1. Берега Невинные развлечения юности

 «Невская академия-берега»
 Вячеслав Скиба               
1.Невинные Развлечения Юности.
 Наша компания сложилась сама собой. Мы все занимались академической греблей в профсоюзном гребном клубе «Красное Знамя», все у одного тренера, Сергея Васильевича Каткова. Мы уже занимались несколько лет, и сдружились двумя группами.  Костяк одной группы состоял из меня – «Билла» - Вячеслава Скиба, «Кирюхи» - Алексея Кирьянова, «Шаха» - Володя Шукалин, остальные то присоединялись к нам, то были во второй группе это: «Жердяй» - Виктор Александров, «Сабо» - Валерий Сабокарь, «Шура» - Александр Гуляев. С остальными ребятами мы то же общались, но наш дружеский коллектив сложился как-то сам собой. И после тренировок мы естественным образом разделялись на две группы, наша «шайка-лейка» и остальные. Правда, эти группы сначала постоянно перемешивались, но в основном, естественным образом они всё более обособлялись сами собой. В нашей группе собрались в основном упёртые ребята, заводилой был «Шах», а во второй ни кто из заводил не определился.  Впрочем, жизнь как бы сама определила, кто пойдёт до конца, а кто тут временно. Потому что из нашей группы почти все станут чемпионами, а из параллельной все бросили и перестали заниматься греблей. Судьба сама всё расставляет по местам и сводит людей, так как ей надо.
           Обычно наши тренировки в будни заканчивались около девяти, ближе к половине десятого вечера, а начинались в шесть.  В выходные начинали в десять утра и тренировались до упора, в основном до обеда, это до двух-трёх часов дня, потому что обычно после самой тренировки, ещё час-полтора играли в смесь футбола и регби. Это была как бы добровольная обязаловка. Тем самым мы себя дотягивали в нагрузках до полного физического, а самое главное психологического состояния удовлетворения, проделанной работы. Это конечно не мы сами придумали, а тренер ненавязчиво подсказал и направил, да и ребята других тренеров делали то же самое. Ну а поиграть, да на счёт, с потенциальными соперниками было прямо почти делом чести. Поэтому в выходные,  в основном это была суббота, воскресенье было родительским днём, мы играли до двух, а то и трёх часов дня. Выматываясь до полного изнеможения. После каждой такой тренировки наши сумки со спортивным бельём становились тяжелей наверно раза в два. Потому что потели мы, как и тренировались до самого упора, как говориться до последней капли пота. А текло с нас о го-го как.
           Идя после тренировки до остановки трамвая, в основном  у Шаха разыгрывалась фантазия по поводу того кто, каких высот в гребле сможет достичь. Он любил фантазийно порассуждать, что и кто из нас может получиться, на конкретных примерах обсуждая одного из нас. Остальные шли молча, изредка вставляя свое слово, потому что в основном Шах обращался в своих высказываниях к «Катку», так за глаза мы называли своего тренера. Домой до остановки мы почти всегда шли вместе с Катком, это позже, на третий год наших тренировок Каток купил себе машину, горбатый «Запорожец».  На ней он с гордостью ездил при любой первой возможности, наслаждаясь вождением машины, и гордо выглядывал из неё, не обращая внимания на её абсолютную не престижность. Главное было в том, что это был он в машине, а в какой, это его тогда не волновало, хотя он и любил порассказать нам про машины, яхты и катера, и  особенно про их цены и престижность. Особенно, почему то он любил приводить пример, сколько стоит яхта с каютой среднего размера. Он говорил, что автомобили это дешёвка, а вот моторная яхта это вещь, и стоит столько, сколько мерседесов выстроить бок о бок в ряд вдоль этой яхты. У Катка родители были из Питерской интеллигенции, пережившие «Блокаду», наверно из-за этого он очень хотел  стать материально состоятельным человеком. Поэтому из всей нашей компании самыми разговорчивыми были Каток и Шах.  Если Каток всё-таки приводил примеры из конкретных случаев, то Шах, не стесняясь, молол всякую выдуманную чушь, ничуть не задумываясь, куда его занесёт его  фантазия. Поэтому чаще всего после очередной фантазии Шаха все смеялись, а Катку старались задать уточняющие вопросы. Так весело мы доходили до трамвайной остановки, на которой, продолжая разговоры, ждали прихода вагона, и рассаживались по разным номерам трамваев, кому куда. В основном все мы садились в трамваи, которые шли до метро, а Каток садился в трамвай, который довозил его прямо до дома, поэтому в трамвае мы продолжали слушать байки Шаха, и вставлять, уже не стесняясь Катка, свои шутки и приколы, громко смеясь на особо удачные шутки. В это время трамваи шли уже практически пустые, только на проспекте Динамо, где было много спортивных клубов и большой спортивный комплекс «Динамо»,  в них садились спортсмены после вечерних тренировок,  частично заполняя собой и своими сумками вагоны.  В основном, конечно, дружили втроём Шах, Кирюха и Я. Остальные были рядом, просто, потому, что с нами было интересней, и поговорить серьёзно можно было, и время нескучно провести и денег заработать при удобном случае, да и просто повеселиться всегда было можно.  Наша троица была разносторонняя во всех отношениях. Могли и об искусствах порассуждать, и о политике разумно поговорить (насколько в то время это было возможно), и о науках поспорить в меру своих знаний, не говоря уже про шутки, которые мы отпускали в неограниченных количествах, учитывая способности Шаха, заводиться с пол оборота. Да и все-таки родители влияли на воспитание своих детей. У Шаха отец был заместителем председателя исполкома одного из районов Ленинграда, а мать работала завучем школы, у Кирюхи отец был пенсионером,   раньше работавшим главным инженером  металлообрабатывающего завода, а матушка была прокурором Сестрорецкого района Ленинграда, то же на пенсии. Кирюха был поздним ребёнком, его родители познакомились в войну, и первый их ребёнок умер от трудных условий войны, и сказалась блокада.  У меня родители то же по тем временам были люди не бедные, с автомобилем и дачей, да и учился я вполне хорошо в физико-математической школе,  с головой то было всё в полном порядке. Главное мы все трое были упёртые ребята, и своих целей старались достигать. Цели, правда, ставили себе разные, а у кого-то их тогда просто не было, просто пока плыли по течению и всё.
