Бугаевский Хлам. Рассказы о деревне

Семью Бугай вся деревня знает. Да и не только наша. Многодетная семья, десять детей. Все рослые, крепкие — под стать фамилии, только младший, Серёженька, подвёл. Родился мальчишка раньше срока, худенький, щупленький... Повитухи и не ждали, что закричит. Старики вздыхали, глядя на малыша, который к году только ползать начал: "Земля жирная, богатая — и та вырождается, а что с бабы спрашивать?"

Однако, годам к пяти — то ли гены бугайские сказались, то ли молитвы бабушки-шептуньи помогли — пацан догнал сверстников и подружился с прочей ребятнёй, хоть и не отличался особой бойкостью. Мальчик был весёлым, наблюдательным, выносливым. Много помогал старшим братьям и сёстрам, родителям, местным старикам... Особо сошёлся с охотником. Тот брал Серёжу с собой ставить силки на зайцев и тетеревов. Ружья не брали: Серёжка мал, и не умеет с ним обращаться, а охотник уже стар, видит плохо. Их неизменно сопровождала немолодая охотничья сука, такая же спокойная и умная, как её хозяин, но, ещё пока, гораздо более озорная и активная. Хоть и не чистой породы, но со своими обязанностями псина справлялась на "отлично".

Особой страстью Серёжи Бугай стали птицы. От мелких пичужек до крылатых хищников, он любил всех одинаково, не разделяя их на плохих и хороших. Когда аист вылавливал рыбу, или сокол хватал птичку помельче, мальчик радовался за удачную охоту птицы, а если добыча ускользала от своего преследователя, радовался за неё, восторгаясь её ловкостью. Мальчишка мог часами наблюдать за жизнью кур, цапель, рябчиков... Замирал, увидев в лесу дятла или кукушку. Охотник относился к его слабости с пониманием. Он, в свои годы, уже никуда не спешил, и спокойно уходил с собакой погулять поблизости, посидеть на поваленном дереве, дымя папиросой, пока его спутник стоит изваянием перед очередной птицей.

Спустя время, охотник стал гораздо реже покидать пределы своего двора — здоровье не позволяло, и Серёжа начал ходить в лес один, в сопровождении собаки. Поймав зайца впервые, в собственные силки, он прибежал к старику восторженный, и, в то же время, какой-то растерянный. Охотник начал учить мальчишку снимать шкурку со зверя аккуратно, разделывать тушку, вялить мясо. К подростковым годам, пацан уже был умелым и ловким охотником, хоть на крупного зверя ещё не ходил ни разу. Зато без мелкой добычи не возвращался, и мог разделать её самостоятельно. Выделывал шкурки — сёстрам на варежки и воротники. Кроила мать, а шили они сами. Стрелять его научил старший брат, который был впечатлён меткостью младшего, и много всем об этом рассказывал. В общем, Бугай младший рос и мужал, становясь в общий ряд всего бугайского семейства, отличаясь лишь комплекцией: рост его едва дотянул до отметки 160, тогда как даже младшая из дочерей была выше на голову. Старшие девочки, как и мальчики, были под два метра, "косая сажень в плечах", "кровь с молоком"... Серёжа рядом с ними выглядел их сыном, а не братом, совершенно не соответствуя своей родне.

С работой в деревне было туговато, но вдруг нашёлся предприниматель, возжелавший поднять местное хозяйство, сделать дороги, и объединить мелкие населённые пункты, разбросанные по всей округе. Он начал строительство крупной птицефабрики, и Серёжа пошёл к нему на растущее предприятие, посмотреть, чему учат будущих сотрудников. Строительство развернулось в соседней деревне — четыре часа верхом — и парень простился с родными, как в последний раз. Вернувшись домой через пару месяцев, он рассказывал о страусах и индюшках, горел идеями и энтузиазмом. Ему позволили построить свой птичий двор, на окраине деревни. За два года он построил домишко, чтобы не бегать к своим птицам на рассвете, и не оставлять их на ночь без присмотра. Завёл гусей, индюшек, кур и пару коз, для разнообразия. Выкопал пруд. Обустраивался потихоньку. Жители деревни наблюдали с интересом, ветеринар наведывался регулярно, и не брал денег за осмотры и консультации. Серёжа научился распознавать первые признаки недомогания у птиц раньше, чем врач обратит внимание, что с заболевшей что-то не так. Ветеринар говорил — раньше, чем птица заболеет. Наблюдательность парня помогала ему в ведении хозяйства.

