головой. Не смотря на это, хаэрти держался на поверхности, словно легкая стройная щепка. Волосы его черные расплывались маслянистым пятном, а глаза были блаженно прикрыты.
Разомкнув посиневшие губы, звук прорвался наружу. Густой, низкий, вибрирующий – он складывался в отскакивающий от камней набат. Алдрис пел гортанно, утробно, сотрясая выкатившиеся на небо призрачные луны. Ладони его изувеченные скользили меж волн ладно и плавно, словно хаэрти расчесывал пальцами лошадиную гриву.
То была древняя песнь, поминальный напев во славу павших воинов. Согбенная, трещащая лопнувшими барабанами, бьющая о землю выпавшим из грубых ладоней молотом.
Волоски на коже Орторна приподнялись, в лицо ударила краска. Холод отступил; щеки горели, сердце металось от восторга. Запрокинув голову, широко распахнутыми глазами уставился он в сумеречное небо, а вода тонкими струйками стекала с волос и плеч его, с подбородка и пальцев.
Колдун выпустил из груди остатки воздуха и погрузился на дно. Спустя пару недолгих мгновений, он вынырнул у берега, позади слуги.
- Что ты там увидел? – хриплый голос хаэрти вырвал юношу из чарующей небесной мелодии.
Орторн рассеянно повел плечами, вмиг озябнув. Лицо его выглядело расстроенным и осиротевшим.
Трясясь и обтираясь сменной рубахой, юноша с сомнением и беспокойством косился на мага. Стоя на берегу в одном исподнем, тот вытянул перед собой руку и чуть тронул осенний воздух кончиками пальцев. Пламя взревело, взвилось над ладонью, поползло к локтю, к предплечью, выше!.. Секунда-другая, и хаэрти вспыхнул, объятый пламенем с ног до головы. Огонь облизывал кожу рыжими и красными языками, взметнув к небесам черные волосы Алдриса. Вода начала испаряться с поверхности тела с тихим шипением и, когда тонкий шелестящий звук сей развеялся – пламя схлопнулось, будто было мороком, порождением переохлажденного разума.
Колдун удовлетворенно оглядел себя, взъерошил моментально высохшие растрепанные волосы и принялся облачаться в чистую одежду, услужливо подготовленную Орторном.
Юноша скрипнул зубами, пытаясь впихнуть влажную ногу в штанину, и завистливо пробасил:
- Могли бы и мне подсобить, не убыло б от вас.
- Если желаешь сгореть заживо, я – с сожалением, не скрою – вполне способен это организовать, - черная бровь мастера изогнулась, придав ему вид еще более надменный, чем прежде. – Но, так и быть, облегчу твои невыносимые – по большей степени мной – страдания.
Накинув поверх рубахи куртку из мягкой выделанной кожи, Алдрис приблизился к юноше и протянул ладонь с танцующем на ней сгустком пламени.
Лицо Орторна сразу приятно обдало теплым воздухом. Огонь вытянулся, расширился у основания. Хаэрти добавил вторую руку, и на ладонях его взревел полноценный лагерный костер.
Орторн, все еще стуча зубами от холода, придвинулся к огню ближе, единственно желая окунуться в сие благодатное горнило целиком, как это сделал господин. Щеки юноши раскраснелись, отдельные волосинки на челке и висках затрещали, и он с сожалением понял, что господин не соврал.
- Как же так получается, мастер Алдрис?
- Меня просто не берет огонь, – пожал плечами колдун. – Я с детства таким был. Как и ты.
Орторн понимающе закивал.
- Но ваши руки, мастер?.. – он завороженно смотрел на сморщенную, стянутую ожогами кожу, над которой ярилось пламя. – У вас тоже сначала не получалось? – во фразе звучала надежда.
- Боюсь, что нет, друг мой. Напротив – получалось. А это, - он рассеянно покрутил руками, отчего огонь причудливо завертелся, - следы от подожженного масла. По обычаю моего народа попирание веры и богохульство карается казнью. Провинившегося с головой окунают в кипящее масло, а затем полученную субстанцию поджигают. Вонь стоит страшная. Вкупе с безобразными воплями – зрелище не из приятных, - голос колдуна тек ровно, спокойно. Черные глаза, подернутые поволокой воспоминаний, всматривались в пламя. – По милости отца, - продолжил он, - мне окунули только руки. На мгновение… Но этого было достаточно.