            Мы любили кампанией гулять по Петроградской стороне, не далеко от клуба. Она всё-таки из всех районов города была наиболее уютным, как бы домашней. Улицы здесь были более узкие и были ближе  друг к другу расположены, кварталы были маленькие из четырёх шести домов, чувствовалось, что застраивали и селились здесь простые люди и участки для застройки выделялись совсем небольшие, не дворянам чай давались.  Поэтому все дома с ярко выраженной архитектурой на петроградской стороне были только на значимых проездных проспектах. Они, были, более престижны, и удобны для проезда в каретах, в то ещё не автомобильное время.  Эти богатые проспекты рассекали бедную  Петроградскую сторону на укрупнённые кварталы. Они соединяли между собой въезд в центр города, ближайшие дачные пригородные места на Каменном и Крестовском островах и выезд из города в сторону чухни - Финляндии и на север страны в Архангельск и Мурманск. Гулять по миниатюрным улочкам было приятно, автомобильного движения почти не было.  Периодически садились отдохнуть на скамейки в небольших сквериках, которые были разбросаны практически через каждую улицу по всей Петроградской стороне.  Они были совсем маленькие, и представляли собой, два три дерева и между ними пара скамеек. В основном рассуждали о будущем, старясь представить его себе и себя в нём. О гребле не говорили, её хватало и так, и её в будущем, почему то не проговаривали. Наверно потому что для Шаха это было просто очередное увлечение. Он всё больше представлял себя, каким то «серым коммерсантом», в виде директора  магазина. Видимо должность его отца давала ему возможность так представлять себе своё гарантированное будущее. Кирюха в основном пытался свести разговоры к чувственной оценки и восприятию людей, и их нравственности. Меня больше интересовали проекты развития науки и городской сферы. Но в целом все с удовольствием участвовали в обсуждении той или иной темы более интересной для кого-то одного, но будучи интересной для всех всё же пытались выразить свое отношение и видение обсуждаемого вопроса, ни взирая на его тему. А в основном-то просто балагурили, гуляя по старинным улочкам Петроградской стороны. Мы просто гуляли и бесцельно заглядывали во все витрины промтоварных магазинов.  По нынешним  меркам заглядывать туда было вроде бы и не чего, разнообразием, точнее красочностью витрин и прилавков они не блистали, но это скорее была привычка, невольно приобретённая от родителей. Сами витрины не представляли интереса, экспозиции там менялись редко, от силы два раз в год, к новому году или к лету, это понятно, смена времён года. Смотрели в сами салоны магазинов, на предмет,  не образуется ли там очередь, у какого ни будь прилавка, сами по себе очереди просто так в то время не образовывались, если только, как тогда говорили, чего ни будь импортное, интересное и дефицитное, не выбрасывали на прилавок. Если мы натыкались, случайно, на такую образующуюся  очередь, мы быстро встраивались в неё. Если могли, конечно, встроится в начало очереди, и конечно смотря какой дефицит выкидывали на прилавок для распродажи. Суть была проста, если было что то интересное, то очередь близкую к прилавку можно было просто продать особо не терпеливым занимающим последнее место в конце длинной очереди. Потому что была велика вероятность, что людям стоящим ближе к концу очереди товара могло и не хватить. Цена была не велика и в зависимости от ценности товара, могла колебаться от пятидесяти копеек до пяти рублей. На более дорогостоящие товары, очередь из стихийной, быстро превращалась в самоорганизаванную.  С записями на ладошках, или записями, в каком ни будь затёртом блокноте или ученической тетрадке, если предполагалось, что очередь будет существовать весь день, или несколько дней. При этом переклички, отметки осуществлялись каждый час, и не отметившиеся тут же жестко вычёркивались из списка очереди. Отметки производились регулярно и строго, невзирая на час и время суток. Таков был безжалостный естественный отбор очередников. Организовывалась общественная инициативная группа, которая следила за порядком у прилавка, что бы подходили люди по списку, и персоны осуществляющие перекличку и отметки присутствия очередника по очереди. Более серьёзные и дорогостоящие вещи вообще продавались по предварительным долгосрочным записям, а на некоторые товары государство само организовывало очередь по записи. Но это касалось таких товаров как дорогие мебельные гарнитуры, лодки, катера, мотоциклы и конечно машины. В общем, по ходу прогулки мы не упускали возможности подзаработать на пустом месте. Лишние, несколько рублей, никогда не могли помешать. Простая бутылка пива стоила всего 30 копеек, а бутылка водки 3 рубля 62 копейки, пирожок с мясом 10 копеек. Сдать пустую бутылку, в специальный приёмный пункт, стоило 10 копеек, две пустых кружка пива в розлив. Поэтому Ленинград был чистым. Весь мусор и отработанная тара сразу сдавалась в специализированные приёмные пункты, бумага, метал, дерево, бутылки. Пластика тогда практически не было.
  Тогда, в то время, наверно нас называли золотой молодёжью.   Шёл 1971 год, и осень в том году была очень холодная с резкими заморозками, особо ветреная и дождливая. Может это и повлияло на то, что Шах зимой уже перестал ходить на тренировки, но связь с нами не потерял. Он не любил дискомфорт, да и особо напрягаться то же было не в его стиле. Он был очень способным, ему всё давалось довольно  легко. Все упражнения, техника гребли, он всё схватывал на лету, но быстро терял интерес, и не видел смысла заниматься дальше, и особо напрягаться на тренировках он не любил.  Даже играя в футбол, он то вспыхивал, супер активностью и разными финтами, забивая гол, то просто бегал трусцой по краю поля, не проявляя ни какого интереса, лениво отбивая пасы, изображая из себя старого аса. За ним, в его поведении, явно проглядывалось отношение его родителей к стране. Внутренне, его всё очень раздражало . Он уже хотел получить от жизни то, что ему пророчили родители. При этом он даже не задумывался, достоин он этого или нет. Он просто с нетерпением ждал, когда ему это всё выложат и положат перед ним на блюдечке, что бы он мог жить в своё удовольствие.  Осуждая плебеев за их неумение красиво жить, так он называл простой народ. В общем, нёс ту отсебятину и «чушь», которую слышал дома на кухне от родителей, не вникая в смыслы разговоров взрослых. Сейчас бы их назвали «либерастами» или «дерьмократами».
