Окно

Мне часто попадаются истории, которые начинаются со слов: «Этот день разделил мою жизнь на ДО и ПОСЛЕ». Строго говоря, таких дней в любой жизни наберётся много и это не обязательно драма. Например, день рождения. Ещё в детстве я просыпалась и думала: «Ого, мне уже десять. Сегодня уже не вчера. Вчера я была ещё девятилетней». И, поверьте, я чувствовала очень отчётливо разделение на ДО и ПОСЛЕ. Но об этом не напишешь. Люди хотят философии, выводов, успокоения, в конце концов. Или просто хорошей истории.

У меня есть очень устойчивая ассоциация с этим «ДО-ПОСЛЕ».
Зима, я со своей маленькой дочерью лежу в детском отделении инфекционной больницы. Моя дочь, которой на тот момент не было ещё и двух лет, лежит под капельницей и не шевелится. Словно спит. Мы приехали с одной инфекцией, но подцепили другую, гораздо более серьёзную. Несмотря на заверения врачей: «Это невозможно». Ещё как возможно. С другой стороны, что они должны были сказать: «Да, это вполне возможно»? Да. Почему бы и не предупредить? Там вообще много врали. Врали, что одна инфекция не может наложиться на другую. Врали про антибиотики от всего. Врали, что обтирать водкой ребёнка хорошо и полезно. Но ты в полной их власти и абсолютно беспомощен перед их «Вы врач?». В общем, моему ребёнку было плохо, ребёнку моей соседки ещё хуже. Мы ревели вдвоём несколько часов. И ничего не могли поделать. Смотрели на наших хрупких, тонких, бледных детей и ничего не могли поделать. Подменяли друг друга, чтобы сбегать в туалет или душ. И вот после одного такого быстрого забега в душ, я вышла и поняла, что не могу больше идти, не могу больше плакать, ничего больше не могу. Я была высосана до дна, аж трещины пошли. Я стояла у окна, как соляной столб, и смотрела на улицу. По улице брели хмурые люди – на дворе был конец зимы. Серые люди, серые сугробы, серые здания. Напротив стояло здания суда. Самого мрачного серого оттенка из всех возможных. Не хватало только таблички: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Иногда оттуда выходили люди и присоединялись к этому унылому шествию. И у них, как будто было право на такое лицо и сгорбленную походку. Но остальные. Кто-то просто шёл в магазин, кто-то по делам. Но вид у всех был такой подавленный, эшафотный. Кто-то просто гулял с собакой. Кто-то катил коляску с ребёнком. И ни одного светлого лица, ни одной улыбки. Хмурость и серость. Февраль. Мне хотелось открыть окно и крикнуть: «Люди! Если вы не в этих двух зданиях, а идёте мимо них, между ними, вы даже не представляете в каком вы прекрасном мире. Как бы я хотела сейчас идти там рядом с вам, прости идти, зайти в магазин и купить молока или булочку с изюмом. Я бы шла и улыбалась, как дурочка. Я бы так свободно дышала, как никогда в жизни. Я бы так радостно катила коляску, вприпрыжку. Я была бы счастлива, что я между этими зданиями, проскользнула, как между струями дождя. Кислотного дождя». Но я не открыла и не крикнула.

Мой ребёнок поправился. Ребёнок моей соседки тоже. Нас выписали домой. Дочь похудела так, что её пришлось заново учить ходить. В больнице я видела стариков. Хотя больница была детская. Они лежали с внуками. Когда я осторожно спросила, где их мама или папа, они ответили: «Ну так со вторым, он вообще грудничок». А папа работает. У меня спина замерзала тогда от мысли, что с моим ребёнком тогда была бы не я. Что моя маленькая, тоненькая, исчезающая дочь был бы без меня. Когда нас выписали я не могла насмотреться на неё. Как она ест, как играет, как с каждым днём она крепнет и становится тем самым обычным ребёнком. В тот момент я твёрдо решила, что никакого второго ребёнка у нас не будет. Я буду только её. Всегда. Через месяц я узнала, что беременна второй дочерью.

Вы спросите меня летала ли я по улицам после этого? Порхала. Просто пойти в магазин – счастье, просто идти по улице – счастье.
С тех пор прошло много лет, но я мысленно возвращаю себя к тому окну, когда хандра нападает на ровном месте. Очень отрезвляет, подкручивает резкость ощущений, протирает оптику в глазах, делает воздух пронзительнее. Хотя, я очень не люблю те воспоминания и не люблю их вспоминать.