- Вы… - Орторн замялся. – Хулили бога?
- Отец посчитал, что да.
Воспоминания – увядшие, погребенные под песками самума – предстали пред взором хаэрти настолько явственно, будто не минуло половины века с тех пор.
- Должно быть, старик давно уже помер. Или студит дряхлые кости на смертном одре, - ухмыльнулся Алдрис.
От слов этих Орторну сделалось не по себе. Съежившись гротескными плечами, он натянул через голову рубаху, пряча глаза в измятом одеянии.
- Пойду хвороста наберу, пока совсем не стемнело, - юноша торопливо, неуклюже отвернулся от мастера и принялся натягивать сапоги.
Орторна сжирало любопытство. Мастер приютил его двенадцать лет назад, и все эти годы тема прошлого хаэрти оставалась запретной. Алдрис много рассказывал о своем народе юному воспитаннику, но об отце заговорил впервые.
Орторну страшно хотелось завалить колдуна вопросами, но к такому разве ж подступишься? Сам же маг знал об Орторне даже поболее самого Орторна, и мысль эта – очевидная до прозаичности – внезапно настолько потрясла юношу, что тот едва успел уберечь глаз от торчащего из темноты сука. Пригрозив пальцем дереву и решительно кивнув самому себе, Орторн поднял кряжистую сосновую ветку, а затем и еще одну.
***
Прежде, чем окончательно стемнело, Орторн успел заготовить на ночь дров, наполнить фляги из ручья и худо-бедно застирать штаны и куртку от заскорузлых дурно пахнущих пятен.
Разложив одежду подле костра, он с сожалением отметил, что та, скорее всего, безнадежно испорчена. Одна надежда: может, куртка впитает запах дыма и сосновой смолы и не будет так уж откровенно смердеть.
Хаэрти свое одеяние и вовсе безжалостно сжег, отчего вонь стояла такая, что и спустя четверть часа улавливалась.
Орторн, волей случая оставшийся в рубахе, исподнем и сапогах – скинув последние – укрылся от холода в спальнике. Жар от сгорающих сосновых веток стоял добротный, а ночная морозь теперь приятно холодила разомлевшее от огня и вина лицо.
Отужинав, колдун также пребывал в состоянии весьма благодушном и расслабленном. Он сидел на разложенном спальнике, скрестив ноги, мерно попыхивая трубкой и, то и дело, прикладывался к фляге. Кислое северное ягодное вино приятно сушило язык и оставляло терпкое послевкусие, особенно – вкупе с табаком.
В ясном выстуженном небе далекими льдинками перемигивались звезды. Луны – с наступлением ночи – зажглись ярко, словно вырядились к весенним танцам.
Картамус, Элинея и Марика бродили по небосводу, сколько Орторн себя помнил: то заслоняя спутника, то отбрасывая тень друг на друга, то расходясь по разным сторонам ночного неба.
Имена их Орторн узнал из авалийских текстов: мастер считал аваале непревзойденными знатоками небесного устройства, а потому велел изначально опираться именно на их тексты. Альтернативные же источники требовалось изучить для сравнения.
Позже выяснилось, что оранжевый – как тыква или осенний фонарик – Картамус фольке нарекли Щитом Хрофнира (кем был сей - несомненно доблестный - муж Орторн запамятовал в силу своей природной рассеянности или пропустил по невнимательности). Лилово-красную, опоясанную бронзовым кольцом Марику местные называли Сальнарой, а бело-сизую, похожую на снежный шар Элинею величали Фехльюхарве. Орторн, узнав об этом, мысленно возблагодарил авалийских авторов за нежную и мелодичную «Элинею», поскольку произнести – даже мысленно – «Фехльюхарве» у бедного юноши не находилось никакой физической возможности.