       Всё это Лето мы провели в городе на местных сборах. Но не искать приключений не могли. Поэтому все воскресные выходные  всей компанией проводили на пляже у «Центрального городского» яхт клуба. Или иногда ездили на электричке за город на озёра в район Кавголово, или в Сестрорецк к «Кирюхе» домой на пляжи Финского залива. Конечно, дурачились столько, сколько могли. В городском транспорте собирали мелочь у кассы, на которую потом покупали жареные пирожки, лимонад и билет на электричку. Это был старый прикол у молодых спортсменов. Команда окружала в трамвае или автобусе кассу самообслуживания, не давая другим пассажирам подойти к ней, что бы опустить деньги и оторвать проездной билет. И все пассажиры по привычки просто просили передать деньги, оплатить проезд и оторвать им их билет, что мы и делали, правда, деньги естественно не опускали в кассу, точнее, делали вид что опускали, стучали монеткой по кассе,  и  в свой карман, а билет, оторвав, передавали пассажиру. Таким образом, к примеру, за поездку от клуба до «Финбана», так тогда называли Финляндский вокзал, мы умудрялись насобирать на шесть пирожков и две три бутылки лимонада и на один билет на электричку. Правда и цены тогда были копеечные. Проезд в автобусе стоил пять копеек – «пятачок», пирожок 10 копеек, бутылка лимонада 20 копеек, билет на электричку до Сестрорецка стоил 30 копеек. Цены то были «божеские».  Садились в электричку с одним билетом на всех, всегда можно было уговорить контролёров, если такие появлялись в вагоне, что бывало очень редко, что купили на все оставшиеся деньги, и обычно нас не штрафовали, да и контролёры ездили очень редко, мы просто доезжали до нужной остановки без проверок. И выйдя из электрички, гурьбой бежали к пляжу, распугивая встречных дачников и отдыхающих. С ходу определяли место своей лёжки на пляже, и на бегу скидывали туда свою одежду, бросая её на место лёжки, и с ходу атаковали воду, без раздумий бросаясь в неё.  При этом по любому действию мы хором орали нашу любимую кричалку «НЕ ЖАЛЕТЬ!!! НИ СЕБЯ!!!! НИ ДРУГИХ!!!».  Начинал, кто ни будь один, выкрикнув первое слово «не жалеть», а все остальные кричали «ни себя, ни других». Смысл был в настройке на сплоченность команды и преодоление физических трудностей.  Возникла эта кричалка какой-то весной на сборе в Кавголово. Когда нас после тренировки отчитал Каток, назвав нас наверно раз двадцать не кудычными «жопниками» и что он только зря время теряет, занимаясь нами. Он так же в конце добавил, что нельзя жалеть себя в лодке, ни себя, ни других членов команды. После этого разговора, мы сначала были очень обижены на Катка, но потом, остыв и обсудив сложившуюся ситуацию, признали, что мы действительно жопники, и тренировки особенно последнюю откровенно сачковали. Тут же решили «Не жалеть, ни себя, ни других».  И тут Шах сразу ещё раз это прокричал, и сказал что это отличный командный девиз.  Мы тут же все приободрились и начали сначала в разнобой, но с каждым выкриком всё слаженней выкрикивать «Не жалеть! Ни себя, ни других».  В тот вечер мы ходили и орали свой девиз до самого отбоя. Очень он нам понравился, им мы выражали свое единство, упорство и решимость с отсутствием страха. По  крайней мере, нам так казалось, впрочем, наговорили мы в тот вечер огромное количество определений нашего «девиза – кричалки», и она нам после очередного выкрика нравилась всё больше и больше, а мы казалось, сплачивались всё крепче и крепче, превращаясь в единую команду.  С того момента мы старались всё делать не показывая вида на страх и сомнения. Поэтому мы и купались в дальнейшем и в это лето в любую погоду, не смотря на температуру воздуха и воды.  Мы просто бежали и прыгали в воду и орали свой девиз, особенно трудно было окунуться, когда погода была прохладная и ветреная, даже в дождь было легче и проще прыгать в холодную воду, чем в пасмурную с хорошим ветерком. Потому что, даже пробежав километр от электрички, при прохладном ветре организм не успевал разогреться, и приходилось греться уже в холодной воде, активно гребя во всю силу работая мышцами рук и ног. Особенно было неприятно, когда ты забегаешь в воду, и на тебя, из-под твоих же ног, начинают лететь первые холодные брызги воды. Тело ещё не разогрето, и это ещё больше усиливает неприятные ощущения до непроизвольной  дрожи рук и ног. Надо было иметь определенную силу воли, что бы ни остановиться, зная, что впереди тебя ждёт,  откровенно холодная купель.
         Так мы проводили летнее время на сборах и на пляжах. Пили неправедно добытый лимонад с пирожками и на спор делали один и тот же прикол, который со временем отработали до автоматизма, и научились это делать почти все. По началу, это сделал на спор Шах, но неуклюже,  с падением на песок с голой попой, в центре пляжа у яхт клуба. Суть прикола была такая: надо было просто в центре пляжа переодеть мокрые плавки на сухие трусы, на виду у всего пляжа.    Это казалось просто, но как всегда трудности ждали в мелочах и простоте и координации движений. Все естественно стеснялись, и поэтому все движения были скованные. А надо было всего лишь решительно выйти в людный центр пляжа снять мокрые плавки и надеть сухие трусы, на глазах у всех. И что бы никто из окружающих не понял, что произошло, и что такого сделал этот парень. Весь вопрос был в скорости действа. Поэтому после провала Шаха ради дальнейших приколов решили продолжить такие шутки и дальше, по очереди. Здесь конечно у всех сразу заработала соображалка, как лучше и быстрее это сделать. Конечно, обсуждалась эта тема не одну неделю, вспыхивая с новой силой после очередного выходного и фиаско одного из нас. Но всё-таки общими усилиями после месяца позора очередного одного из нас, мы  придумали, что плавки и трусы надо снимать и одевать одним движением,  и дело начало становиться на лад. Оставался только вопрос тренировки, чем мы и занимали выходные следующего месяца.  Суть была такая, надо было, уже держа сухие трусы в одних пальцах рук, другими пальцами мизинцами снять мокрые плавки (одно движение вниз) и встречным движением вверх сразу одевать сухие трусы. При чём, после многоразовых тренировок это получалось молниеносно, окружающий народ даже не понимал что происходило. Со стороны это выглядела так, стоит парень чуть сгибается и быстро делает движение руками и ногами, и всё, и выпрямляется уже в других трусах и  другого цвета.  Правда, пока мы тренировались, не обходилось без смешных курьёзов. Я не говорю уже про простые падения, и наши голые задницы на песке с запутавшимися в ногах трусами. Иногда сняв мокрые плавки, сухие трусы падали с пальцев перед собой. Такое как-то случилось с Шурой и Жердяем. Шура тут же просто упал плашмя в песок, выставив собственный зад на всеобщее обозрение,  а  Жердяй  от неожиданности чуть согнувшись просто замер как истукан, на потеху всем вокруг.  