Поцелуй змеи 04. А была ли девочка?!

ПОЦЕЛУЙ ЗМЕИ 04. А была ли девочка?!
(почти по Достоевскому)

Начало: https://valafila.livejournal.com/95311.html

 «...жестокость и мучительство всегда занимали Достоевского, и именно со стороны их привлекательности, со стороны как бы заключающегося в мучительстве сладострастия».   
(Н.К. Михайловский «Жестокий талант»)

...Она плавно и медленно завершала последнее третье - смертельное - кольцо железных объятий. Она была так спокойна и хладнокровна, как может быть спокойна только змея, объявшая жертву всей силой своей единственной мышцы-тела, слившаяся с ней в одно целое, ощущающая каждый из ее последних вдохов и каждый удар ее затихающего сердца.
Я даже не пыталась сопротивляться. Мои завороженные глаза были прикованы к полураскрытой, растянутой в жуткой улыбке, пасти гадины. Я обреченно ждала конца, когда  она, наконец, захватит и поглотит меня в свою узкую длинную бездонную утробу. И тогда я, наверное, перестану существовать...
Эти «змеиные» видения преследовали меня долгие годы. Иногда мне казалось, что я вижу все наяву, я даже ощущала холод и склизь медленно ползущего по моему телу и, о, ужас!, внутри меня навечно захватившего меня аспида.
Понимание моей западни, безысходности и бессмысленности моего существования пришло внезапно вдруг, как озарение перед смертью... Как рассказывают вернувшиеся Оттуда, в последний миг жизни человек видит всю картину прошедших земных лет, как на киноленте. И тот самый АД заключается в том, что человек ничего уже не может изменить, исправить, вернуть.
Со стороны и внешне моя жизнь складывалась, как нельзя, лучшим образом: умная, успешная - красные дипломы, всевозможные знаки отличия, высокие профессиональные достижения и социальные статусы; красивая и даже стильная молодая женщина, - вместе с Людмилой мы постарались привить мне приличные манеры и вкус... Но угасание и тление изнутри наложило свой несмываемый отпечаток, особенно явно - в грустных до отчаяния глазах в темном окоеме век на мертвенно бледном лице.
С какого-то момента я перестала чувствовать себя живой и отдельной личностью. Казалось, что моей личности вообще нет в этом мире, что ее место занято, захвачено неведомой мне сущностью, которая затмила мое сознание и управляет моим телом. В стремлении соответствовать новому статусу своей круто изменившейся жизни, в желании быть своей и быть похожей на новый непривычный и далекий мне социальный круг, который в реальности отличался от моего прежнего мещанского только манерами и антуражем,  в следовании по стопам и за мыслями и стихами моего учителя я совершенно потеряла себя. Наверное, я себя и не знала, не успела узнать в круговороте событий моей маленькой жизни...
Решение пришло мгновенно, как только я (наконец-то!) воочию увидела разверзшуюся передо мной бездну.
 - Нет, только не Матрошин выход, только не веревка, только не удушение с ужасающей пляской-конвульсией в пространстве! - я хотела уйти тихо, как уснуть и забыться и забыть все, что произошло со мною в этом жестоком и мерзком «с грязнотцой» (любимое словцо-определение Достоевского) мире.

«...Но главное, главное — женщины… и женщины во всех видах; я даже люблю потаенный, темный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия…»
(Достоевский «Униженные и оскорбленные»)

...Было так холодно, словно я находилась в подземелье, и мрачно и душно. Я потихоньку приоткрывала глаза в ожидании неведомого. Тусклая лампочка на высоком беленом потолке едва освещала помещение... Это, что, больница?! Я снова здесь, в этом мире?! Две пачки снотворных с транквилизаторами не выполнили мою задачу?! Я попыталась пошевелиться.
 - Тихо-тихо, - услышала я знакомый голос, теплая мягкая рука Людмилы держала мою руку. - Ты в больнице. Все закончилось. Теперь все хорошо.
Меня все еще потрясывало от холода, мое тело никак не могло согреться, и моей вернувшейся обратно душе в нем было неуютно.
 - Ты можешь встать и пойти? - спросила она меня. - Нам лучше уйти отсюда сейчас же, чтобы никто ничего не узнал, я договорилась с врачом.
Я кивнула и попробовала сесть, потом встать. Но тут же рухнула обратно. Людмила отлучилась на минуту и вернулась с каким-то мужчиной. Вместе они едва довели и посадили меня в машину. По испуганным глазам этого мужчины-водителя я поняла масштаб моего бедствия. «Как из могилы», - проговорил он.
Несколько дней я находилась как бы между мирами. Знакомая комната, тот же диван с инкрустированными подлокотниками... и полная тишина, безмолвие. Мы с Людмилой почти не разговаривали. Она молча приносила мне еду на подносе, молча убирала потом, приходила и уходила. Я пыталась есть, спать, жить, уж коль вернулась. Внутри себя я ощущала какую-то звенящую пустоту — ни мыслей, ни желаний, ни чувств. «Неужели она меня совсем оставила, та ядовитая змея, свившаяся кольцом где-то глубоко под солнечным сплетением?!», - услышала или скорее увидела я свой незаданный вопрос...

«...И вот она встала с кровати, подошла к распахнутой двери в комнату, которую нанимал ее мучитель, уже несколько дней наблюдавший, как умирает его жертва. «Она глядела на меня молча. В эти четыре или пять дней...действительно очень похудела. Лицо ее как бы высохло, и голова, наверно, была горяча. Глаза стали большие и глядели на меня неподвижно, как бы с тупым любопытством...».
(Достоевский «Бесы», глава «У Тихона», ненапечатанная)

Теперь я понимала, что должна уйти, не знаю, куда и как, но мне жизненно необходимо было остаться одной, понять себя и, может быть, начать свою собственную жизнь. Поэтому как только я стала на ноги и смогла начать работать, я сказала своей верной наставнице, учителю и спасителю об этом непростом решении. Она ничего не ответила мне, отвернулась, взяла сигарету и вышла на балкон.
Я ушла к себе. У меня уже была моя маленькая квартира, полученная по очереди и за высокие показатели в работе в партийной газете.
Через день я позвонила  Людмиле. Ее домашний телефон не отвечал. Сотовых в то время еще не было. Она не отвечала на звонки несколько часов. Вдруг страшная мысль-догадка испугала меня, я выскочила из дома, схватила такси.
Дверь ее квартиры была не заперта. Я насторожилась. Но, к счастью, она была вполне жива и даже что-то пыталась говорить мне едва ворочающимся от алкоголя языком. На столе стояла пустая бутылка от водки.
 - О, боже! Этот злой мир никогда не отпустит меня?! - чуть не воскликнула я. - «Бедная несчастная Матроша»...
 
 
Продолжение следует.


VALA FILA