Однажды к ним в деревню наведались заблудившиеся рабочие с предприятия, на котором работали, в основном, вахтовики. Оно располагалось довольно далеко, и рабочим предложили переночевать в доме одинокой Фаины, бабули, живущей в большом доме, по соседству с охотником. Она вырастила здесь детей и внуков, схоронила мужа и родителей, и доживала век одна. Дети хотели забрать её, но она упиралась. Сама ещё могла обслужить, и себя, и дом, и двор — бросать это не хотелось. Рабочие вели себя прилично, а Фаина, на удивление, была очень рада случайным гостям. Она даже собралась с силами, и напекла оладушек им на завтрак, и в дорогу. Выудила из закромов по банке варенья каждому, приглашала приезжать. И мужики приняли приглашение. И приехали. Отработали вахту, и приехали, перед тем, как уехать домой. Навезли ей орехов и дикого мёду, Фая плакала от умиления и неожиданности. Мужики пообещали привезти из города полезных подарков, и приехать пораньше, чтобы задержаться в гостях. Деревенские сомневались, что рабочие вернуться снова, и жалели Фаину: она их очень ждала. Дети и внуки далеко, приезжают раз в три года,.. она, вроде, уже и привыкла жить одна, но теперь вновь почувствовала, как приятно быть нужной и интересной. Она ждала этих, едва знакомых, рабочих, как родных, и соседи ей сочувствовали. Охотник заходил к Фаине через день, рассуждал о рассаде и урожае, но она говорила только о своих гостях. Уже сделала заготовки для больших ужинов всей компании, наморозила пельменей и рыбных котлет. Начала шить лоскутные одеяла им в подарок, вот, одно уже готово. Насушила чернижника и иван-чая. Муки купила, целый мешок, сахару. Раньше-то много запасов не держала, даже хлеб пекла всего раз в неделю...

Рабочие приехали. Не обманули — привезли в подарок блендер и простенькую овощерезку. Жили у Фаины почти две недели, подружились со всей деревней. Ходили с Серёжей в лес, хвалили собаку за её ум и крепкие нервы. Просили отпустить псину с ними, как-нибудь, в поход по лесу. Чтобы она их, если что, из леса вывела. Серёжа смеялся их иронии:

— У нас в компании умных нет, так что нам нужна собака. Хоть кто-то будет в разуме, кто дорогу найдёт, если, мало ли, что...

Охотник разрешил.

В свой следующий приезд, мужики взяли собаку, и поехали в другую деревню, по поручению Фаины и её соседей. Нужно было отвезти туда какие-то детали, для молотилок, и узнать, продают ли уже стригунов в конюшне Жбанова. А потом мужики собирались вернуться пешком, через лес. Вот такое путешествие.

Серёжа занимался своим птичьим двором. К нему уже обращались, как к ветеринару, по вопросам любой сельскохозяйственной птицы: то перо плохое, то весу мало, то зоб лысеет. Он корректировал питание, в простых случаях назначал лечение, а ослабленных, больных или "непонятных" птиц забирал к себе. Он выделил сарай под изолятор, и там держал тех, кто вызывал сомнения, до прихода ветеринара. Врач был один на всю округу, и всячески одобрял Серёжку: профилактика важнее лечения. Давал инструкции, снабжал лекарствами. Такой помощник, как Серёжа Бугай, был ему очень и очень полезен — хоть в одной деревне птицы не дохнут из-за распространения какой-нибудь ерунды, просто потому, что им вовремя не подмешали в воду золу с марганцовкой, или не дали мясокостной муки, или не отселили своевременно заболевшую особь. Бывало, раньше пухоеды до того заедали гусей, что их проще было сжечь и завести новых, чем лечить, потому что пострадала вся деревня, от того, что была аномально сырая погода долгое время, а что делать, как сушить постройки, и от чего гуси лысеют, жители не знали... Теперь у них был свой советник, переживающий за каждую птицу, как за свою. Он и лесных выхаживал. В особо морозные зимы кормил птиц, собирал замёрзших пичуг, отогревал дома, лечил, и выпускал обратно в лес. Однажды, весной, он даже нашёл жураля, запутавшегося в лесном заболоченном логу, в коряге. Как уж так получилось, неизвестно, но птица обессилила, не сумев выбраться самостоятельно. А когда Серёжа её достал из воды — пришлось нырять на свой страх и риск, — пригодились и нож, и обезболивающие, и бинты, и верёвка — всё, что он носил с собой, на всякий случай — выяснилось, что журавль сломал ногу. Перелом простой, безосколочный, но ноги — для журавля — почти вся жизнь. Как Бугай транспортировал свою находку домой, в свой изолятор — отдельная история, достойная повести, но он это сделал. Птица выздоровела и вернулась в природу. Ветеринар радовался, как ребёнок, заявляя, что сам бы так не справился.

Изолятор был отдельной гордостью Серёжи. Здесь был небольшой склад для лекарств, дезинфицирующих средств, лечебных кормов и добавок. Сарай был утеплён, хорошо освещён, выстлан досчатым полом, и только крыша, сделанная наспех, грозила прохудиться. Надо бы переделать, да всё некогда. Двери, во всех помещениях птичника, были сдвижными, располагались в воротах, а ворота распахивались настежь, на время уборки и проветривания. Все помещения разделялись между собой перегородками, оснащёнными такими же сдвижными дверями, без запоров. Сергей пользовался ими редко, чтобы не разносить заразу, в случае чего, и обходил по двору. Помещений было шесть: изолятор, граничащий с сеновалом, инкубатор, детский сад для подрастающих птенцов, и ослабленных, но здоровых, птиц, и, непосредственно сам птичник, для индюшек и прочих. Сеновал был пристроен позже всех. Парень планировал поставить его отдельно, в стороне, но долго провозился с обустройством склада: размещал и перемещал, без конца, кормовые добавки с лекарствами, навешивал полки и ящики, решал, что всё не правильно — неудобно, и переделывал снова. Так и дотянул "до победного". Пришлось навес сколачивать наспех — едва успел до проливных дождей.