И если у Жердяя всё кончилось быстро, он просто очнулся от ступора и подняв трусы надел их.  То Шура плашмя упал на песок и стал само зарываться, и просил дать ему что ни будь прикрыться. «Да что вы, не люди что ли» ревел он на пол пляжа, чем ещё больше привлекал внимание народа. Естественно, чем больше он пытался зарыться в песок, тем активней мы смахивали своими футболками песок с его задницы, что всё больше и больше его бесило. И наконец, когда мы хором проорали нашу кричалку «Не жалеть. Ни себя, ни других», Шура с криком сволочи, вскочил и голый бросился в ближайшую кабинку для переодевания, благо она была совсем рядом метрах в пятнадцати. Оказывается, он наблюдал, когда она освободится, и когда оттуда вышла какая-то тетка, он вскочил и рванул туда с такой скоростью что, не рассчитав снёс кабинку, и упал вместе с ней на бок, правда успев в неё вбежать. На пляже наверно на минуту после грохота падения будки вместе с Шурой воцарилась тишина, и потом разом раздался наш гомерический хохот, а весь пляж расцвел в улыбках. Оказывается, к таким Шуриным действиям привело то, что он в песке, зарываясь в него, потерял и трусы и плавки.  Помощи от нас, по крайней мере, в ближайшее время, он точно не мог ожидать,  и  решился на отчаянный шаг, рывок в будку. Потом постоянно хохоча, мы пару раз для смеха пытались поднять будку выше  Шуры, вытряхнув его из неё, но он в ней висел, как приклеенный, поэтому поняв, что его оттуда не вытряхнуть, поставили его с ней на место, и ещё немного пошутив, нашли его трусы и плавки, и вернули их ему. Все эти шутки ни в коей мере не отражались на наших взаимоотношениях, потому что все понимали, что всё это делалось без всякой злобы или оскорблений. Но тренировки сказались на результатах. Некоторые из нас стали даже спорить, что смогут это сделать в метре от загорающих девчонок. Это конечно был Шах, за ним Кирюха, и я неожиданно для самого себя поддержал их спор. Первым начал Шах, и из-за самоуверенности  опять попал в неловкое положение.  Плавки он снял, а вот трусы сумел одеть только на одну правую ногу, но, нисколько не смутившись, прикрылся трусами и гордо насвистывая, удалился в будку для переодевания. Зато девчонки долго смеялись и потом мы с ними познакомились и провели вместе весь день на пляже, играя с ними в волейбол. Я вместе с Кирюхой проделал этот прикол в другие выходные, при этом мне достались толстые тётки, а Кирюхе совсем молодые, чуть не дети девчоночки. Но мы сделали всё моментально, так что те даже не успели внимание обратить, что мы сделали. Мы купались и загорали, периодически соревнуясь в заплывах и нырянии. В заплывах на короткие расстояния всегда побеждал Шах, а если заплыв был длиннее ста метров, то всегда первым был Шура, а вот в нырянии, кто дальше, всегда побеждал я. И на длительность задержки дыхания под водой  всегда побеждал я. У меня был самый большой объем легких. Более десяти тысяч, почти одиннадцать тысяч кубических сантиметров. Точно замерить медицинские сёстры не могли, поскольку объём бака, куда надо было дуть, был, как раз рассчитан на десять тысяч кубиков, и остальной воздух, который я вдувал в бак, с бульканьем выходил наружу. Это потом в сборной точно определили объём моих легких, специальным прибором, рассчитанным на такие объёмы. У меня он оказался  почти одиннадцать с половиной тысяч кубиков. Великолепный показатель, учитывая то, что у простого человека объем редко превышает три тысяч кубиков. А у меня был объём в три раза больше. Поэтому я был прекрасным ныряльщиком.
        За лето пришлось пару раз подраться.  Первый раз мы нарвались на подвыпивших подростков, таких как мы. Им не понравилось, что мы громко обсуждали какую-то ерунду. Дело было на Петроградке. При этом они думали, что нас всего трое, а их было шестеро, и они легко разберутся с нами. Дело было в том, что я, Шура и Сабо отошли в кустики отлить по маленькому, а Шах с Кирюхой и Жердяем ждали нас у подворотни.  Ну и от скуки, что бы ускорить нас проорали несколько раз кричалку, а та компания в ближайшем скверике распивала три пол литры водки и одному из них, самому здоровому, наши крики не понравились, он подошёл и начал выставлять своё недовольство, приставая к нам, но он не знал Шаха.  Тот завёлся сразу с пол оборота, и быстро, не дав тому договорить своё недовольство, посадил его на пятую точку. Он просто его резко толкнул, и тот не успев от резкости переставить ноги, шлёпнулся на пятую точку. На что сразу среагировали остальные пять человек, и высказывая всё что они о нас думают почти сразу пошли в атаку без выяснения каких-либо отношений, даже не подняв своего заводилу. Он встал сам и быстро пошел, напирая сзади на своих, пытаясь встать в первые ряды.  Они были храбры вшестером на троих, уверенные в своём превосходстве. Наши сплотились,  встав плечом к плечу, и стали медленно отступать в сторону сквера, где были мы.  Те, махали кулаками, пытаясь ударить кого либо из наших, но это у них плохо получалось. Мешала выпитая водка и то, что наши дружно отражали их довольно неуклюжие выпады. Наши почти отступили до скверика, где были мы, и тут из кустов вдруг появляемся мы. Я всё это наблюдал с самого начала, и громко сказал Шуре и Сабо «ну что разомнём бока клоунам», что бы немного испугать наступающих. Сам по себе наш выход был полной неожиданностью для нападавших. Вдруг из–за кустов и деревьев появляются три громилы под два метра ростом, и заявляют, что сейчас разомнут  и  раздробят им бока. Наша подвыпившая компания опешила и остановилась, чем сразу воспользовался Шах, выкрикнув «вперёд, не жалеть ни себя ни других. Дальше уже было не интересно, потому что всё закончилось за три секунды не успев начаться. Мы все разом сделали два шага вперёд и успели сделать только по два удара, первые в челюсти, а вторые уже в вдогонку по падающим телам. Потом минут пять приводили их в чувства, и когда большинство их очнулись мы спокойно пошли дальше. А те остались сидеть на асфальте, мотая головами не понимая, что с ними произошло. Вот второй раз уже чуть не досталось нам. Это случилось в Сестрорецке. Мы были у Кирюхи и после пляжа прогуливались по центральной улице, шли по направлению к вокзалу. Нас было четверо мы втроём и Шура. Это был уже август, белые ночи уже прошли, и вечером темнело как на юге быстро и сразу, в Питере есть такой отрезок времени в августе. Мы шли по проспекту, что-то обсуждая, и как всегда с приколами и шутками со стороны Шаха. В очередной раз, отпустив какую-то шутку встречным девчонкам, Шах стал догонять нас, так как, отпуская свои перлы, он остановился и отстал, и тут раздался голос требовавший Шаху остановиться и извиниться. К Шаху такого рода неприятности просто сами липли, ничего и делать не надо было. Он ввязывался в них сразу с пол оборота.