Из тех знакомцев, что вышли на небо этой ночью, юноша еще узнал бледного, испещренного кратерами Тифея; сине-фиолетовую, как горный колокольчик, Нейевис, из тени которой выглядывал ее верный спутник Маалаку. Имен оставшихся пяти лун Орторн не знал. Да и как всех упомнишь? За последний год ночное небо менялось настолько стремительно, что мудрецы и звездочеты не успевали придумывать названия новым лунам – по крайней мере, так думал Орторн. Хаэрти же на подобные его размышления лишь вскидывал бровь, да так, что у юноши пропадало всякое желание делить своими (сногсшибательными, по словам мастера) гипотезами.
Порой, правда, Орторн подмечал, что через какое-то время надменное и насмешливое выражение на лице колдуна сменялось тревожным и задумчивым. По всей видимости, подобное поведение лун изрядно беспокоило хаэрти, да вот только свои мысли на этот счет Алдрис предпочитал оставлять при себе – впрочем, как и многие другие.
- Чувствуешь что-то? – спросил колдун, проследив за взглядом юноши.
Орторн отрицательно покачал головой, привычным жестом проведя пятерней по отросшим волосам.
Еще год назад, когда Картамус, Марика и Элинея господствовали в ночном небе, недуг Орторна давал о себе знать раз в один-два месяца, когда луны выстраивались друг за другом, и Картамус закрывал массивным телом своих прелестных спутниц. В такие периоды Элинея и Марика пропадали с небосвода на несколько дней; «единолуние» - как называл это явление мастер – знаменовало собой особенно болезненный для Орторна приступ хвори.
Тифей же, Нейевис и Маалаку странствовали независимо друг от друга и вышеупомянутой троицы, и мастер в своих расчетах никогда не брал их во внимание. С появлением же новых лун карта ночного неба стала непредсказуемой и бесноватой, а парад лун случался настолько бессистемно, что, сколь бы не бился хаэрти над расчетами, а предугадать их положение относительно друг друга не выходило. Различные же артефакты, приспособления и приборы вычислительного и магического толка, кои Алдрис тащил домой в количествах неописуемых  - в последнее время выдавали такую несусветицу, что, говоря словами хаэрти: «гадая на конском навозе, можно получить более точные данные». Более того: каждую ночь количество лун менялось, и обстоятельство это отнюдь не добавляло приятного к и без того скверному характеру колдуна.
А потому в вопросе недуга юноше оставалось полагаться только на собственные чутье и ощущения. Нельзя сказать, что навыком этим он овладел безупречно: иногда случались серьезные промашки, и тогда маг хулил слугу за безответственность, не сдерживаясь в высказываниях.
Вот и сейчас глаза хаэрти сузились, и колдун пристально разглядывал юношу, силясь уловить малейшие изменения в поведении, жестах или мимике.
- Вы мне лучше вот что расскажите, мастер.
От подобной наглости брови Алдриса немедленно взлетели.
Орторн же, настроившись быть настойчивым, продолжил:
- Как вы это делаете?
- Делаю что? – черные брови на скуластом лице поползли выше, хотя – казалось бы – куда?
Пожевав изнутри щеку и нахмурившись, юноша понял, что вновь не справился с постановкой вопроса. Проклятые слова никак не желали складываться в заветную фразу, способную в полной мере выразить слипшийся, многослойный, вязкий студень не дававших покоя мыслей.
- Как я тебя учил, Орторн Косноязычный? Давай по порядку, слово за словом, - смягчился Алдрис.
- Огонь и… ваши ритуалы… Я столько раз видел, как вы это делаете. Столько раз помогал вам в экспериментах… И книги! Я прочел все семнадцать томов Цертениуса Гракха, но так и не смог сделать ничего удивительного. «Сколько не читай, так и останешься бесталанным подмастерье и бездарем, Орторн» - так я подумал тогда… - последовав совету мастера, выдал Орторн. Вышло не очень складно, но он был рад уже хотя бы тому, что слова, наконец, прорвались наружу и увидели свет.
