Часть

Бывало, чувствовал себя частью чего-то подлинного - подобно чистому звуку, рождающемуся до начала мировой симфонии. Считал себя органической материей, нетронутой и цельной. Но холодный апрельский прилив методично размыл эту уверенность. Ощущение аутентичности растворилось в солёных брызгах, оставив после себя лишь трезвое наблюдение.

Песчаный берег принял эту утрату как равнодушный свидетель. Его зернистая поверхность, напоминающая потёртый переплёт старинного фолианта, не дарила тепла, но впитывала последние следы веры в органичность бытия. Весенние волны с их нервной пеной лишь притворялись защитным покровом. Возникает неизбежный вопрос: не ты ли была той оболочкой, что обещала сохранность?

С этой грани начинается существование в пространстве между жизнью и текстом. Реальность перестаёт проживаться - теперь она каталогизируется. Живое постепенно замещается архивом ощущений, коллекцией метафор, антологией образов. Чувства становятся семиотическими единицами, боль - синтаксической конструкцией. Поцелуй, прикоснувшийся к обнажённому сердцу, обжигает стерильностью. Это касание оставляет после себя не боль, но тотальное онемение, из которого произрастает новое знание. Рана трансформируется в объект исследования, а не переживания. В этом переходе заключена фундаментальная ошибка современного человеческого удела. Мы превращаемся в хронистов собственного упадка, предпочитая описание катастрофы попыткам её предотвращения. Сердце, превращённое в текст, перестаёт биться - его можно только цитировать.

Когда чувство становится формулой, человеческое начало уступает место пост-человеческому. Мы создаём безупречные описания того, что безвозвратно утратили, подобно астроному, составляющему карту давно угасшей звезды. Слово становится саваном для переживания, и в наступающей тишине рождается главный вопрос: что остаётся, когда метафора исчерпывает себя, а реальность отказывается быть описанной?