Из прохода в местный двор выходили пять опять подвыпивших молодых мужика. Один в центре стал выставлять претензии, что мы обидели его девушку. Девушки в составе трёх лиц стояли рядом и уговаривали «Юрика», что их никто не обижал. Но Юрик стоял на своем и затыкал свою девушку, что бы та не мешала. Видимо Юрик  с друзьями был настроен на драку в присутствии своей девушки и её подруг, что бы ей, что то доказать или покрасоваться. Они не слушали девушек, которые уже хором говорили, что их никто не обижал, а напирали всё более грубо и сурово с требованиями извинений, а то они сейчас накажут обидчика, предлагая Шаху пойти один на один. Кирюха негромко, что бы слышали только мы, сказал, что одного Шаха отпускать нельзя, так как это были ребята, явно побывавшие в местах не столь отдалённых.  И если драться то всем вместе, что бы, Юрик не смог воспользоваться заточкой, потому что Юрику его друзья не дадут это сделать, если драка будет общей.  А один на один они ни чем не рискуют, отвечает только Юрик. Бить не жалея, вырубать стараться сразу, сказал Кирюха, пока продолжался бессмысленный спор Юрика с Шахом, обидел не обидел.  Они завлекали нас постепенно во двор дома. Девчонки плюнули на пьяного Юрика и ушли, тут то всё и началось. Юрик для затравки толкнул Шаха,  тот не выдержав, сразу въехал Юрику в челюсть, да так въехал, от всей души видимо, что тот до конца драки так и провалялся на земле. А его кореша сразу полезли на нас. Дрались они, от всей пьяной души, вкладывая в свои удары все силы. Но по большей части они или попадали вскользь или вообще промахивались, потому что мы быстро реагировали на их замахи и предугадывали, куда пойдёт очередной удар, и отклонялись, но если те попадали, то это чувствовалось всем организмом, особенно если пропускал удар в лицо. Правда их удары долетали до нас уже на излёте, и нам попадало не так сильно, но чувствительно. Через пять минут активного бокса ребятки быстро скисли, и старались перейти на борьбу в партере, а мы только начали разогреваться. Мы им не дали такой возможности, и точными ударами в лицо, быстро расквасили их пьяные морды в кровь, после чего один из них вышел из драки и сказал своим и нам, что всё хватит, развлеклись, на чём драка и закончилась. Мы отделались синяками на руках, да и Шаху ещё сломали ребро, но об этом мы узнали позже. Они подошли к Юрику и стали его приводить в чувство грубыми толчками в спину, всё-таки виновником всей этой бузы был он, а пролежал без чувств и дела всю драку, как-то это не справедливо решили его кореша. И когда Юрик пришел в чувства сказали ему, что он им должен ещё литр водки, так как дело он затравил, а сам провалялся, отдыхая, а они за него отдувались. Юрик попытался опять на нас полезть, но ему парни сказали, что уже хватит, а то они сами ему накостыляют, если он сейчас же не выставит литр водяры, и не спеша удалились в магазин, была слышна только ругань и мат Юрика. Дальше мы, уже спокойно, потирая ушибленные места,  дошли до вокзала и успели ещё вскочить в уходящую на город электричку. Так с приключениями постепенно заканчивалось лето.
       Всю осень мы ходили на разные выставки в основном Московских художников. Почему то в этот год их было много, почти одна за другой проходили в выставочных залах города. В основном нас по ним таскал Кирюха, он очень интересовался живописью, правда не то что бы самой живописью или каким либо художником, я бы сказал, что он больше интересовался манерой их письма. Он изредка при нас пытался рисовать, но у него ничего не получалось. Он пытался это скрыть, но от нас это не ускользнуло,  мы старались не замечать, что видим его потуги. А он на выставках старался умничать стоя у картин, пытаясь доказать нам, что все художественные критики сами ни черта не понимают в живописи. Он пытался доказать что манера письма не играет ни какой роли, и что живопись надо чувствовать как музыку, а не разбирать полотно на составные части. Его право, он так понимал её. А рисовать совсем не мог, и это его очень доставало. Но, в будущем, в конце концов, своего добился, и всё-таки окончив художественное училище им. Мухиной через двадцать лет  стал довольно известным в своём жанре, и узких кругах художником в Петербурге.
   Той холодной осенью на Октябрьские праздники мы гуляли по Приморскому парку, катались на аттракционах и бесцельно бродили по аллеям парка, споря на разные интересные для нас темы. Было холодно и ветрено, и на выходе из парка мы решили зайти в старую пельменную, стоящую между входами в  Приморский парк и ЦПКиО прямо на краю берега Невки. Аппетит мы нагуляли быстро и большой, что при такой холодрыге было естественно.
       Нас было четверо,  с нами был Шура. Он частенько ходил рядом с нами, а так как был довольно не разговорчивым, то практически не вмешивался в наши разговоры, если только его о чём-либо не спрашивали. Шах, увидев полупустую пельменную,  что было неожиданно в праздничный день, предложил зайти поесть и раскатать бутылочку другую винца в честь праздничка.  Мы, пошарив по карманам, сказали, что зайти не на что, всё прокатали на аттракционах. Но Шах, хитро улыбнувшись, сказал, что он сегодня всех гуляет. Оказалось, что ему в честь праздника, и отец и мать, независимо друг от друга одарили его довольно крупными суммами денег, так как они, его родители, были приглашены на какой-то праздничный прием за городом, и Шах будет два дня дома один.  Они ему дали  каждый втайне от другого родителя по тридцать рублей. У него было на кармане целых шестьдесят рублей, и он теперь всех угощает. Конечно, всё это было разыграно Шахом с гусарской удалью. Ему очень хотелось покрасоваться перед нами и вообще на публике. Воспрянув совсем замерзшим духом всей компанией мы, балагуря, ввалились в пельменную. Она была почти полупустой, народу в парке, для праздника, гуляло явно маловато. Повар в пельменной в расчёте на праздник и большой прилив народа в парк в честь праздничка, заготовил много разных праздничных салатов и закусок. Как требовалось встречать все государственные и партийные праздники, и «Проверяющего», который обязательно заходил с проверкой. Всё-таки это было людное общественное место, скопления людей в дни праздников. Это нам повар рассказал после того когда мы уже подвыпив угостили его соточкой. Проверяющий из райкома появился через несколько минут после нас. А сейчас зайдя в зал, мы выбрали столик в углу у окна, где мы не мешали бы ни кому и имели свободный проход к кухне и выходу. Столик был на четверых, но мы, попросив разрешения у администратора, сдвинули два стола стоящих рядом и устроили себе вполне просторное место, и пошли к буфету делать заказ. Замерзший народ особо не обращал внимания на наши действия, тем более что мы ни кому не мешали, а зал, как я сказал, был полупустой. Зал мог вместить человек сорок, за столами сидело наверно человек двадцать пять. Поэтому  мы чувствовали себя свободно и у буфета острили по поводу закусок, вспоминая анекдоты на тему общепита. Буфетчица была в хорошем настроении и подыгрывала нам, почуяв видимо, что мы с деньгами и решили тут у них залечь. В общем, она угадала, потому что нам четверым на ресторан не хватило бы денег, да и никто нас туда не пустил бы, молоды ещё были и молодо выглядели. И тут появился «Проверяющий». Мы это поняли по заискивающему тону буфетчицы. Тот как хозяин начал задавать глупые вопросы. Она заискивающим тоном чего-то отвечала. Мы, стоя рядом начали его прикалывать, что тут не работает туалет и ему надо бы его проверить и разобраться, а то рабочему человеку, если приспичит, не куда будет сливать, и они загадят всю округу. Мы возмущались громко  с эмоциями и напором на «Проверяющего». И тот, зарядившись нашим напором, сразу пошёл к администратору выяснять, почему не работает туалет в Его! ответственное время.  Раздались его истеричные крики из кабинета заведующего, минут пять он грохотал, потом шум резко прекратились, и он ушёл, так и не проверив кухню и не выкушав ассортимент блюд с винцом, как обычно он это делал уже лет пять. Сдерживая смех, в зал вошёл администратор и рассказал буфетчице что произошло. Оказывается, войдя к администратору, «Проверяющий» сразу стал орать, изображая из себя большого и серьёзного начальника. Он орал так громко, что бы все работники за стенкой слышали, а администратор не мог понять, чего и почему тот так орёт. Когда тот выдохся и на секунду прекратил орать, чтобы перевести дух и восстановить свой запал, администратор успел спросить, в чём собственно претензия. А ваш туалет? Спросил Проверяющий. А что туалет? Переспросил администратор, как это что, опять начал орать «Проверяющий», почему он в ответственное время не работает, когда народ гуляет и отмечает важные праздники и не может справить естественные надобности, продолжал орать «Проверяющий».  Так у нас нет туалета, сказал администратор, выбрав момент, когда тот набирал воздуха для следующей тирады. Почему нет! Опешив спросил Проверяющий. Как это нет!  Опять заорал «Проверяющий», пытаясь продолжить начальственную взбучку. И никогда не было!  Сказал администратор. А куда же вы ходите?  Опешил он.  Уже по инерции задал он вопрос. Да тут сразу у входа в парк налево, ответил администратор, там специально построено большое новое общественное заведение. И тут до «Проверяющий», наконец, дошло, что он попался на нашу дешёвую разводку, рассчитанную на простого дурака. Он утверждающе тихо спросил у администратора: что за стенкой на кухне, всё хорошо слышно? Администратор утвердительно кивнул головой, вы же сами знаете, стены же здесь фанерные. Тогда я лучше, наверное, пойду, сказал Проверяющий, расписался в журнале проверок и смущённо ушел. Но не забыл захватить с собой заранее приготовленный для него кулёк с продуктами и выпивкой. Администратор, всё это рассказывая, буфетчице, гомерически хохотал показывая нам большой палец, мол молодцы ребята, и мы смеялись вместе с ним. Так кто его послал в сортир, спросил администратор, да вот ребята показала на нас буфетчица. Да ребятки, вытирая слёзы от смеха, сказал администратор, теперь это у нас станет анекдотом. А если дойдёт до райкома, «Проверяющего» точно сменят, да и туда ему дорога, занудой был жуткий и хапуга. Всё время на халяву пил и закусывал. Так что ребятки теперь спокойно можете гулять тут, «вам мой респект, повеселили от всей души». Мы конечно расшаркались, мол, если надо вызывайте, с хохмим по лучшему разряду.