- Этот мир, - начал колдун, воздев лик к лунам, - пронизан мириадами тончайших материй. Они сплетаются, проходят сквозь и мимо друг друга: ты, я, олень, горный орел, дерево, луны, дождь – все это состоит из оных материй. Создается и трансформируется, взаимодействует и изменяется с такой скоростью, что даже секунда становится эквивалентна времени, за кое ты полностью бы очистил рыбу, отделяя пальцами по одной чешуйке. Но, если ты действительно прочел всего Цертениуса, то тебе и так это должно быть известно, - помедлив, он продолжил. - В моем ремесле нет особенной науки, а книги дают лишь общее представление. Долгое время я учился слушать материю, различать тончайшие звуки Великой Песни. Это – самое сложное. Но овладев навыком сим, любой может научиться «магии» - хоть к слову этому я испытываю глубокую неприязнь, поскольку оно не имеет ничего общего с теми процессами и явлениями, которые, якобы, обозначает. И тем искуснее колдун, чем более чуток и остер его внутренний слух, чем глубже единение с Песнью. И лишь в Тишине мы услышим Песнь… В Первородной Тишине, что старше памяти и смерти…
Колдун, забывшись на мгновение, удивленно сморгнул и, деловито приосанившись, продолжил:
- Все мы видим и слышим этот мир по-разному, поскольку разум наш несовершенен, и мы не можем объять сознанием своим и малой части сущего. Потому и в Великой Песни мы слышим разное, потому и неповторимы столь заклинатели и зачарователи. Один более искусен в обращении со стихиями,  другой – в исцелении, третий – в трансформации. Одни народы хранят собственные традиции обучения и ритуалы. Другие – чураются этих знаний и объясняют колдовство посредством мифологии и суеверий.
- А ваш народ как объясняет?
- К моему глубочайшему стыду – суеверием, - мрачно нахмурился колдун. Все одухотворение с его лица слетело разом, как с белых яблонь дым.
- Получается, - Орторн задумчиво почесал щетину, - мою болезнь тоже можно объяснить разными способами?
- Что угодно можно объяснить разными способами, - колдун фыркнул и вперил недобрый взгляд в юношу, задающего уж откровенно идиотские вопросы. Терпение стремительно покидало его. – Более того, такой взгляд предпочтителен, даже необходим, если говорить о хоть какой-то достоверности, а не об очередной искаженной ущербной трактовке.
Орторн неуютно заерзал и горестно вздохнул. С мастером всегда так: вроде бы и услышал ответ на свой вопрос, а вроде только сильнее запутался.
- Ты еще что-то хотел узнать?
- То существо… - неуверенно начал юноша.
- А, - махнул рукой Алдрис, - какой-то жрец вайландрийский.
Фраза сопровождалась небрежительным жестом, нижние веки чуть подтянулись в слабом брезгливом прищуре. Незначительная деталь – ничтожная, крошечная – но все лицо хаэрти разом ожесточилось, черты его – заострились.
- Но мастер, - щеки Орторна загодя покрылись красными пятнами; противный писклявый голос в голове посоветовал ему замолчать немедля, но юноша уже чувствовал, как с губ срывается очередная губительная (в первую очередь для оного самого Орторна) глупость, - Вайландрия давно пала… Я читал об этом… кхм…
«Опять забыл», - мысленно простонал юноша.
- Опять забыл, - безжалостно припечатал Алдрис, - Орторн Голова-Решето. Вернелиус Асцвентикус писал об этом в девятом томе «Поющих башен», - хаэрти въедливо уставился на спутника; с каждой минутой мастер становился все более мрачным. – Но смысл ты уловил – хоть это радует. Ты прав, Вайландрия пала восемьсот тридцать четыре года назад – это общеизвестный факт. И что? – он в ожидании уставился на юношу, уже едва не треща натянутыми от нетерпения жилами.
«Ни один житель Нордстейна не знал этот «общеизвестный факт», - мысленно поддел колдуна юноша. Губы его при этом сами собой разъехались в глумливой обличительной ухмылке.
- И что же тебя столь позабавило? – голосом колдуна можно было вырезать ледяные скульптуры.
- В таком случае, - надменно начал Орторн, - жрец определенно был не вайландрийский. Вы, мастер, должно быть что-то перепутали, ведь, если вы правы, то на месте города были бы одни руины, если бы вообще хоть что-то осталось. А там – торговцы кричали, дамы стояли, улицы петляли!..