Хотел ещё пару страусов завести — не для развода, а для экзотики. Однако, понаблюдав за ними на ферме того предпринимателя, понял, что такая экзотика обойдётся слишком дорого: им нужно много места, чтобы бегать целый день, с гусями их не выпустишь — растопчут. Нужен большой ровный загон, за чистотой которого придётся следить постоянно, убирать камни и неровности, чтобы эти уникальные птицы не сломали свои длинные хрупкие ноги. Кто будет этим заниматься? Он? А гусей с индюшками куда? Им тоже нужно внимание, особенно ослабленным, больным, и птенцам... От идеи пришлось отказаться.

Рабочие вернулись довольные, нагулялись, как в детстве. Собака даже пополнела под их чутким присмотром — они кормили её тушёнкой, творогом и яицами, не сговариваясь между собой, а потому, чаще, чем положено. Гораздо чаще. Отдохнув у Фаины, они отправились на свою работу, пообещав заехать к ней снова, при первой возможности. Фаю давно не видели такой счастливой. Она всю ночь, перед их отъездом, стряпала пирожки и сахарные булки, а проводив гостей, не спала ещё сутки, молясь за них и их семьи, и их работу, и за светлое будущее, и за их прошлые грехи...

Пополневшая собака начала округляться всё больше. Скоро стало понятно, что она не теряла свою вторую молодость зря, гуляя по соседней деревне. Старая, с поседевшей мордой, она лучилась счастьем материнства. Охотник мягко ругал её, укорял за легкомыслие, но усиленно кормил, беспрестанно гладил её, беседуя о жизни и повседневности. Собака слушала его внимательно, преданно заглядывая старику в глаза, наклоняя голову набок, иногда постукивая тощим хвостом по полу. Они любили друг друга, старый человек и старая собака. В её неожиданной беременности оба чувствовали дыхание нерождённой юности, начало новой жизни, на закате старой. Это и грустно, и чудесно, и как-то, ответственно.

Щенок родился всего один, но какой! Крупный парень, рыжий, с чёрными подпалинами на теле и морде, с огромными чёрными лапами, похожими на кулаки боксёра. Толстый, круглый и слепой, он копошился в тряпье, в углу избы охотника. Сергей поразился его размерами, и какой-то звериности, словно щенок не принадлежал домашней собаке, а был рождён кем-то диким и хищным. Охотник попросил его забрать детёныша, и Серёжа сразу согласился. Молоко у старой собаки кончилось раньше, чем малыш открыл глаза, пришлось докармливать. Охотник окружил его заботой, клал спать с собой, не оставлял одного надолго, носил на руках, и всё удивлялся, какой тяжёлый малыш получился. Когда щенок начал бегать по избе вприбрыжку, выбегать на улицу и есть самостоятельно, Серёжа его забрал в свой птичий мир.

Первое время безымянный карапуз ошалел от птичьего двора: с лаем носился, гоняя шипящих гусей, бесстрашно прыгал в пруд, наводя ужас на уток, "охотился" на толстозадых индюшек. Он много ел, засыпал в самых неожиданных местах, и всё больше смахивал на медвежонка. Одна из Серёжиных многочисленных племянниц зашла к нему в гости, и удивилась:

— Дядя, ты завёл собаку?!

— Случайно получилось... Это — щенок. Он ещё совсем маленький.

— Такой-то хлам!

Так у щенка появилось имя, которое ко второму году жизни пса, полностью себя оправдало: от щенячьей милоты остались лишь воспоминания, а до взрослой собаки щенок ещё не дорос, и стал неуклюжим угловатым подростком на длинных ногах, которые он, когда бегал, раскидывал, как молодой козёл. Когда этот набор косм и конечностей падал где-то во дворе, сморённый сном, иным словом назвать его было сложно. Хлам. Именно так.

Серёжа занимался воспитанием собаки, много гулял с псом, проходя километры, а Хлам никогда не терял жизнелюбия. Он уже знал, что в лесу нельзя гавкать просто так, но не мог удержаться. Он носился по заячьим тропам, наматывая гораздо больший километраж, чем хозяин, идущий по прямой. Он проваливался в овраги, купался в ледяных озёрах, сбивал лапы в кровь, но всегда лучился счастьем. Ни разу Сергей не пожалел о решении забрать щенка домой. Собака — это здорово!

Так он думал, пока Хламу хватало двора и прогулок, а сам Серёжа не разлучался с ним. Но пришла очередная пора вакцинации, и ветеринар попросил о помощи. Осень началась с чудных солнечных дней, но, по всем приметам, похолодание и дожди были на носу. Мокнуть неделями не хотелось, и местный Айболит обратился к своему помощнику:

— В четыре руки обколем в два раза быстрее! Кроме того, сам знаешь, главное — чтобы птица была здорова на момент вакцинации, а у тебя на их недомогания отменный нюх. Значит, меньше риска будет. Поможешь?

