Протянутая рука

Звонок с урока алгебры прозвенел как приговор. Марина Ивановна, строгая учитель математики, жестом остановила Леру, которая попыталась слиться с толпой одноклассников, рванувших к выходу.

— Ларина, ко мне, — ее голос был холодным и ровным. — И с вещами.

Сердце Леры ушло в пятки. Она потупила взгляд, чувствуя на себе десятки любопытных и насмешливых взглядов. Ее распущенные волосы, спрятанные под капюшон по дороге в школу, теперь были на виду у всех. Ядовито-зеленый, с фиолетовыми и ржавыми разводами. Невозможный, уродливый цвет.

— Думаешь, это круто? — без предисловий спросила Марина Ивановна. — Выделиться за счет внешнего вида? У нас в школе есть правила.

Лера молчала, сжимая ремень рюкзака до побеления костяшек. Слезы подступали к горлу, но она дала себе команду не плакать. Ни за что.

— Иди к директору. Сейчас же, — заключила учительница.

Дорога по пустующему коридору казалась бесконечной. Каждый шаг отдавался гулким эхом в такт стуку сердца. Она вошла в приемную, и секретарь, взглянув на ее голову, сдержанно вздохнула: «Проходи, Ольга Александровна свободна».

Кабинет директора пахло старыми книгами и кофе. Ольга Александровна, женщина с строгой серой строжкой и внимательными глазами, подняла голову от бумаг. Ее взгляд скользнул по Лере, но лицо не дрогнуло.

— Садись, Ларина. Объясни, что это значит? — она показала рукой на ее волосы.

И тут Леру прорвало. Это был не гнев, не бунт, а отчаяние.

— Я не красилась! — выдохнула она, и голос ее сломался. — Это они… Настя с Катей и Ирой. Вчера, в старом парке. Поймали меня. Были пузырьки… Зеленка, чернила, йод… — Она замотала головой, и разноцветные пряди хлестнули ее по щекам. — Я всю ночь отмывалась! Мылом, шампунем, уксусом… Но оно не отстирывается! Мама в командировке, а бабушка не видит толком… Я не знала, что делать! Пришла в школу… Мне некуда было больше идти!

Она рыдала, опустив голову на колени, вся сжавшись в комок унижения и боли. Она ждала нотации, выговора, гнева.

Но вместо этого Ольга Александровна тихо встала, подошла к кулеру и налила стакан воды. Поставила перед Лерой.

— Выпей. Дыши глубже.

Когда рыдания немного утихли, директор села напротив, обхватив руками колено. И в ее глазах Лера увидела не осуждение, а что-то совсем иное. Понимание.

— Мне было пятнадцать, — тихо начала Ольга Александровна. — Летний лагерь. И была у меня одна… особенность. Я очень громко читала стихи. С выражением. Девочки из моего отряда считали это верхом идиотизма. И каждое утро я просыпалась с ощущением, что я — неправильная. Они не били меня, нет. Но их смешки, шушуканье за спиной, прозвище «Артистка»… Это было хуже любых синяков. А меня постоянно приглашали на вечере прочесть стихи. Я читала и физически чувствовала их ненависть.

Она замолчала, глядя в окно, словно видя там не школьный двор, а давно ушедшие дни.

— Однажды они спрятали всю мою одежду. А на вечер была дискотека. Все девочки готовились, наряжались, и у каждой были свои туфли — кто на каблучке, кто на платформе. Сокровище. Я сидела на кровати и плакала от бессилия. А потом во мне что-то щелкнуло.

Лера перестала плакать и слушала, затаив дыхание.

— Я встала глубокой ночью, когда все спали. Набрала ведро воды из колонки. И взяла ковш. И пошла по палатке. В каждую пару этих самых красивых туфель, в которых они собирались покорять мальчишек с дискотеки, я вылила по ровному ковшику воды. Аккуратно. Чтобы не расплескать.

Лера невольно ахнула.

— Утром поднялся переполох. Они стали одеваться, суетиться… И вот момент… Они засунули ноги в свою самую красивую обувь. И раздался не крик, а тихий, всеобщий вздох омерзения. Там была мокрая, холодная лужа. Целый день они проходили в мокрых носках. На завтрак пришли босые. И были они какими-то… смятыми. Тихими. Задумчивыми. Они не могли понять, как это произошло. А я молчала. И знаешь, что самое главное? — Ольга Александровна посмотрела Лере прямо в глаза. — После этого они отстали. Издеваться над мной им… расхотелось. Потому что их собственный маленький праздник был безнадежно испорчен. Они почувствовали себя уязвимыми.

В кабинете воцарилась тишина. История висела в воздухе, странная, немыслимая и по-своему блестящая.

— Я не призываю тебя мстить, Лера, — мягко сказала директор. — Но я хочу, чтобы ты поняла. Их жестокость — это не твоя вина. Это их внутренняя грязь, которую они выплескивают на других. А твои волосы… — Она внимательно посмотрела на зеленые и фиолетовые пряди. — Это не позор. Это шрамы, которые ты получила, ничего не сделав плохого. И теперь они — доказательство.

Ольга Александровна встала и подошла к телефону.

— Сейчас я позвоню твоей маме и все объясню. А потом мы вместе сходим к лучшему парикмахеру в городе. Мой знакомый. Он профессионал. Посмотрим, что можно сделать. Возможно, получится какой-нибудой модный каштановый с зелеными прядями. Или просто каштановый. Но это будет твой осознанный выбор. А не их грязная работа.

Лера вытерла слезы и выпрямила спину. Она смотрела на директора не как на начальство, а как на союзника. На человека, который прошел через огонь и знает, что ожоги со временем заживают. И что иногда мокрая обувь утром — это не трагедия, а начало конца чужой безнаказанности. Она вышла из кабинета, все еще с немыслимыми волосами, но уже с новым, твердым чувством внутри. Она была не жертвой. Она была выжившей.