- А ты обнаглел… - протянул мастер, гаденько ухмыляясь. – Если ты позабыл, то я напомню: ты очнулся посреди пыли и руин – ни одного целого здания, ни одного живого человека. Кроме меня, конечно. Как ты это объяснишь? То были развалины, мой наблюдательный друг. Сотни лет – развалины…
- Я ударился головой… - нехотя согласился Орторн. – Правда, это было уже после…
- О чем я и говорю, - прервал юношу хаэрти. Вид у него при этом был торжествующий и самодовольный. Вслушиваться же в неразборчивое бормотание ученика Алдрису было недосуг.
- И что же он предложил? – после короткой паузы вновь спросил юноша.
- Кто что предложил? – не понял колдун.
- Жрец, господин. Что он предложил? – Орторн смотрел на мастера широко распахнутыми, ясными глазами, в коих, по мнению хаэрти, явственно ощущался недостаток интеллекта или, как минимум, отсутствие какого бы то ни было понятия об элементарной логики. В противном случае, Алдрис с трудом понимал, чем еще можно объяснить столь непоследовательное перемещение его мыслей.
Колдун уставился в огонь и какое-то время молчал – явно раздумывал, стоит ли посвящать нерадивого Орторна в свои дела. Он как-то весь поник, съежился. Спесь и надменность улетучились в один миг, оставив мага наедине с неприятными мыслями и удушливой неопределенностью. Поразмыслив, он решил, что, может, ответ придет сам, если рассказать. А даже если нет, то носить в себе это, имея возможность произнести вслух и не пользуясь оной возможностью, недальновидно, и до определенной степени глупо. Глупость же Алдрис переносить не мог никак, в особенности глупость, непосредственным свидетелем коей он был или гипотетически мог стать. Посему он, не отрывая взгляда от костра, сказал:
- Дом. Он предложил мне дорогу домой в обмен на то, что я разрушу четыре местных святилища.
- И все? – в голосе воспитанника звучало искреннее удивление. – Чем же он вам поможет? Я хочу сказать… - Орторн замялся, но продолжил, отбросив сомнения и мысленно подготовившись к очередной гневной мажьей отповеди. – Разве вы не можете просто вернуться? Зачем же вы жили в Нордстейне столько лет? Или, - у юноши возникла догадка, - вы хотите отомстить и все это время готовились? Неужели вы действительно согласились разрушить эти святилища?
- Я… - хаэрти неопределенно всплеснул руками, - хочу сделать, наконец, хоть что-нибудь. Все эти годы я жил не свою жизнь. Прятался за книгами, исследованиями… за тобой. Больше полувека я скитался, трусил и прятался. Что ж, отец добился своего, - Алдрис горько усмехнулся. – Он вышвырнул меня из дома, с благословенной земли моего народа, и десятилетия я жил изгнанником, воображая, будто что-то из себя представляю. Аршаян свидетель – я пытался вернуться. Но никто в приграничных землях – в тех географических точках, где они должны по всем правилам быть – не слышал об Эрершахе. Ни один корабль из Вейнона не согласился взять меня на борт. Люди смотрели на меня, как на полоумного, и разговаривали со мной соответствующе. То были унизительные, горькие события, - он нервно затянулся трубкой, а затем продолжил. – Как-будто целая огромная страна обернулась прахом, смешалась с песками времени, а весь остальной мир и не заметил пропажи. В авалийский текстах есть упоминания – и только! Ху’хаэрти – развитый народ, высокая цивилизация. Эрершах – культурная колыбель, цитадель истинной веры… Если бы я не был тем, кто я есть – я бы усомнился в собственном здравомыслии. Ведь за годы странствий я не встречал ни одного представителя своего народа. Хотя, при активном содействии моего отца, в последние десятилетия хаэрти сотнями изгонялись с родных земель, – он глубоко вдохнул ароматный трубочный дым – не то скрадывая острый грудной спазм, не то – постыдно горестный вздох.