Бугай, конечно, согласился. Присматривать за птичником взялись трое ближайших соседей, по очереди. Пса пришлось оставить дома: мал ещё, дурён. Всех птиц расшугает. Вот, посерьёзнее станет, может, на будущий год, тогда и вместе поедут.

Вернувшись через десять дней, Серёжа столкнулся с целым шквалом жалоб на свою собаку.

Хламу быстро наскучил двор, он перегрыз парусиновый шнур, которым был привязан к будке, сбросил накидной засов на калитке, и пошёл баловаться по деревне. Гонял собак и кошек по чужим дворам, бегал по улице, пугая лошадей и прохожих. Соседи начали ловить пса, и он воспринял эту возню, как весёлую игру: напрыгивал на людей, валялся в палой листве, скакал козлом, уворачиваясь от чужих рук. Наконец, его схватили. У одного из соседей нашлась цепь. Хлама привели в родной двор и приковали к будке.

На следующий день, пёс бегал по деревне, уронив два забора. Он забрался по ветхой лестнице на Фаинин чердак, где она, в последнее время, держала кур. Её курятник прохудился, рабочие-вахтовики обещали поставить новый весной, а пока она забрала птиц в дом. Окна ещё не были закрыты, чтобы попадало больше света. Кто сказал, что курица — не птица, и летать не умеет? Летели, как орлы, из окон чердака с трёх сторон дома. Разлетелись по всей округе. Кто-то ушлый прибрал птиц к рукам, остальные ловили кур до вечера и, подобно паломникам, шли к Фаиному дому вереницей целый день, неся беглянок домой. Хлам, распугавший дичь, звонко лаял из окна чердака. Ответственные за него соседи, прибежали сразу, поймали и увели. Пёс почти не сопротивлялся, подпрыгивал на ходу, пытаясь поиграть со своими провожатыми, но они не были столь благодушны.
Порванную цепь срастили, добавили ещё две, укоротив поводок вдвое. Хлам оказался прикован к будке тесно и прочно. А в калитку, на всякий случай, снаружи, вбили гвоздь, загнув его, на манер крючка.

Утром следующего дня, Хлам, дождавшись дежурного соседа, скулил, скребя лапами землю: просился гулять. Мужчина вывел его за калитку, они прошлись по улице до леса, но дальше мужик не пошёл — потащил пса обратно. Хлам понурился, но надежд не оставил. Он то и дело подпрыгивал, заглядывал мужчине в глаза, скулил и гавкал, умоляя отпустить его с цепи, дать побегать, но соседу было некогда: надо перебирать картошку — просушенную, убирать в погреб, не досохшую разложить сушиться... Можно было сделать это вчера, но вчера они пили вино с другим соседом. Можно сделать это завтра, но жена зла за вчерашнее, надо её задобрить... Пусть гуляет тот, кто дежурит завтра или послезавтра... Может, они посвободнее.

Мужчина дал собаке еды, приковав её к будке на ту же короткую тройную цепь, и ушёл. К утру обнаружилось, что пёс, разодрав себе морду в кровь, вывернулся из ошейника, сделал подкоп под калиткой, и сбежал. Он явился к стаду коз, напугав молодого пастуха до полусмерти, и расшугав козлух по соседним огородам. Поймать его не представлялось возможным — поняв, что ничего хорошего поимка ему не сулит, Хлам стал осторожным, не подходил, не подпускал к себе. А так, как он без ошейника и обрывка цепи, как в прошлые разы, то и схватить его непросто.

К обеду он явился в свой двор, в поисках стандартой порции каши с мясом, но обозлившиеся соседи, сообща, решили не оставлять еды засранцу. Поискав, и не найдя, Хлам забежал во двор вчерашнего дежурного, загнал его уток в середину пруда, и безудержно лаял на них. Сосед выскочил из дома с ружьём и пальнул в воздух, рассчитывая напугать собаку. Хлам  повернулся к нему, и смотрел. Он словно повзрослел в это мгновение. В его глазах был интерес, несколько секунд, а потом оно сменилось неприкрытым пренебрежением. Секунды тянулись, а собака всё стояла и смотрела. Мужчина вскинул ружьё, целясь в неподвижного пса, но дуло заходило ходуном в трясущихся руках. Хлам повернулся и неспеша потрусил прочь, в приоткрытые ворота. Он не убегал, поджав хвост, как положено собаке, а уходил, потеряв интерес. Сосед опустил оружие, не в силах двинуться с места.

Скоро пёс привёл из леса двух куриц к Фаиному дому. Он шёл, припадая на передние лапы, тыча птиц носом, и направляя их лапами в нужный двор, а курицы возмущённо квохкали. Фая хотела накормить его, но Хлам уже не был доверчивым. Он убежал.

Спустя две ночи, пёс задрал утку. Он украл её в одном из дворов, и сожрал там же, в углу огорода, оставив у забора кучку перьев. Жители начали бояться, стали запирать ворота и калитки, сараи и курятники, но Хлам делал подкопы за секунды, своими огромными лапами. Страх гнал его в лес, а голод обратно, в деревню. Особенно ему полюбились утки того самого соседа, который пренебрёг его потребностями, хотел пристрелить, и настаивал на том, что собаку надо проучить отсутствием еды.

