Идеальный Беннигсен - 4

Почти невинное участие

Даже только те записки современников, которые мы процитировали в предыдущих главах,  уже демонстрируют некоторые различия в толкованиях произошедшего. В одних Павла I душили шарфом адъютанта императора Аргамакова, в других - Скарятина.
Один автор пламенные речи, возбуждавшие подвыпившее офицерство, приписывает графу Палену, другой – Беннигсену. Кстати Леонтий Леонтьевич до конца дней изъяснялся по-русски с некоторым затруднением, поэтому вряд ли мог так правильно составить необходимые в тот момент предложения, чтобы быть услышанным в том своем патриотическом порыве.
Таким образом, уже на этой стадии изучения источников возникли разночтения, которые до сих пор путают исследователей и популяризаторов истории. Но ведь есть же записки самого Беннигсена, которые должны были пролить, так сказать … Но, оказывается, и с собственными записками генерала не так всё просто. Вспомним, что рукописи, которые составляли собрание его военных и, возможно,  других «подвигов» были таинственным образом изъяты у его вдовы. По крайней мере, об этом есть воспоминания его внучки или племянницы, которые мы имели удовольствие пересказать во вступлении к нашему повествованию. Также, оказывается, что большинство мемуаров о тех событиях, вернее «событии», как мы в своё время изволили назвать прекращение правления отца Павла I – Петра III (смотри «Милость Императрицы»),  являлось пересказом россказней Беннигсена авторам этих самых записок.
Вот оказывается как! Те многочисленные «показания», имеющие весьма существенные расхождения и по ходу действа, и по ролям участвующих в «событии» лиц, были суть пересказом устных рассказов самого Беннигсена при встречах с различными персонами, посетившими его на старости  лет, или во время его многолетней последующей службы российской короне.

Вот как это разнообразие в мемуарах на тему «события» истолковал в своей книге «Твой  восемнадцатый век» уважаемый нами историк Натан Эйдельман:
«… вот что мы сейчас сделаем – раскроем письмо Беннигсена об убийстве Павла, а рядом с ним положим шесть записей, сделанных со слов Беннигсена другими лицами: подробную записку генерала Ланжерона, составленную сразу после беседы в 1804 году, рассказ Беннигсена генералу Кайсарову, записанный Воейковым (1812), строки других современников - Адама Чарторыйского, Августа Коцебу, лейб-медика Гривса и, наконец, племянника Беннигсена фон Веделя».
Далее Эйдельман своей экспрессивной манерой изложения превращает скучное, казалось бы, сопоставление текстов различных мемуаристов в разбор увлекательного криминального сюжета. И вот что из этого вышло согласно Эйдельману: « … Затем почти полное совпадение во всех рассказах: что Зубов (речь о Платоне Зубове) вышел, часть офицеров отстала, другая, испугавшись отдаленных криков во дворце, выскочила, и какое-то время Беннигсен находился один на один с Павлом».
Все остальные рассказы имеют разночтения разной степени критичности о том, кто за кем вошел в спальню Павла, кто его обнаружил за ширмой, как вели себя братья Зубовы, и где при этом был глава заговора граф Пален и прочее, и прочее.
Кульминацией разбора участия Беннигсена в  «событии» можно считать следующий текст из Эйдельмана: «Другу Ланжерону, с которым вообще был довольно откровенен, он тоже не пожелал рассказывать подробности: «Я вышел на минуту в другую комнату за свечой, и в течение этого короткого промежутка времени прекратилось существование Павла». Это краткость, однако, возбудила любопытство Ланжерона. Он начал расспрашивать других и в результате сопроводил рассказ следующим примечанием: «Беннигсен не захотел мне больше ничего говорить, однако оказывается, что он был очевидцем смерти императора, но не участвовал в убийстве» - заключает Эйдельман.

Однако следует, наконец, пояснить, почему наш скромный очерк носит такое название.
И действительно, что дает нам повод назвать генерала Беннигсена идеальным?! Намек на это мы – уже интуитивно озаглавив очерк, - опять же можем найти в тексте Эйдельмана:
«Многоопытный  современник (по тексту Эйдельмана не ясно, кто именно), видя собственными глазами, как императрица-мать, ненавидящая Беннигсена, тем не менее «опиралась на его руку, когда сходила с лестницы» восклицает: «Этот человек обладает непостижимым искусством представлять почти невинным своё участие в заговоре!»

Теперь пора уже, наконец, перейти к цитированию записок самого Беннигсена. Но, увы, они ведь не обнаружены в полном объеме! Да, записок нет, но есть письмо Беннигсена, в которым он изложил суть произошедшего так, словно это были его свидетельские показания. Беннигсен написал письмо, как утверждают историки, своему коллеге-генералу Александру Борисовичу фон-Фоку. Некоторые исследователи позиционируют фон-Фока, как чуть ли не боевого товарища Беннигсена, человека близкого ему не только по немецкому происхождению. Но почему именно фон-Фоку, а, например, не тому же Ланжерону отправил Леонтий Леонтьевич эти «показания». Какие такие обстоятельства заставили его доверить компрометирующие многих лиц подробности  произошедшего почтовой бумаге?!

Что же, и на это можно найти ответ у Эйдельмана:
«Письмо Беннигсена Фоку миновало свою трагическую кульминацию. О том, насколько версия генерала была удачна, свидетельствует резко оборвавшаяся карьера всех главных цареубийц, кроме Беннигсена. Ганноверец продолжал с успехом служить ещё много лет, невзирая на череду взлетов и провалов. «Вы видите, генерал (обращение Беннигсена к фон-Фоку), что мне нечего краснеть за то участие, какое я принимал в этой катастрофе».
И далее Эйдельман делает вывод: «Хорошо  зная манеру Леонтия Леонтьевича писать «как бы Фоку», зная его умение представлять царю (Александру I) самые туманные сюжеты в нужном свете, сильно подозреваем, что и этот документ попал на глаза высочайшей особе задолго до смерти Беннигсена. Повторим высказанное ранее подозрение, что письмо отсутствовало в архиве Фоков, потому что туда не попадало. Если это так, то перед нами военный маневр, не менее искусный, чем в битве при Эйлау».