Утром жаренный хлеб

Он слюнявил бычок, а тот не желал тухнуть.

– Пошел я.

– Останься. Утром ждет тебя фирменное блюдо – тарелка каши и кружочки салями. Потом кофе и жаренный хлеб.

– Утром мясо? Жаренный хлеб?

Год назад я уехал от него. Оставил одного в городе-миллионнике. Писал про неполадки в системе водоснабжения, а он таксовал. Говорил, что каждый вечер, как только садится в такси, чувствует себя героем. Спасение одинокой души на темной дороге   – чем не подвиг. Он спасал одного, другого, приносил домой деньги.

Половина, что жила с ним, немного ворчала, так как хотела, чтобы он стал кем-то с больших букв, а ему было достаточно и малых. «Мы что на землю есть пришли?» - говорил он. И правда, но есть все равно надо. Пришлось поменять работу.  И мне тоже. Друзья ведь они мыслят одинаково. Я про настоящих, тех, которых раз два и обчелся.   

Она была красивая. Такая высокая, выше меня на один лоб. С выставленной ровно
спиной и дефилированными замученными ножками. «Вы карлики! Карлики вы!» - кричал ее образ.

Я не любил ее. Для меня было испытанием ходить к ним в гости, сидеть с ней за одним столом и заинтересованно спрашивать про ее уроки английского, которые она давала на дому чаще всего дубовым деткам. «Она что, постоянно дома?» «И что каждый день какие-то люди приходят… ?». «Не каждый. В четверг у нас шопинг-тур».

Он испортился. Не сразу. Но и банан поначалу желтеет. Мне довелось поработать с ним. Занимались страховым бизнесом. Все равно было куда, да и мы в один голос согласились. Страховали, искали новых клиентов, отпускали с богом тех, кому «и так хорошо живется». У меня ловилось плохо, что никак не скажешь про него.

Начальник трюфельная голова (за 60, с завитками, как заброшенный грибник) говорил про друга, что тот читает нужные книжки, поэтому нужные люди к нему и тянутся. Мол, и ты тоже запишись в библиотеку, может быть что-то из этого и выйдет. 

Конечно, он легко находил язык с каждым. «Добрый день! Утро? А я и не заметил. Утро как день». И странно, что друзей было не много – я и очередная «та самая, что…». Он как будто сознательно отвергал возможные отношения. «Пообедать? Конечно. Я позвоню. Почему не позвонил? Замотался».

Ее он нашел к двадцати пяти – она только заканчивала вуз и следующим шагом решала вступить в серьезные отношения. Ему, казалось, было все равно – это она его подхватила на полном ходу поезда, а он просто шел, как обычно ровно, заводя знакомых, чтобы «привет, пока, я позвоню».

Она вклинилась в наш бильярдный сет, когда мне чертовски везло, а он перебрав пшеничного, завалился на диван, чтобы помычать рядом сидящим о том, какой он «везучий». Рядом сидящая, конечно, оказалась, она. Ей тоже «везло» в этот день и они слиплись, как карамельки в кармане. Утром он увидел ее и не сбежал.

Она тоже не торопилась, а сварила ему вполне сносный кофе и завтрак на четверку с плюсом. Обычно – тройка через день. В основном уходил не завтракая. А тут такая история. И «позвоню» сказать язык не повернулся. Она осталась, а потом уже было не удобно. Встречал, провожал.

Идеальных отношений нет вы скажете, попробовал бы кто-нибудь тогда сказать ему об этом. Однажды он проломил гипсокартон до самого локтя. В нем было сила. Накопительная.

- Она, ну точно, не отсюда. Не с нашего города. Мало. Не с земли. А откуда. Не отсюда, я говорю. Может быть, из другого измерения.

Говорить с ним было бессмысленно – он же втюренный. Я все ждал, когда страсти поутихнут и мы продолжим страховать. У меня дела пошли – книжки Платона и Ветхий завет давали о себе знать. А он не читал, он был во власти Антероса, он читал ее, забывая про все, что под-над и по всему радиусу.   

Где мы познакомились? Ммм… В кафе. Пили травяной чай, она трепала моего друга по голове, показывая, кто есть кто, а он глупо улыбался, как заводная кукла (погладишь-улыбнется).

Потом был «Бенджамин Батон» и ее громкий шепот «Не останавливайся!», и они сорвались на втором часу бесконечного фильма. Я съел все купленные чипсы, допил вспененное пиво, и меня мутило пару дней.

- Они не одеты, им только кажется, что они в одежде, - комментировала она между ценными для нее кадрами. - Перед нами ню-ки. Их больше, чем думаешь. Они кругом.

Мне хотелось услышать от друга хоть какое-то доказательство моего удивления – она у тебя же того. Но она любила гомо, педо, она положительно относилась кому не хочется и была солидарна с теми кто за, и мой друг просто шел за ее, превращая ее внутренние позывы в свои.

- Неврастеники любят мир, - вторили они в унисон. - Им нужно больше, чем другим. Внимания меньше. Что-то другое. В чем? Я даже не знаю.