 Эта пельменная была самым демократичным и доступным местом для нас, где мы могли и поесть и выпить, и никто слова не скажет поперёк. Тем более после такого нашего представления. Ценники были очень демократичные.  Порция пельменей со сметаной и маслом пятьдесят  копеек, кусочек хлеба одна копейка. Все салаты по тридцать копеек. Бутерброды с твердокопчёной колбасой, или с красной икрой были самые дорогие по одному рублю за штуку, но они были выставлены только в честь праздника, а простые с селёдочкой, скумбрией, докторской колбаской или российским сырком стоили вполне демократичные пятнадцать двадцать копеек. Поэтому в честь пятьдесят четвёртой годовщины Октября мы себе решили позволить очень даже многое, в общем, решили гулять по-гусарски. Правда из выпивки было только одно вино «Кизлярское», в общем, ничего, марочное, крепостью 15-17 градусов, единственное сахара было многовато, оно было десертным. Но нас это не смутило, да и обратили мы внимание только на крепость.  Это все-таки не сухие вина, где крепость не превышала 10-12 градусов. Все портвейны были 18 градусные, поэтому 15-17 градусов нас вполне устроило, единственное, что огорчало это стоимость, которая на 50 копеек была больше чем у простого портвейшка, но его не было. В честь праздника завезли марочное, хорошо, что хоть крепкое. И тут я вдруг вспомнил, что нам всем в этом году исполнилось по шестнадцать лет, шёл 1971 год и мы все стали почти совершеннолетними. Это я вспомнил наверно, потому что у меня только что не давно, прошёл день рождения. Это моё заявление ещё больше всех оживило и прибавило веселья, оживилась и буфетчица и сразу предложила нам как своим, якобы оставшиеся с прошлой смены, как она сказала, четыре бутылочки три семёрки, был такой портвейн в ходу. Причем ценился питерского разлива местного ликероводочного завода, он был натуральный из винограда, а не разлива предприятий металлургического министерства. Был и такой. Вот такого металлургического разлива это была откровенная дрянь, им даже можно было заборы красить. К счастью нам предложили нашего ленинградского разлива, мы за это взяли все салаты и бутерброды в ассортименте, даже с икрой и копченой колбасой, а пельмешки сказали мы, закажем попозже. Всё это нам обошлось меньше десяти рублей, что то около восьми, и это вместе с вином. Буфетчица сказала, что для нас всё принесёт сама и послала нас за столики. Она за минуты три обслужила вновь зашедших клиентов и быстро накрыла наш стол свежей скатертью и принесла, что мы заказали, и ещё дополнительно бутылку марочного от администратора, и попросила, что бы мы семёрками не светились, а сделали вид что пьём, что есть в буфете, и наливали семёрку из-под стола. Мы поняли, что это её левый товар, но сказали спасибо, все-таки она нам сэкономила два рубля.  Это почти целая бутылку вина 0,7 литра. Да и долго нам тихориться не пришлось, через три бравурных тоста на четвёртый её бутылки кончились, и мы, раздобрев от выпитого, после уличного холода и оказавшимися очень вкусными салатами, принялись за официальное, легальное «Кизлярское» вино. Заказывая пельмени, взяли ещё четыре бутылки вина, мы поблагодарили повара за его прекрасные салаты, в ответ на наше признание его поварского искусства он пообещал нам сделать исключительно для нас жареные пельмени по его собственному рецепту. Мы согласились, но при условии, что если цены будут стандартные, как на варёные пельмени.   Он  сказал, что бы мы ни чего не говорили буфетчице, а заказали и пробили у неё в кассе простые, но двойные пельмени, а он  сделает специальные со специями жареные пельмени по его рецепту, в благодарность за наш прикол с «Проверяющим».  Начав распивать пятую и шестую бутылки вина, мы закусили их варёными пельменями,  поданные и с маслом, и сметаной и уксусом.  Они были посыпаны ещё перцем, и плавали  в ароматном бульоне. От горячего и выпитого нас немного развезло, и наш разговор приобрел отрывочный, нелогичный и эмоциональный характер, но нам было очень весело и комфортно. Разогревшись, мы сняли тёплые куртки, и наш разговор принял более домашний доверительный характер. Мы клялись в вечной дружбе и вечной преданности, при этом умудряясь параллельно, абсолютно беззлобно, перемывать косточки своим общим знакомым. Шах, как всегда стал представлять, какими мы станем лет через пять-десять. Он не говорил о регалиях или достижениях, он говорил о физическом состояние. Я, например, в его глазах выглядел как греческий борец.  Был сильным, мощным и быстрым, Кирюху он представил себе как французского авангардиста в  берете, и толстовке запачканной красками, а Шуру он неожиданно представил себе как школьного учителя по труду. Более нелепо Шуру я не мог себе представить. Этот человек ростом метр восемьдесят два с могучими плечами, руками и ногами, который мог легко, не напрягаясь поднять двести килограмм в свои шестнадцать лет. Он, долго не подумав, с трудом мог связать несколько слов в предложение, не потеряв при этом мысль. А тут вдруг учитель.  Его вообще иногда было трудно понять, если не знать его. А сильным он был от рождения и не мог понять, почему другие люди не могут то, что может он. Просто он был своеобразным человеком, со своим мышлением. Но очень добродушным, порядочным и преданным другом.
