Когда родители меня понимают

Крошечные пузырьки пара поднимались от моего чая, лопались о воздух и оставляли на языке легкую горчинку лимона. За окном медленно гасли краски осеннего дня, а на нашей кухне разворачивалось главное сражение вечера. Битва за мою, так сказать, нормальность.

Папа медленно размешивал ложечкой сахар в стакане, словно вместе с кристаллами растворял и нужные слова. Мама сидела напротив, ее брови были сведены в одну озабоченную линию. А я… а я сидела на табуретке. Не просто сидела. Я умудрилась свернуть свои ноги в немыслимый узел, который где-то в глубине души считала позой просветленного индийского мудреца. Колено упиралось в подбородок, пятка стремилась к уху. Было немного неудобно, но зато  интересно.

— Понимаешь, — говорил папа, и его голос был похож на ровный, спокойный гул кофеварки, — она не невротик. Она просто… ей неймется.

Я поймала взгляд мамы и постаралась придать своему лицу выражение невинности и покорности. Не сработало. Мама вздохнула так, словно этот вздох копила всю неделю.

— Неймется? — повторила она. —  Павел,это не объяснение. Вчера она решила, что будет спать головой на другой стороне кровати, «чтобы увидеть мир с другой перспективы». Позавчера принесла с улицы голый, обледеневший сук потому, что «у него душа принца, он просто спит». А сегодня… сегодня она сидит на табуретке, как йог-самоучка, который провалил экзамен по анатомии!

От этих слов мое колено вдруг заболело, но я не подала вида. Сдаться сейчас — значит признать их правоту.

— Все дети пробуют, экспериментируют, — папа отпил чаю и поморщился — он уже остыл. — Просто у Даши… у нее информация выпрыгивает со скоростью воздуха из подстреленного воздушного шара. Ты ее одергиваешь, подсказываешь, как сделать «правильно», а она уже где-то в другом месте. Мысленно.

Он посмотрел на меня не с упреком, а с каким-то странным, мягким любопытством. Будто я была не его пятнадцатилетней дочерью, а редким, немного сумасшедшим видом бабочки, который залетел на кухню и теперь бился о лампу, но от этого становился только прекраснее.

— «Правильно», — протянула мама. — Правильно — это сидеть на стуле, когда ешь. Правильно — это не красить белую рубашку в синий цвет кондитерским красителем. Правильно — это не пытаться варить варенье из одуванчиков и лимонной кислоты, потому что получается отрава!

— Получился интересный лимонад, — робко вставила я, наконец распутывая свои онемевшие ноги. Кровь хлынула в ступни, вызывая противное покалывание.

— Даша, дорогая, — мама повернулась ко мне, и в ее глазах я увидела не злость, а усталое беспокойство. — Мы просто не хотим, чтобы ты набивала шишки на каждом шагу. Жизнь сложная, в ней есть правила. Мы пытаемся тебя уберечь.

Я поняла это. Я действительно поняла. Но внутри меня сидел тот самый подстреленный воздушный шарик, который, теряя высоту, вилял из стороны в сторону, заглядывал в каждую щель, цеплялся за каждую ветку и видел мир не с высоты птичьего полета, а с уровня куста сирени, выбоины в асфальте и нижней стороны листа.

— Я знаю, — сказала я тихо. — Но когда все идут прямо, скучно просто идти за ними. Там ничего не видно. А когда идешь зигзагом… Ты видишь, как солнечный зайчик прыгает по стене. Слышишь, как два воробья ссорятся из-за корки. Находишь камень, который идеально ложится в ладонь, будто это не камень, а чья-то окаменевшая мысль.

Я замолчала, смущенная собственной пафосностью.

Папа улыбнулся. Широкая, спокойная улыбка. Он посмотрел на маму.

— Понимаешь? Она не делает назло. Она просто живет в мире, который для нее в три раза больше и на пять оттенков ярче, чем для нас. Наши правила для нее… тесные. Как свитер на два размера меньше.

Мама посмотрела на мой растерзанный сук-«принц», прислоненный к холодильнику, на синее пятно на моем рукаве, оставленное тем самым красителем, на мои глаза, которые, наверное, горели слишком ярко для обычной кухни в обычном вечере. И ее строгие брови наконец разъехались. Она вздохнула снова, но на этот раз это был сдача, капитуляция перед необъяснимым.

— Ладно, — сказала она. — Ладно, твой «неймется». Но варенье из одуванчиков больше не вари. Обещай?

— Обещаю, — быстро сказала я, чувствуя, как внутри загорается новая идея. А что, если попробовать варенье из засушенного мха? Говорят, оно очень полезное… или волшебное…

Папа, словно прочитав мои мысли, покачал головой и подмигнул мне. Он был на моей стороне. На стороне всех, кому неймется, кто ходит зигзагами и видит принцев в обычных сучьях. И в этот момент я поняла, что я, возможно, и не совсем нормальная. Но я — я. И в этом была какая-то особенная, зигзагообразная правда.