У нее была мама, папа, два брата, бабушка, тетя в Израиле, дядя в Талине и двоюродная родня в Таиланде. Она не испытывала недостатка, а постоянно накапливала людей.

– Коллекционерка. Она их собирает. Прокалывает иголочкой и в альбом.

То, что не делал он, совершала она. То, в чем он не хотел признаваться, устраивало несварение во мне.

Он ее любил, говорил… даже слишком хорошо. При звонке кусал губы и карябал трубку своим шепотом.

– Представляешь, она мне… Я был в командировке.

Однажды она ему изменила, он уехал по работе – открытие филиала, обучение, оценка квалификации персонала. Он, мальчишка, продолжал расти, а я как по закону баланса, пошел на спад. Уехал, скайп существует для того самого, когда далеко и хочется. Но ему все было некогда, он возвращался поздно, когда она уже жевала подушку. Поэтому, его действия можно было предугадать… он  ее простил. Она дополнила коллекцию еще одним экземпляром, но так думал только я.

Мы сидели в кафе. Кричали «Animals», мы пили по второй пиво.

– Ее не будет и что? Я могу ее послать, а потом. Про какую такую гордость ты говоришь? Гордость выдумали холостяки и ненавистники женщин.

Конечно, женщин он любил. Он смотрел на них так, как будто они неприкосновенны, всегда уступал место и при случае подвозил, если даже не работал. На открытии филиала были женщины, но он сохранял дистанцию не потому что боялся или был приверженцем морали, ему просто не хотелось. Зачем, когда есть та самая. 

Мы были с ним дружны, наверное, потому, что я никогда не давал советов. Люди, которые любят давать советы чаще не имеют друзей. Всем нужны друзья, но только для того, чтобы те подтверждали правоту их действий. А эти нудные буддистские правила, нормы, по которым живет треть человечества, а другие страдают, вот бы им подсказать... нет, пшел вон.

И он снова сник. А я как по тому же дебильному закону равновесия, поднялся. То ли начальствующий следил за нами, как на ипподроме, делая ставки, при этом никогда не оставаясь в накладе. Мне предложили работу в Питере, и я не смог отказаться.   

Перед отъездом в Питер, мы сидели за столом. Она суетилась, подкладывала мне ленивые голубцы, как будто старалась замолить грех теперь и передо мной. Сколько голубцов пришлось ей скормить, чтобы он успокоился.

– Запиши нас на первые дни лета.

Конечно, она искала выгоду – в том, что я буду жить в городе на Неве, в предоставляемой квартире, не в центре, но рукой подать. Мы долго стояли на площадке, на балконе не позволяла курить ни она, ни соседи, вовремя вселившиеся и поставившие условия.

– Я иногда выхожу на балкон. Она думает, что я забываюсь, но я помню.

Мне было чертовски жаль уезжать. Хотя я понимал, это чувство вечный спутник расставания.

Они не приехали в первые дни лета. Мы с ним созванивались, он бегло отвечал, что они не могут. Теперь появилось «они», и я был тут бессилен. Я выходил на балкон, чтобы поговорить и покурить (благо, соседей страдающей одной из форм астмы не было).

– Здравствуй.

И он, наверное, выходил. Чтобы что-то ей доказать.

- Я теперь понимаю, что значит затрахала.

Однажды он звонил ночью. Потом днем. Вечером, когда я был с Люцией-татуаж в кафе. В среду 19-го пил пиво на спор с Венькой-стажером. Отоваривался в субботу и потом смотрел нонстопом «Лост». Под «Мad sin» я пытался разгрести накопленные дела.

Питерцы куда более фатальны, они склонны думать, что раз суждено, то оступишься и на ровном месте. Поэтому филиал стал похож на гранитный памятник с нехожеными тропами вокруг. И чтобы провести и не быть Сусаниным, нужна концентрация и отсутствие каких бы то ни было излишеств. Однако сюда не входили посещение фитнес- центра, спа, бассейн, ночные клубы с парами кальяна и Б52. А вот звоночки… от клиентов, от дам, остающихся на ночь еще ничего, но с малой родины (хотя странно называть Москву малой, однако именно такой казалась в тот момент) не воспринимались никак.

Я стал понимать, что без друга мне проще. Он продолжал оставаться мне другом, но все же его значимость стала теряться. Его же не было рядом, когда мне исполнилось 30, не мог мне помочь с купленным диваном. А на выходные он не делил со мной горечь потраченных денег на подвернувшихся «девочек».

Он словно умер. Как и все мои одноклассники, бывшие соседи, да и все те, с кем я был знаком и встречался ежедневно в метро, на липовой аллее по дороге к дому.

Вся Москва перестала существовать. Там ничего не было. Существовал только тот город, в который я приехал. Питер – гранит, Спас на крови, мосты, соединяющие, разъединяющие город, как по швам.

Однажды он мне дозвонился. Я спал и как бывает после громкого обескураживающего все тело звука, делаешь что-то резко – я схватил трубку и нажал «ответить».

- Здравствуй.