Сергей был растерян и крайне огорчён.

— Почему вы не кормили его?! — в  полном недоумении вопрошал он, — почему провоцируете его на жестокость, вынуждаете добывать пропитание?! Если бы он был сыт, он бы бегал по полям, а не лазил по курятникам!

—Твоя шавка — не воспитанная и представляет опасность для окружающих, а ты ещё имеешь наглость нас обвинять в этом?! — возмутились соседи.

— А кого мне обвинять?! Собаку, пострадавшую от вашей безалаберности?! Один раз в три дня погулять с псом по-хорошему — не такая сложная задача! Если бы я относился к вашим птицам так, как вы отнеслись к моей собаке, они бы давно передохли!

Укор подействовал. Жители, собравшиеся ругаться, притихли, смутились, и разошлись, а Серёжа Бугай взобрался на свою поленницу, и стоял, глядя на дорогу из леса. Он ждал до глубокой ночи, не покидая своего поста. Когда Хлам вышел на дорогу, хозяин это, скорее почувствовал, чем увидел. Он понял, что в черноте осенней ночи есть движение, и знал, что это — он, больше некому. Сергей не позвал собаку, не сказал ни слова, он лишь стоял и ощущал её присутствие. Пёс тоже его заметил, но не подходил — ждал реакции. Серёжа, наконец, свистнул, и Хлам бросился к нему, выпрыгнув из темноты в руки хозяина. Оба они свалились с поленницы, в кучу палой листвы у забора. Пёс облизывал Сергея — лицо, руки — скулил, извиваясь, виляя не только хвостом, но и всем телом, а Серёжа плакал, и просил прощения. Всё повторял, что ему очень жаль, и что он больше не бросит Хлама.

Идиллия между псом и его хозяином длилась недолго. Пока Серёжа ходил по дворам, вместе с ветеринаром, прививая местных сельскохозяйственных птиц, Хлам нарезал круги по деревне. Не хулиганил, во дворы не лез, только снова напугал пастуха. Парень отреагировал не так остро, как в первый раз, даже рассмеялся, в конце концов, попытавшись поймать пса за косматую большую морду. Сергей извинился за поведение собаки, но парень махнул рукой:

— Пусть бегает. Я на него не в обиде. Если тебе некуда будет его деть, приводи ко мне. Я его так выгуляю по полям и лугам, что неделю копать не захочет. Не оставляй с соседями.

— Хорошо, Рома, спасибо. Буду знать. Я зря на них понадеялся, но теперь уж поздно рассуждать об этом.

— Никогда не поздно намотать на ус... Хороший пёс. Дурной просто, по юности... Это пройдёт. Все собаки такие, просто очень уж он большой — уже выше колена — вот его и боятся. За вид, не за проступки.

— Спасибо. Наверно, так и есть.

Закончив с работой в деревне, Сергей с врачом занялись птичником. Хламу стало скучно. Прогулки сократились. Кроме того, испортилась погода, шли дожди, дул холодный ветер. Сергей отогревался вечерами дома, а Хлам запрыгивал на крышу своей добротной, тёплой, просторной будки, и слушал дождь. Промокнув до нитки, он залезал внутрь, а на рассвете снова взбирался на свой пост.

Спустя несколько дней, Хлам не полез на будку, а вырыл подкоп под калиткой и убежал. Сделав это однажды, он начал сбегать регулярно. Сергей искал его, находил, уводил домой, кормил "от пуза", Хлам отсыпался пару дней, лениво наблюдая, как его хозяин вкапывает в очередной лаз кирпичи, и сбегал, набравшись сил, сделав очередную дыру в земле в метре от предыдущей.

Мания бродяжничества не отпускала пса. Сергей отчаивался. Он садил Хлама на цепь, пуская её по проволоке, по периметру, и цепляя к кольцу в центре двора, но пёс продолжал расти и крепнуть, и  рвал цепи, как игрушки. Жители деревни злились, ругались, но повлиять на самодурство собаки никто не мог. Все злорадно ждали зимы и морозов, гадая — успокоится ли Хлам, потеряв надежду на свободу, или побьёт все рекорды, накачает лапы, как бодибилдер, и прокопает-таки тоннель в мёрзлой земле и трёхметровой толще снега?