После непродолжительной паузы он сказал:
- И я согласился. Я разрушу эти клятые языческие святилища, если жрец – кем бы он ни был - приведет меня к вратам Эрершаха. Он – моя единственная надежда.
- А вы не думаете, мастер, что существо это решило воспользоваться вами в своих корыстных целях? – осторожно спросил Орторн.
- Разумеется, - колдун равнодушно пожал плечами. – Волей своего венценосного отца я лишен благословенной благодати Аршаяна навсегда. Так какое мне дело до жалких, мелких, незначительных шевелений низших языческих сущностей? Скорее всего, я и сам таким стану после смерти. Зловонным миазмом под сапогами убийц, насильников и клятвопреступников, выживая за счет необходимости раз за разом, на протяжении вечности, касаться их гнилых, мерзких, тошнотворных душ. Во всяком случае, на эту привилегию я себе уже заработал, - он невесело рассмеялся. – Ведь, в определенном смысле, я и сейчас не слишком от них отличаюсь.
Орторну стало не по себе от срывающихся, горьких слов господина. Колдун в обыкновении своем не принимал утешений, а потому у Орторна был единственный шанс увести его от удручающих мыслей: сменить тему. Предполагая, чего ему это будет стоить, он спросил:
- А что если с вашей страной вышло также? Когда мы вышли из-под гор, я видел город – этими же самыми глазами, что смотрю сейчас на вас и вижу вас, мастер Алдрис, - последнее он произнес, упрямо выпятив подбородок.
- Ты опять об этом?! – судя по тону колдуна, уловка Орторна сработала. – Я сказал уже это дважды, и сейчас произнесу еще раз: на том месте уже сотни лет ру-и-ны, - он отчеканил слово, словно бы вонзая топор в дубовый ствол на каждом слоге. – У меня есть стойкое ощущение, что ты все это нафантазировал, и теперь пытаешься втянуть меня в абсурдный мир своих иллюзий! Или же ты попросту уводишь меня от неприятной темы – что было бы еще хуже, поскольку подобные выходки получаются у тебя гротескно и уродливо!
- То есть, вы верите невидимой бестелесной сущности, которая разрывает людей на части, но не верите мне – вашему воспитаннику, что прожил с вами двенадцать лет?! – тут уже даже Орторну было тяжело сохранять самообладание. Юноша успел пожалеть, что спровоцировал мастера – в конце концов, после подобных словесных перепалок он – Орторн – всегда оставался в дураках, даже если сам же их и затевал.
- С «бестелесными сущностями» - как ты выразился – у меня куда больше опыта взаимодействия, чем с материальным, физическим, бесталанным и невежественным дурачьем! – взревел мастер, теряя остатки терпения. Бессмысленные выяснения отношений он ненавидел едва ли не больше, чем чужую непроходимую глупость.
Стойко пережив тираду, Орторн нахмурился и произнес:
- Господин…
- Ну что еще? – устало отозвался Алдрис.
Он сидел, нахохлившись, и монотонно втирал в ладони мазь. Глаза его блестели хмельно и полусонно, а веки чернели так, будто хаэрти щедро очертил их сажей.
- Давайте сегодня я покараулю? Вы двое суток не спали и выглядите скверно.
Отчего-то забота в голосе воспитанника тронула его изнуренный разум, и Алдрис согласно кивнул.
***
Лес обступал с трех сторон, укрывая в подъюбнике шорохов ночных своих обитателей. Ручей мерно шелестел, сонно и ленно ворочая камни. С берега веяло стылой студеной водой, мокрой галькой и сырыми бивнями плавника. Аромат доносился изумительный: сладковатый, морозный, с пригоршней густого соснового дыма. Орторн с наслаждением втянул носом воздух и блаженно зажмурился.
Он подкинул хвороста в костер, чтобы тот взвился выше, запылал ярче.
Колдун к этому времени залез в спальник с головой и придвинулся к костровищу так, что, казалось, торчащая из-под ткани пакля волос вспыхнет от случайной отлетевшей искры.
«Мерзнет, все-таки», - подумал Орторн и негромко фыркнул в сгиб локтя – чтобы мастер, упаси Аршаян, не услышал.