Он говорил, а я почти не слушал. Ему было плохо, она не давала ему дышать. Он даже говорил, что убьет ее.

- Не надо.   

Ему казалось, что нет другого выхода, кроме того, чтобы совершить «это». Достоевщина в каждом слове – чтобы спастись, нужно всего-то избавиться. Про идеальное убийство – что дело верняк. Я думал, что продолжаю спать. Я кажется так и уснул, потому что когда проснулся трубка лежала рядом.

От этого друг отстранился от меня еще на пару стран. То, что происходит в его подворотнях, за что его по головке не погладят, мне было излишне понимать.

А потом он пропал на пару месяцев. Ночью не звонили, и не дышали в трубку. Фирма стабильно заполучила несколько мажорных клиентов, и я потратил это время и деньги на каких-то случайных друзей и подружек. С ними было хорошо и послевкусие мне нравилось, но когда на счету ноль друзья ждут пополнения. Вот тогда и появляется вкус горьковатой несправедливости – ты же им столько, а они что не помнят.

Мне даже захотелось позвонить ему, но потом, представив, о чем мы с ним будем говорить, отказался от этой затеи. Мне было достаточно листать его «инстаграм» и «фэйс», как и прочих со своими саунами, пьяными рожами, эйфелевыми башнями, киношедеврами, снятыми правой пяткой, и он скажу не входил в число моих кумиров – его лайкать не хотелось. Фотка с ней, снова с ней, со мной, снова я… ой.    

Потом появился этот форум. Бизнес по продаже подгузников. Он организовывал конференцию в северной столице. Написал в «фэйсе», что будет.

Через два года после моего отъезда я лицезрел его в своей малогабаритной квартире, достоинством которой был балкон и плита с утекающим газом (еженедельно приходилось проветривать помещение, чтобы не задохнуться).

Он стоял такой потерянный, а я как тюфяк даже не мог ему предложить по всем законам гостеприимства войти.

- Вот так и живу. Из окна вид. Вон Исаака проглядывается.

Он снял туфли, долго возился со шнурками, поставил чемодан, прошел с правом хозяина пройти по траектории осмотра.

- Мне нужно идти, - ляпнул я. - Ты тут не скучай.

Я сбежал. Пил с Венькой. Говорили о новых непрокусываемых клиентах, подкатили к двум широкобедрым, не могли поделить до разбитого зеркала в туалете, пока они не ушли, оставив нас с носом и ох.. счетом.   

- Я ужин приготовил. Будешь?

Он, конечно, видел, что от меня разит, и что работой тут явно не пахнет. Но воспринял очень спокойно. Даже помог дойти до дивана. Было в этом что-то лакейское.

- Нет, я уже.

Я отвык от него, от его проблемного тона, голоса, от которого адски хочется спать.  Он пытался со мной поговорить, ненавязчиво.

- Здесь так спокойно. Мне это и нужно было.

- Поживешь…

Остальное растворилось во сне.

На другой день после неожиданно назойливых клиентов (конечно, я бегал) он тоже что-то говорил про необходимость общения, а я спросил как форум.

- Друзья это куда важнее.

Что? Ну… ладно.

Поговорили мы на третий день. Устаешь от всего и от очень хорошего тоже. А от сладкого и дорогого всегда возвращаешься к дешевому и с горчинкой.   

- Извини.

Мне было не то чтобы стыдно, он был свидетелем того, как я живу, а это значит я не мог делать что-то без объяснения что делаю. Таков порядок общаги – сломал стул, будь добр сделай или расскажи историю, оправдывающую тебя.   

- Ничего, я же вижу.

Как в старые добрые, мы заполнили стол вискариком.

- А ты когда… , - неудобно было про это, но я забыл про это чувство.

- Так думаю завтра можно и ехать.

- А как бизнес?

Его глаза заблестели, сейчас должно произойти что-то из ряда вон – он превратится в гуся и взлетит к серебристому плафону, закричит, возмущенно за все мое молчание, окропит по самую шею «За все, дружище!» и я даже дернулся, почувствовав напряжение в коленях, но он смахнул подступающую в уголках слизь и ответил:

- А нет никакого бизнеса.

- Тогда зачем?

- Поговорить. Тебе все некогда.

Мы стояли на балконе, и между нами, перед глазами все было настолько хорошее, необходимое, что нам даже не хотелось пить, чтобы не дай бог спугнуть это состояние.

Он говорил. То, что нас всегда окружало, рок-н-ролл, город, способный прогибаться под состояние, вечные странники с безумными затеями и даже то, что он был здесь без нее, она далеко и не видит, чем он тут занимается, не сдерживало его.

- А ты что ее действительно того?

Он засмеялся так, что я вздрогнул. И ему это понравилось. Вот, мальчишка.

- Мы все друг друга того.

Утром он меня разбудил. Как же хорошо спалось!

– Пошел я.

– Останься. Утром ждет тебя фирменное блюдо – тарелка каши и кружочки салями. Потом кофе и жаренный хлеб.

– Утром мясо? Жаренный хлеб?