Но судьба распорядилась иначе. Предприниматель, создавший птичью ферму, предложил сотрудничество соседним деревням. По скольку основная цель его хозяйства — содержание и выращивание птиц, а вместе с ними — сидератов и зерновых культур, то он предложил соседям организовать поставки картофеля и прочих овощей, молока, мяса, мёда... Предлагал обмен — на яица и мясо птицы. Старосты собрались на совещание и разделили между собой сферы влияния: в южной деревне шесть пасек, они согласились поставить ещё, если им гарантируют обмен мёда на прочие продукты, а то, порой, даже с ярмарок приходится увозить обратно — не распродаётся. Восточные деревни согласились подрядиться на добычу картофеля и овощей, передав, при этом "южным" свою пасеку. Деревне Бугая досталась добыча козьего молока и мяса, варенья — так как на их территории все малинники, в каждом огороде — смородина, а за ними — болота с клюквой. Фермер, получив согласие старост, обязался помочь весной каждой деревне — одним прислать ульи для пасек, другим — перепахать новые земли под картофельные поля, третьим — привезти сахарного песку, а уже этой зимой, как ляжет снежная санная дорога, прислать овощей для коз, и, конечно, всем желающим доставить яица и мясо кур. Тут же решили поделиться друг с другом "чем богаты", и в каждой избе появилась банка прошлогоднего мёда, а в соседние деревни отправилось по шесть бочонков мочёной брусники. Вместе с мёдом, Бугай старший с сыновьями привёз четырёх козлят — подарок "на разживу". Их решили разместить в доме пастуха Романа, но прежде, они должны были пройти карантин, чтобы, в случае их болезни, зараза не попала в стадо. Серёжа предложил забрать козлят к себе, на правах опытного изоляторщика. Во-первых, он переживал, что теперь его птичник станет не нужен: итак птица своя в каждом дворе, а тут ещё, почти за даром, привозить будут... Кому станут нужны его индейки? Во-вторых, у Романа козы все в одном месте, а в избе — народу больше, чем тараканов, ему передержать малышей-козлят реально негде. Тем более, сразу черверых. В холодный сарай их не запрёшь — не та погода. Да и малы они совсем. Даже странно, что их такими маленькими хозяева отправили. Им бы ещё мать сосать, хоть бы пару недель... В-третьих, из всей деревни один Серёжа и жил один — без родителей, жены, детей, племянников... Он мог себе позволить поселить в доме хоть крокодила. Так и решили поступить.

Серёжа отгородил полкомнаты, застелил сеном, принёс корыто с чердака... Хлам, которого Сергей уже не сажал на цепь — а смысл? — сидел на пороге и наблюдал за хозяином с неподдельным интересом. Когда мужики принесли мешки с козлятами, Хлам пришёл в неимоверное возбуждение, а когда детёныши были устроены, накормлены, уложены, отказался уходить, и лёг спать с ними. Они спали по-детски крепко, а пёс всё суетился вокруг, перекладываясь с места на место, поминутно обнюхивая, вылизывая то одного козлёнка, то другого. С этих пор Хлам не убегал. Он из избы-то выходил только по нужде, не далеко и не надолго. Собака, почему-то, была поражена детёнышами до глубины души. Наблюдая за их жизнью — как спят, едят, бегают — Хлам вовлекался в их незатейливую деятельность: тоже хлебал воду из корыта, подпрыгивал всеми лапами, нападал на малышей и уворачивался от их нападок. Роман, придя через месяц за животными, хохотал до слёз, наблюдая за их выходками. Малыши бодали огромного пса, а он скалил гигантскую пасть, хватал козлят за головы, а они, будучи схваченными, дробно топотали ножками, и трясли хвостиками, как утки на пруду. Они роняли Хлама, и он охотно заваливался на бок, сбивая их с копыт своими размашистыми львиными лапищами. Они брызгали на него водой из корыта, а он хватал брызги зубами, и крутил косматой головой. Роман ушёл ни с чем. Козлята остались у Серёжи до нового года.

А где новый год, там и весна скоро... Весной, ещё не весь снег сошёл, Сергей привёл Роме всех пятерых. Ему было жаль расставаться с Хламом, но тот слился с козлятами, и, казалось, разлучить их теперь невозможно. Первые походы на ближайшие пастбища пёс воспринял, как праздник. В бывшей конюшне, где пастух содержал своё немногочисленное стадо, одно стойло он выделил собаке. Получилась отменная будка. Хлам выходил встречать жителей деревни, ведущих своих коз на выпас, не дожидаясь пастуха, и ревниво следил за прибытием, как своих, так и чужих животных. Сергей приходил повидаться. Собака была счастлива видеть его, носилась кругами, лаяла, лизала ему руки, виляя так, что задние лапы подскакивали, но уходила со стадом. Рома неизменно хвалил пса: чертовски умный зверь, пастуший — от рождения. Он интуитивно понимает, как согнать коз в кучу, если они разбрелись, как отогнать от затопленного оврага, и что это, вообще, необходимо сделать, чует, какая коза норовит отбиться, и знает, как поставить её на место... Командам обучается легко — только вовремя сказать ему, как называется то, что он делает, и со второго-третьего раза он запоминает, о чём идёт речь. Преданный своему делу, он чутко дремлет ночью, следя за каждым шорохом, позволяя пастуху отдохнуть, а днём дрыхнет у его ног богатырским сном, пока не услышит команду. Пользуясь любовью Хлама к рытью, пастух велел ему копать вдоль следующего луга, образовывая дренажную канаву, вниз по течению ручья. Через два дня собачьего труда, вода с лужайки ушла. На неделе уже можно будет продвигаться дальше, к следующим пастбищам... Серёжа слушал пастуха, и радовался за Хлама, но и скучал по нему безмерно. Однако, как ни скучай, а дело — есть дело. Без дела собака хулиганит, а теперь обретает смысл и приносит пользу. Пришлось смириться.