Оставалось лишь гадать: то ли колдун на самом деле не чувствовал холода, то ли бахвалился, то ли попросту не придавал значения сему, несомненно, досадному обстоятельству, отвлекающему его от множества важных вещей. Во сне же измученное тело брало верх и отыгрывалось на упрямом, зловредном для самого себя организме. А может, дело тут в обыкновенной дисциплине?
Хотя, казалось бы, откуда? Алдрис был удивительным человеком – вне всяких сомнений, но «удивительно противоречивым» - это так же про него. Он тащил в дом предметы диковинные и изысканные, старинные артефакты, питал слабость к цветастым коврам, кои доставляли ему в количествах неописуемых за баснословные деньги из самого Кольдестена. Он собирал разномастные курительные приборы, разных форм и размеров трубки, меховые накидки и домашние мантии всех возможных цветов и тканей, кои он нарекал загадочным иноземным словом «халаты».
В быту, однако же, маг был скорее аскетом: мог питаться постной однообразной пищей, служащей скорее для устранения голода, нежели чревоугодному удовольствию; предпочитал ходить босиком – отсюда, вероятно, такое пристрастие к коврам. Правда, если с детства слабостью Орторна была выпечка, то у колдуна – вино. Страшно подумать, сколько бутылей сортовых южных вин сгинуло во время пожара.
«Возможно, то была тоска по дому», - подумал вдруг Орторн, вспомнив невольно свой собственный дом.
Что если колдун окружал себя всеми этими диковинными вещами именно потому, что раньше был окружен подобными? В те времена, которые ему бы так хотелось вернуть?
Орторн крепко задумался.
Разум наполнили сомнения: что если мажьи россказни об Эрершахе были выдумкой или – того горше – страшным искренним заблуждением? Что если государства сего и народа в нем не существовало вовсе?
Да, в старых текстах были упоминания, но самое слово «Эрершах» Орторн видел от силы два-три раза, все больше – слышал из уст мастера.
Не говоря уже о том, что людей, подобных господину, юноше и вовсе видеть не доводилось.
Да, он не был в южных приморских землях, но был в нескольких небольших близлежащих к Нордстейну городках и деревушках, а пару раз мастер Алдрис даже брал его в столицу. Он видел какое-то количество иноземцев, но подобных магу не встречал – это точно.
Алдрис выделялся среди фольке, как водяника среди шиповника. Северяне в массе своей были рыхлыми, широкими в плечах, светлокожими и светлоглазыми, с крепкой массивной костью. Хаэрти же был невысок, худощав и жилист, а волосы его – жесткие, густые, непослушные – были столь же черны, что и его чуть раскосые миндалевидные глаза. В отличие от круглолицых фольке, черты мажьего лица были резкими и заостренными, что птичьи колени. Скуластое лицо с четко очерченной челюстью и впалыми щеками всегда было гладко выбрито, что в глазах северян выглядело неслыханной дикостью и варварством.
Кожа хаэрти чаще всего была бледной и серой, что застиранная простыня. Но бывали и такие дни, когда мага одолевал долгий беспробудный сон, и тогда, наутро, кожа его приобретала почти бронзовый оттенок – особенно заметно это бывало летом, после череды погожих солнечных дней.
С другой стороны, и среди фольке встречались темноволосые и черноглазые, но даже невнимательному глуповатому Орторну было понятно, что мастер Алдрис не имеет общей крови с северянами: было что-то в его облике, что считывалось, как однозначно чуждое, отличное, иное.
Несколько раз Орторн даже пытался представить, что чувствует маг по этому поводу. Но каждый раз ему делалось неуютно, и он стремительно выбирался из алдрисовой шкуры, кою из любопытства вознамерился примерить.
Чем дольше Орторн об этом размышлял, тем сильнее ему хотелось, чтобы Эрершах существовал. Хотелось увидеть родные земли хаэрти, их дома и одежды, попробовать угощений и вина, послушать наречие, песни, музыку.
«Спасибо, что не оставили меня, мастер», - Орторн с благодарностью посмотрел на торчащую из спальника мажью макушку и подбросил в костер новую порцию валежника.