       Так мы сидели, понемногу выпивали и ели, и не заметили, как быстро стемнело, но время было ещё детское всего шесть часов вечера. Поэтому мы спокойно сидели дальше, ведя бестолковые разговоры на самые разные темы, просто ни о чём. Серьезных разговоров и споров просто не возникало, мы отдыхали. Было весело, сытно,  тепло и дружно. Ничего другого и не хотелось. За окном зажглись огни парка, и он превратился в сказочный лес, фонари от ветра качались, нервно  освещая деревья, от этого мир за окном изменялся с каждым порывом ветра, а тени казалось, оживали на глазах. К нам подошёл повар и спросил: его фирменные пельмени подавать или ещё подождать. Мы дружно завопили, что мы готовы снять пробу с его фирменных пельменей, но он должен с нами выпить за наше общее шестнадцатилетние, и налили ему целый, до краёв гранёный стакан вина. От закуски он отказался и как говорится в простонародье, махнул стакан за воротник одним залпом. Мы одобрительно загудели, поощряя его мастерство лить за воротник, и сказали, что теперь готовы оценить и его поварское мастерство. Он демонстративно, по театральному, поклонился и ушёл на кухню. Мы в нетерпенье ждали его выхода. Он появился величаво, высоко  держа поднос правой рукой на уровне головы,  держа левую руку за спиной, поднос сиял бенгальскими огнями по кругу. Его театрализованный выход, вернее вынос подноса с пельменями, имел оглушительный успех. Мы от неожиданности встали и захлопали как в театре, он поставил поднос на наш стол, расшаркался и поклонился как в кино в дореволюционных ресторанах и произнёс «прошу откушать в честь праздничка». Это было весело, дурачились не только мы. Посетители, которые были в зале, то же поучаствовали в этом небольшом представлении, дружно и одобрительно похлопав и прокричали «с днём рождения». Экспромт удался. На столе, всех ждало сверкающее бенгальскими огнями блюдо пельменей. Это действительно казалось шедевром в дешёвой забегаловке. На подносе стояло огромное блюдо, заполненное до краёв золотистыми маслеными жареными пельменями в грузинских специях. Всё было обложено по краям красными маринованными помидорами  вперемежку с солёными огурцами (тогда свежие овощи, глубокой осенью, ни за какие деньги невозможно было достать) свежая зелень пучками (зелёный лук и укроп, они были), и сверху на середине горы пельменей стояла большая соусница с шашлычным соусом. Повар сделал очень просто, он подал пельмени как шашлык в грузинском ресторане, и это имело оглушительный с нашей стороны успех. Мы старались усадить его за наш стол, но он сказал, что ему всё-таки надо ещё работать, народа в заведении к вечеру набилось уже до краёв.  Поблагодарил нас и весь довольный ушёл на кухню, по ходу  махнув за воротник ещё один стакан вина, который ему услужливо Шура всунул в левую руку.  Это блюдо сделало наш стол действительно праздничным, оно ярко и аппетитно  выделялось на столе бенгальскими огнями, посетители с завистью посматривали на наш стол. У нас сразу за столом у всех появились грузинские акценты и мотивы, тосты и все остальные атрибуты Кавказских гор. Потому что все сразу заговорили с грузинским акцентом.  И тут неожиданно мы обнаружили у себя за столом аккуратную женщину в летах, лет сорока пяти, которая пыталась нас поздравить и попросилась присоединиться к нам. Она неожиданно продекламировала, какое то поздравительное или победное стихотворение Окуджавы, мы таких стихотворений ещё не слышали и одобрительно прогудев, пригласили её за свой стол. Она представилась как непризнанная поэтесса, и стала якобы читать свои стихи, это я сейчас понимаю, что она просто чужие стихи выдавала за свои. Тогда много было обиженных якобы властью и не признанных якобы гениев. Она  читала наизусть, и делала это не плохо, стихи известных, но не признанных советской властью поэтов. Это была Цветаева, Бродский и прочие известные ценителям, но не известные ещё нам поэты. Поэтому мы все её декламации воспринимали как смелые откровения. Это сейчас я бы сразу понял, что нас просто разводили. Но тогда, это были наши шестнадцать лет, мы только входили в жизнь и пытались знакомиться со взрослой жизнью, и вообще просто узнавали, что такое взрослая жизнь, и ещё просто неумело изображая из себя взрослых. Шах почему-то сразу заинтересовался ей и видимо включив всю свою фантазию, вдруг представился ей как начинающий поэт.  Правда, по какой-то причине, не помнящий своих стихов, это когда она попросила его что ни будь прочесть из своих стихов. Потом он долго, что то ей втолковывал, как он пишет, и потом не может вспомнить, что написал. Она ему поддакивала и всё смелее подкладывала себе бутерброды с икрой и жареные пельмени из блюда, но было весело, создавалось впечатление какого-то глубокого серьёзного разговора о взрослой жизни. Даже тогда я отчётливо понимал, какую чушь несёт Шах. И тут вдруг  меня что подвигло, и я с ходу с чистого листа придумал и прочел два четверостишья по поводу наших посиделок и их рассуждений. «Был бы толк да толку нет, если тут бес смысла в ступе бестолков, толочь», в общем, смысл такой, но более складно и  длиннее, со временем  точный текст забылся.  У меня просто получилось обыграть в стихотворной форме слова толк и толочь и наше застолье.  Это всеми воспринялось так серьёзно, а у меня они получились так складно, что эта женщина пристала ко мне, что бы я сказал и признался, чьи это стихи. Но когда я решительно сказал что я это только что сочинил сам, она сказала что у меня огромные задатки, которые надо шлифовать и так далее. Попыталась переключиться на меня, но я не поддержал её бредни, и она опять взялась поддерживать фантазии Шаха и налегать на пельмени с помидорчиками и огурчиками,  посыпая всё зеленью и сыром сулугуни, который чуть позже на большой тарелке, нарезанный большими кусками, донесла нам буфетчица, сказав, что повар Толя забыл про него. В разговор Шаха с Поэтессой вовлёкся после меня и Кирюха, обозначив свои позиции по живописи. И потом вдруг оказалось, что Поэтесса ещё вдруг и живописью в юности занималась. С видом знатока, она вступила в полемику с Кирюхой.  Точнее она ловко просто поддерживала разговор и интерес Кирюхи и Шаха, вставляя умные взрослые слова, что им и было нужно, но это я всё понял гораздо позже, вспоминая эти события. А сейчас я сидел и после всеобщих похвал пытался ещё что ни будь сочинить, но Муза уже покинула мою голову. Поэтому откинув бесплодные попытки сочинительства, я предложил тост,  с грузинским акцентом за искусство, все хором поддержали мой тост, и с ходу по два раза выпили за него. Даже Шура, не сообразив, за что выпили уже два раза, предложил в третий раз выпить за искусство. Поэтесса, уже не стесняясь, подставляла свой стакан и просила наполнить его до краёв, говоря как обычно у выпивох, «что краёв не видишь». Захмелев, после двух стаканов, её интеллигентность, куда-то испарилась. Она ещё что то пыталась рассказать про свои знакомства с поэтами, и раза три пыталась прочесть какие то стихотворения, но на средине спотыкалась не могла вспомнить, и не стесняясь переходила на другие темы. Так мы досидели до восьми часов вечера и собрались домой, решив, что пора.  До метро, решили что пойдем пешком, а заодно и проветримся. Поэтесса осталась одна за нашим столом, доедая то, что мы не съели и допивая то, что не допили, периодически бросая в воздух куда то в сторону, что ей ещё только 43 года и она ещё успеет всем доказать. Правда что она хотела всем доказывать, она так и не сказала,  мы уже выходили на улицу. Выйдя из пельменной, мы вздохнули полной грудью, наполняя её холодным отрезвляющим воздухом, нам было хорошо. Встав в круг, мы хором, во всю глотку, прокричали свою кричалку «Не жалеть! Ни себя, Ни других», и обнявшись, пошли в сторону трамвайной остановки.  Мы решили немного проехать на трамвае, пешком телепаться до метро было всё-таки слишком далеко.  На улице была слякоть от падающего, и сразу начинающего таять, мокрого снега. Но в общем эта картина не портила нашего настроения. Нам было хорошо.
