Кто как женится. История первая. Негеглый

Кто на борзом коне жениться поскачет – тот скоро поплачет.
Бабы каются, а девки замуж собираются.
Женился на скорую руку, да на долгую муку.
Не с богатством жить, а с человеком.
Столько можно почерпнуть из мудростей народных! У каждой семьи, у каждой супружеской пары своя дорожка. Начинается она по-разному. И как закончится – никому не ведомо. Это правильно: зачем отнимать у человека надежду на счастливую (часто не очень по факту) семейную историю?


- Пойдёшь! Я сказал- пойдёшь! – Захар Митрофанович ударил кулаком по столу так, что ложки подпрыгнули.
Напрасно Дуняша рыдала в ногах у отца:
-Тятенька! Миленький! Я за заручины отработаю! Не губи!
Вчера вечером в дом Захара пришли сваты. Дуня едва глянула на неожиданных гостей – и в амбар сбежала. Тогда ей показалось, что свататься пришел Степан с хлопцами. Степан ей нравился, хотя замуж девушка еще и не думала выходить. Недавно шестнадцать стукнуло – не нагулялась, не нахороводилась. Там, в амбаре, прижимая мозолистые уже ладони к пылающим щекам, невеста пыталась принять возможную перемену в жизни. Да нет, не отдаст её отец…Хотя, если Степан будет настаивать…И пусть уходить в чужой дом страшно, но рядом со Степаном Дуняша чувствовала бы себя почти счастливой. Пару раз звал дочку отец, но она так и не вышла к жениху…Стыдилась.
      Лёжа на сеновале, девушка глядела на звёзды и пыталась представить свою будущую жизнь – яркую и счастливую. Конечно, семье Луцай будет трудно без старшей дочери – работницы и хохотуньи. Но что поделаешь, замуж рано или поздно нужно выходить… Задремала Дуня только на рассвете.
  Утром невеста услышала новость и ужаснулась: женихом – то был Феоктист, младший сын мельника, парень молчаливый, даже угрюмый. А вовсе и не Степан. Имея физический недостаток, Октист никогда не гонялся за девками, не выходил в круг поплясать. Зыркал, да губы сжимал в усмешке. Заметил, что Степана Дуняша выделяет среди других парней. Вот и позвал того свататься – свою кандидатуру подкрепить и поддержать.
     Я плохо помню, что рассказывала бабушка Дуня о своей молодости. Но то, что всю жизнь она прожила с нелюбимым (Октист, проклятенный, негеглый) усвоила лет с пяти – из разговоров бабы Дуни с мамой.
- Иди и годи! – так сказал тогда Дуне отец, благословляя перед венчанием в церкви, бледную, с заплаканными глазами. Долги заставили родителя практически продать кареглазую певунью в чужую семью. Это был 1900 год.
        Семья мужа относилась к невестке как к батрачке- не хотела прощать многолетний долг Захара. Молодой муж позволял родне гнобить и унижать Дуняшу, держал жену в черном теле. Не мог забыть, как та рыдала в церкви и на гулянье, выдаваемая насильно замуж. Дуня родила мальчика, а уже через три часа после родов обливалась потом в поле. Иногда Дуняше удавалось прибежать днем домой, покормить малыша. А затем опять оставлять на попечение бабушек-тётушек. Чтобы прекратить крики неспокойного мальчика, свекровь стала поить его отваром мака. Кинется мать к сыну, а Матвейка спит… Прожил всего полгода. Однажды просто не проснулся… Где теперь его маленькая могилка...
  - Октист, как младший из сынов, на мельницу правов не имел. И земли было маловато…Тогда кучка наших молодых мужиков решилась ехать на поезде из Черниговской губернии в далёкие края за землёй, за счастьем…- вспоминала баба Дуня о далеких событиях столыпинской реформы.
  В 1906 году оказались они в Уссурийском крае. Добирались больше года. Там, в одном из маленьких сёл, среди тайги и земляничных полян, срубили дом. И пошла жизнь в делах и заботах. Заботы? Феоктиста работником нельзя было назвать – здоровье не позволяло. Основные работы легли на плечи Дуни. Она пахала, сеяла, косила траву. Невысокая с виду, могла взвалить на спину мешок с зерном, отнести на мельницу и вернуться с мукой. Уставала? Не то слово! Сама себя веселила песней. А как ещё?
                Заберуся я в куток,
                Да три рюмотцы в роток,
                Чтобы люди не зналИ,
                Пьяницею не звалИ! 
Падала от усталости в душной избе на лавку, чтобы за ночь сил набраться…А Октист, больно охочий до женского тела, приставал, не давая вздохнуть. Хата полна ребятишек, уже старшенькая Арина в невестах, сил нет, а мужик всё своё…Под нары женщина залезет, спрячется, а Феоктист ухват в руки и тычет: вылезай, сучья дочкА!
