Кислотная зависимость

«Обидные клички, придуманные злыми детьми в детстве, часто становятся второй кожей выросшего человека.»


Он приходит не из громких трагедий, а из тихих, накапливающихся унижений. Для Сашки этим моментом стал школьный двор и кличка «Суслик», прилипшая к нему так крепко, что казалось, она выжжена на коже. Он был рыхлым, близоруким и пугливым, и то, как он вжимал голову в плечи при виде старшеклассников, и впрямь напоминало суслика, вылезшего из норы.

«Суслик, куда побежал?», «Посторонись, Суслик, проходу нет». Сначала это было больно, как удар хлыста. Потом боль притупилась, уступив место горькому осадку стыда. Он носил эту кличку, как невидимый намордник, и походка его от этого стала шаркающей, взгляд — ускользающим.

Прошли годы. Школьный двор сменился офисом, детские дразнилки — взрослой иерархией. Но «Суслик» не исчез. Он затаился где-то в глубине, в самом основании позвоночника, напоминая о себе старой, ноющей болью. И однажды Александр (уже не Сашка) сидел на совещании и смотрел на нового стажёра — нескладного, робкого юношу, который путался в словах, представляя свой проект.

И в этот миг наступил тот самый момент. Прозрение, которое ощущается как щелчок внутри. Он видел себя в этом мальчишке. Видел ту же дрожь в руках, тот же испуганный блеск в глазах. И в нём закипела странная, ядовитая ненависть. Ненависть к собственному прошлому, к своей слабости, которую ему так наглядно демонстрировали.

И Александр сделал выбор. Он не захотел больше быть сусликом, забивающимся в норку. Он решил стать драконом.

Он не перебил стажёра. Дождался, пока тот закончит, улыбнулся холодной, вежливой улыбкой и сказал с лёгкой насмешкой в голосе:
«Спасибо, Коленька. Хорошая попытка. Но в следующий раз, прежде чем нести такую… простодушную идею, посоветуйся с кем-то из старших, ладно? Чтобы не тратить наше время».

Он не придумал новой клички. Он просто взял его имя — Николай — и произнёс его с такой снисходительной жалостью, что оно само стало унизительным. В глазах коллег мелькнуло понимание, и кто-то тихо хихикнул. Колька. Теперь он будет Колькой.

В тот вечер Александр шёл домой с чувством горького, кислотного торжества. Он больше не был внизу. Он не был жертвой. Он мог обижать и гнать. Он придумывал злые клички. Он был драконом, извергающим пламя сарказма, поджигающим чужие репутации одним метким словом.

Но поздней ночью, глядя в потолок, он ловил себя на том, что вжимает голову в плечи — по-старому, по-сусличьи. И ему казалось, что со спины у него растут не мощные кожистые крылья, а лишь жалкие, бумажные подобия, склеенные из старых обид. И дым, который он изрыгал, был не ядовит и страшен, а горьковат и до боли знаком. Он пах школьным двором, страхом и навсегда застрявшим в горле унижением.

Он стал драконом, но драконом, который до ужаса боится снова стать сусликом. И потому его пламя было холодным, а грудь — пустой. Ведь он защищал не свое сокровище, а лишь призраки собственного стыда. И в этом не было ни силы, ни победы. Была только бесконечная, одинокая война с самим собой, которую он теперь вёл, превращая в жертв тех, кто напоминал ему его самого.