Будку он всё же сносить не стал. Вычистил, застелил свежим сеном, и оставил, как есть. Вопреки его опасениям, жители деревни не потеряли интереса к его птичнику, даже наоборот. Многие решили завести коз вместо птиц, чтобы закрыть спрос на козье молоко, чтобы выменивать на него мёд, муку и необыкновенные, невиданные доселе, страусиные яица. А птицы? Птицы и у Серёжи Бугай навалом. Тоже можно выменять гуся на молоко. Обрадованный такими рассуждениями, Серёжа занялся птичником с тройным усердием, тем более, забот хватало. Он регулярно проведывал пастуха с собакой, понимая, что скоро они будут уходить далеко, за молоком будут ходить дежурные с телегой, и Хлама он долго не увидит. Всё оставшееся время он тратил на чистку и проветривание сараев, мелкий ремонт, профилактику болезней, корректировку питания. Помимо всего прочего, та самая крыша изолятора, которая грозилась прохудиться, исполнила угрозы, и провалилась под тяжестью сырого весеннего снега. Хоть Сергей и чистил крыши, но тут не уследил. Пришлось закрыть дыру полиэтиленом, прибив его по краям. Вот и новая задача — раздобыть доски для крыши, настил... А тут, в честь увеличившегося солнечного дня, количество яиц возросло в разы, пошли птенцы, начался сезон "детского сада". Потянулись соседи с заказами на цыплят. Многие жители держали кур только летом. Покупали птенцов весной, летом откармливали, и собирали яица, а осенью пускали кур на тушёнку. По широкому Серёжиному двору забегал молодняк, над двором начал дежурно" выгуливаться" коршун... Первые дожди были освежающими и обильными. Сергей работал, не покладая рук, пристально следя за птенцами, отбирая лучших на продажу. Усиленно кормил всех, отмеряя кормовые добавки на больших гиревых весах. Над его головой провисал полиэтилен, наполненный дождевой водой... Бугай планировал снять его через неделю, когда основная масса заказов будет удовлетворена, а подножного корма станет больше, и можно будет вздохнуть посвободнее, и заняться крышей. Заодно и крышу сеновала переслать. Тоже не ах. Тоже второпях делал.

А солнце шпарило не на шутку. И полиэтилен растягивался под тяжестью воды всё больше. Однажды, Серёжа, продезинфецировав двор, запер птиц и ушёл в лес. Без собаки, конечно, грустно и уже не привычно, но что делать... Проведал излюбленные места промысла, посидел у озёр, полюбовался на лебедей. Они здесь не селятся, а только отдыхают. Гнездятся они южнее. Сделал крюк до замшелого лога, где, когда-то, нашёл журавля. Видел лису с лисятами. Умилился их играм, вспомнил, как Хлам дурел с козлятами... Взгрустнул. Пошёл домой. Дело шло к закату. Выходя из леса Серёжа увидел зарево. И это было не заходящее солнце.

Чем ближе он бежал, тем яснее понимал — горит окраина. Горит его двор. Вот только дом или птичник? Мысли лихорадочно скакали в голове: печь закрыл рано, до рассвета — не должна... Баню не топил, точно не она... Поджог? Бред какой, нет, конечно!... Птицы, птицы... Там же нет замков — хоть бы их кто выпустил! Чёрт с ним, с домом, с баней — лето впереди — птицы! Вот — самая страшная утрата!

Страх вытеснил усталость, и Серёжа бежал по улице, как юный спортсмен, не чувствуя тяжести ружья, сапог, и суток "на ногах". Из домов выскакивали соседи и бежали к его дому. Ворота были распахнуты, в них толпились люди. Через головы Бугай увидел, что все двери и ворота птичника закрыты, а полыхают сеновал и изолятор.

"Суки! — мысленно, в сердцах, плюнул Сергей, — птиц выпустить!... Стоят, уроды, смотрят!"

Он не знал, что люди едва подошли, и ещё никто не понял толком, что происходит.

В этот момент раздался залп, и крыша изолятора рухнула, а вместе с ней рухнула и крыша "детского сада". Злые слёзы застлали парню глаза, он растолкал толпу и встал, как вкопанный. В эту минуту распахнулись третьи ворота птичника, и птицы из этого и предыдущего сараев, с гоготом, криками, кудахтаньем, вывалились во двор. С ними вывалились и клубы едкого дыма. Только теперь Серёжа увидел птенцов, сгрудившихся в дальнем углу двора. Он услышал лай, и понял всё, и бросился к сараям. Распахнул последние двери, выпуская птиц, и побежал туда, где кругами, собирая перепуганных гусей в кучу, и гоня их к выходу, носился Хлам. Ошалевшие гуси, едва не сбили с ног хозяина. Разинув клювы, ничего не понимая, они бежали не на свет улицы, который слепил их в дыму, а от собаки, которая профессионально гнала их в безопасное место.