     Я запомнил этот эпизод не из-за праздника, а потому что тогда меня как будто что-то подтолкнуло изнутри, продекламировать эти четверостишья, даже не прилагая усилия для их сочинения. Меня как будто осенило, озарило, посетило вдохновение. И мне очень хотелось ощутить это чувство вдохновения, или озарения, ещё раз. Но по моему хотению, моему велению это не происходило. Для этого, видимо, нужно привести свои внутренние ощущения до определенного состояния. Я не стал заморачиваться на эту тему и забыл, но чувство об этом событии сохранилось.  О нём вспомнил, когда в будущем, вдруг, идя по улице у меня в голове сами по себе стали складываться стихи. Шёл и излагал свои мысли в стихотворной форме. Это было так неожиданно, что я испугался, и минут через пять, успокоившись, повторил попытку, и о чудо, получилось. Но это уже другая история. Вообще-то я, конечно, рос большим романтиком.
        Шах стал пропускать тренировки всё чаще и чаще. Но на встречи вне тренировок он не отказывался. Видимо интерес к гребле он потерял, и теперь всё больше и больше уделял внимание девчонкам, просто время пришло.  Мы довольно часто встречались с ним и после. Когда уже стали и чемпионами СССР, и призёрами чемпионата мира. Он оставался всё таким же бес башенным балагуром. Он постоянно периодически, куда-то пытался вытащить Кирюху. То тащил, зачем то в женское общежитие, где какие-то студенты распивали дешёвое спиртное, а он демонстративно обнимался с девчонкой, как будто хвастался, что он уже вырос, он большой. То приглашал, в какие то дешёвые кафе и рестораны, пытаясь  угостить, но мы уже стали профессиональными гребцами, и не поддавались на его попытки затянуть нас в его кутежи. Уже поступив в Торговый институт, он немного угомонился, всё-таки какие-то силы надо было тратить и на учёбу. Мы то же уже учились в Финансово-Экономическом институте, и частенько пересекались с ним в пивном баре «Висла» в центре города, благо институты были не далеко друг от друга, а бар был как раз между ними. Узнав, что мы проводим там пустые пары, он стал туда заезжать, когда мы были там. Как-то когда мы вернулись из Англии, он выпросил у меня джинсовую куртку. Она была ему великовата по росту, но видимо ему так хотелось в ней щегольнуть, что он даже дал мне в залог свой шерстяной свитер из верблюжьей шерсти. И как обычно пропал на месяц, а брал на пару дней. Видимо ему было стыдно, и за своим свитером приехал не он, а  его матушка, так как мою куртку он потерял, или пропил, или проспорил, об этом уже никто не узнает, меня то же дома не было и мои родители по доброте душевной отдали свитер, не потребовав  замены за мою куртку. Моим родителям, особенно отцу не нравились джинсы, он их называл робой для сварщиков.   Шах частенько прогуливал свои занятия и приходил к нам в ФинЭк, пытаясь нас завлечь в очередные приключения. Потом он всё-таки стал, не без протекции отца, заместителем директора, какого то промтоварного магазинчика. Последний раз мы виделись, в каком-то приличном ресторане на Обуховой обороне, куда он нас с Кирюхой пригласил. Мы давно не виделись и оживлённо разговаривали сидя за столиком в углу зала. Делились своими делами и впечатлениями. Но и тут не обошлось без приключения. Шах завязал перебранку с одним из посетителей ресторана и вытянул его на драку прямо в зале. Шах всё время оскорблял своего противника и пятился, вызывая его на первые действия. По ходу отступления, Шах сломал деревянный стул из чистого дерева, а его противник подобрал увесистый обломок и неожиданно сильно ударил Шаха сверху по голове. На этом всё закончилось, Шах потерял сознание и упал на пол. Началась суета, вызвали скорую и милицию. Милиционеры явно узнали Шаха, и оформив, какие-то бумаги уехали. А Шаха забрала скорая с сотрясением мозга. Он в скорой пришел в сознание, но врачи не стали с ним говорить, и увезли его в больницу. Расплачиваться в ресторане пришлось нам с Кирюхой, слава богу, зная Шаха, и я и Кирюха взяли с собой деньги. Не смотря на то, что Шах уверял, что он угощает. Он частенько прокалывался и подставлял нас, и нам это было уже не удивительно. На следующий день он встретился с Кирюхой как ни в чём, ни бывало. Сказал что всё в порядке менты его знакомые, голова в порядке, а о деньгах за ресторан он так и не вспомнил. Кирюха ещё несколько раз потом встречался с ним, я его больше не видел. Через какое-то время он погиб в автомобильной катастрофе, разбился на жигулях отца. Шах как будто предчувствовал свою короткую жизнь и старался насытить её приключениями, втиснуть в короткий отрезок как можно больше ярких событий.  Ещё он успел жениться и стать отцом.
      Наш заряд,  на тренировки ни куда не пропал. Мы продолжали тренироваться, даже не задумываясь о регалиях и достижениях. Нам просто это нравилось, становиться сильными. Лето быстро кончилось, год был удачным, но и он заканчивался в ожиданиях окончании школы, детство подходило к концу и заканчивалось большими ожиданиями перспективного будущего. Мы продолжали жить мечтами и надеждами, которые казались для нас естественными и неотвратимыми.
 Казалось, судьба сама выстраивает наши жизненные дороги, так как хочет. Мы только следовали за её поворотами. Стараясь не попадать в жизненные ямы и ухабы, и старались их объезжать, двигаясь по ней не оглядываясь, следуя за её колеёй.