  А жилось ох как непросто! Особенно первые пять лет. Самое главное богатство – швейную машинку «Зингер» да пару икон  бабушка привезла оттуда, из Чернигова. А остальное пришлось наживать на месте. Два раза в год ездили таёжной дорогой в далёкий Спасск – на ярмарку. Там закупали ситец, керосин, мыло, сахар, сбрую коням. А продавали орехи кедровые, зерно, коноплю и шерсть овечью, сушеные грибы. Кстати, бабушка по сезону занималась заготовками – от ягод и винограда, которые заливались мёдом, до орехов и женьшеня. Могла с бабами уходить в тайгу на два-три дня. И всё пешком! А обратно – с тяжеленным грузом на плечах. Потому в старости была горбатенькой, похожей на стульчик. Меня это очень забавляло – забиралась и садилась сзади. Тогда я еще не понимала, что эта смешная особенность у бабушки от тяжелой неженской работы. И пока бабушка крутила узловатыми горячими пальцами веретено, я распевала переделку собственного сочинения:
                И совсем не Айболит,
                Не под деревом сидит!
                Приходите к ней лечиться –
                На горбушечку садиться!
Бабушка с доброй улыбкой переживала мои мелкие шалости. Нас, внучат она любила. Может потому, что на своих деток времени не хватало. И частенько наговорами и молитвами возвращала внучкам крепкий сон и хороший аппетит.
      Кстати, до детей Октисту никогда дела не было. Делать детей умел, а заботился только о лошадях. Только коней мог ласкать, жалеть, кормить. В лошадях знал толк! Очередного орущего малыша в упор не замечал. За столом не раз ложкой по лбу получали детки, аж искры в глазах, если из общей миски кто-нибудь пытался выловить кусочек получше. Зато отец многочисленного семейства любимой собачке в окно мог бросить тот лакомый кусочек. И лаптей не хватало на всех – сидели зиму на печи. На просьбу о лаптях отмахивался и уходил играть в карты с мужиками. Отец мой рассказывал, что, когда совсем невтерпёж становилось, босые выбегали на снег, покататься с горки. А потом пулей домой – на печь! И опять тятьке не угодили! Тот всю ночь, до петухов, в карты с мужиками играл. На рассвете спать лёг, а ребятня мешается…По лбу! Залезут дети под нары и ждут, когда батька к лошадям пойдёт. Кстати, в это время Дуня на речке, в ледяной проруби, стирала на морозе. Чтобы согреться, махала и била руками себя по бокам. У мужа и мысли не было как-то помочь. По причине отсутствия обувки шустрый и смышленый Яша, мой отец, в школу и трех лет не проходил, чего не мог простить родителю всю жизнь.
    Надо сказать, что ребятишки в этой семье долго не жили. Из одиннадцати детей до взрослого возраста дожили только шестеро. Последний, Яша, родился, когда бабушке было уже 47 лет. Когда внуки по двору бегали!
      В Уссурийском крае пережили кипучую гражданскую, период массового раскулачивания и первых голодных колхозных лет только благодаря мудрости хозяйки семейства и её запасливости. Приютила бабушка в годы Великой Отечественной и семью старшего Миши, и дочку Марию с двумя детками. И горько плакала и молилась, когда в речке утонул внучок Ваня. Украдкой прятала для внучки Валюшки, дочери погибшего на фронте солдата, корочку хлеба, жалея сиротку. И опять молилась, молилась…Дорогие иконы в серебряном окладе, приывезенные издалека, всегда висели в самом почетном углу дома. А вот читать и писать бабушка так и не научилась. Зато прекрасно считала деньги – жизнь выучила. 
   Однажды Евдокия Захаровна заявила мужу: нет! Никаких дел больше с ним не будет! не тот возраст!  Хватит! Супруг, уже седой, категорически не согласился! Когда среди ночи полез всё же под нары с ухватом, женщина не выдержала: вылезла сама, схватила полено и поколотила проклятенного! Негеглого! (негеглый - нерасторопный, бестолковый, никуда не годный – диалектный говор).
     К такому повороту Феоктист Иванович не был готов! Не имея сил противостоять крепкой супруге, не найдя поддержки у уже взрослых детей, объявил бойкот: я твоего есть не буду! Сам себе в консервной баночке стал готовить обеды. Демонстративно не садился за стол по принятому правилу. Но долго не   продержался. Однажды заявился в правление колхоза и стал требовать у председателя защиты! Требую, чтобы заставили мою жену, вашу активную колхозницу, исполнять свой супружеский долг, какой бабе от замужества до смерти положен! Евдокия Захаровна не знает, что ответил председатель и члены правления сухонькому деду с большими амбициями.  Но слухи по селу пошли! За всю историю в деревне не было такого, чтобы баба добровольно отказалась от самой обычной радости! На такой подвиг не каждая женщина способна! И это после войны, когда мужиков в деревне и молодухам –то не хватает…
     Скрываясь от позора, Феоктист все чаще оставался на колхозной конюшне ночевать. Вконец осунулся и сник. Куда девалась былая прыть! А в ноябре 1945 года, после похода в баню, лег на лавку, попросил квасу. Уснул и не проснулся.
- Бабушка, а ты сильно на похоронах деда плакала? – спрашивала я.
- И- и-и! Одна слеза покатилась, и та назад воротилась! – честно призналась Захаровна. Окруженная внуками, она дожила в уважении и почёте до 87 лет. И взлетала над двором звонкая песня бабушки, склонившейся то над грядкой с луком, то над початками кукурузы, то у кудели.
                Хороша я хороша! Да плохо одета!
                Никто замуж не берёт девушку за это!
 Счастливой она стала только после смерти мужа. Да простит её Господь!