Соседи, в это время, начали поливать угол дома, деревья и забор, во избежание распространения пожара. Отстоять птичник даже не пытались — он вспыхнул, как спичка. Едва показалось пламя — тушить было уже поздно. Хлам, вероятно, прибежал чуть раньше, когда огонь ещё только разгорался внутри изолятора, наполняя дымом сеновал и "детский сад". Он  попытался вырыть подкоп под калиткой, упёрся в кирпичи, заложенные туда Сергеем в прошлом году, обежал забор, и выкопал лаз там, где никогда не копал прежде. Проникнув во двор, он прорыл ход в птичник, и выгнал через эту нору тех птенцов, кто мог бежать и карабкаться самостоятельно. Остальных, вероятно, вынес. Лаз был огромный — под размер копщика, так что даже крупные гусята и индюшата пробегали по нему без проблем.

Из первого помещения Хлам проник во второе через внутреннюю сдвижную дверь, которая не имела запоров, и открыл следующую, угоняя птиц в соседнее помещение, подальше от огня, который уже начал распространяться с огромной скоростью. Только тут кто-то увидел дым, закричал "Пожар!", и люди начали выбегать на улицу, силясь понять, что и где случилось.

А пёс открыл ворота, которые закрывались на двусторонний накидной засов. Хлам был знаком с таким запором. В этот момент рухнула крыша изолятора, а дым заполнил соседнее помещение. Пёс выгнал птиц на улицу, вернулся, проверил — все ли вышли, дважды пробежав по сараю. Он не обращал внимания на зов, на дым, огонь и крики, он открыл внутреннюю сдвижную дверь в последний сарай, откуда Сергей уже всех выпустил, увидел пустое помещение, уже в сизой завесе дыма, и распахнутые ворота, выбежал через них во двор, добежал до пруда, и, обессилев окончательно, рухнул в воду. Бугай, не думая, бросился за ним.

Хлама шесть дней отпаивали козьим молоком. Ветеринар прописал ему по пять уколов в день, и ежедневно наведывался проведать героя. Причину пожара установили: вода в полиэтилене поймала лучи солнца и создала эффект линзы, преломив их, и направив на что-то горючее, вероятно, клок сена с сеновала. Клок начал тлеть, разгораться, и хилый огонёк, по травинке, по соломинке, дошёл до сеновала, и разыгрался не на шутку. А так как пламя разбушевалось на границе между сеновалом и изолятором, то усубилось всякими спиртами, ватами, и прочими летучими и горючими.

Рома пришёл лишь на третий день после случившегося, и первое, что сказал: "Я так и понял, что в деревне какая-то беда"

Гладя косматую неподвижную голову, Роман рассказывал:

— Мы двинули на взгорок, там давно вода ушла, трава уже довольно высокая. Хлам начал волноваться ещё по дороге туда. Я думал, может, волки прошли недавно, он чует, вот и беснуется... Дошли, устроились. А он всё назад бегает. Пошёл, вроде, пошёл — как бы домой — нет, вернулся. Стадо обежал, кругом понюхал, опять пошёл... Опять вернулся. И мечется, и мечется... Я его зову, глажу — ноль эмоций. Я как рявкнул на него: "Иди домой! Иди на место!" Он даже не взглянул в мою сторону, потрусил прочь, а потом смотрю, со взгорка-то, а он, там, внизу, уже бежит в деревню во всю прыть. Так я и понял, что беда какая-то. Ночь переночевал, до обеда промаялся в неведении... Плюнул, и пошёл домой тоже. Нормально дошли. Хотя, надо признать, расслабился я, привык уже к ответственному помощнику... Сколько лет без собаки пас — всё нормально было, а тут уже — всё, уже не хватает. Сто раз проверишь, пятьдесят оглянешься...

Хлам надышался дымом, обжог лёгкие. Врач качал головой: угарный газ поопаснее огня бывает... Но надежды никто не терял. По деревням пошла легенда о собаке, которая почуяла беду за три версты, пришла, не успокоилась, пока не проверила все помещения, пока не спасла всех птиц до единой, пока последние силы не оставили её.

Вскоре вахтовики приехали, привезя свежего говяжьего мяса для героя. Герой, который к тому времени, начал подавать признаки жизни, ожил окончательно. Свежее мясо и не такие чудеса творит. Мужики рассказали, что про Хлама знают во всех деревнях, и все советуют давать ему лёгкие — козьи или говяжьи — чтобы восстановить свои, обязательно — говяжий рубец, и как можно скорее, вывести собаку в лес, чтобы она могла сама полечиться свежей травой.

Хлам поправился. Птичник отстроили лучше прежнего, всеми свободными силами, даже вахтовики потрудились на славу. Своих кур Фаина отдала Серёже, а рабочих попросила поставить ей сарайчик для козочки. Поставили. Почему бы и нет? Только сено посоветовали держать отдельно. И сразу звать на помощь, если крыша прохудится.

Серёжа Бугай до сих пор вспоминает эту историю с большим волнением. С особым умилением, он рассказывает, как собирал спасённых птенцов, сбившихся в кучу, и за ними нашёл шесть яиц, вынесенных псом из инкубатора. Птиц, вылупившихся из этих яиц, Бугай не продал. Они жили у него до старости, отличаясь отменным здоровьем и плодовитостью. А пёс, хоть и остался пастушьей собакой, и жил у Ромы с его стадом, но до конца своей долгой, полной приключений, собачьей жизни, звался Бугаевским Хламом, полностью оправдывая фамилию знаменитого семейства.   *