Альтернативка

Надобно вам сказать, что тренинг сей личностного роста, устроенный в одном сумрачном особняке близ Поварской, был предприятием не для кисейных барышень. Нет-с. Сам ведущий, фигура мефистофельского толка с бородкой клинышком и пронзительным взглядом, от которого душа уходила в пятки, сразу дал понять: здесь будут вскрывать гнойники, а не прикладывать подорожник. Здесь, почтеннейшая публика, будут препарировать души, и анестезии не обещали.

Собрался на этом шабаше цвет столичного общества: господа при деньгах, дамы при статусе, все с таким видом, будто они не живут, а правят миром из своих кабинетов и салонов. И вот, сей маг и чародей, сей Воланд от психоанализа, хлопнув в ладони так, что пылинки в солнечном луче испуганно метнулись в тень, объявил начало первого акта нашей комедии. Упражнение, которое мы, участники этого паноптикума, окрестили промеж себя «альтернативкой», началось.

— А фокус-то, господа, прост! — вещал он, прохаживаясь, как кот по раскаленной крыше. — Всяк из вас есть не то, чем кажется. Всяк носит на себе личину, сшитую из страхов, амбиций и мнений дворничихи тети Мани. Так сбросим же эти вериги! Примерим то, что сидит в вас так глубоко, что вы и сами боитесь туда заглядывать!

И начался невиданный маскарад, дьявольская свистопляска, в которой роли раздавались не по желанию, а по какому-то высшему, едкому замыслу.

Наталье - нимфе Патриарших прудов, чья жизнь состояла из флэт-уайта и фильтров социальных сетей, было предписано облачиться в рубище и смрад королевы Казанского вокзала. И вот уже не блогерша, а какая-то замороченная ведьма, княжна помоек, смотрела на свои холеные ногти с непониманием, будто видела их впервые.

Михаилу и Андрею, двум геркулесам с бычьими шеями, чьи бицепсы служили им главным аргументом в любом споре, выпал жребий изображать голубков. Не тех, что воркуют на крыше, а тех, что томно закатывают глаза и говорят друг другу «душечка». И вот уже эти два атлетических торса, эти глыбы гранита, неловко пытались изобразить манерную грацию, отчего в воздухе запахло гротеском и дешевым одеколоном.

Щеголю Ивану, топ-менеджеру авиакомпании, чьи костюмы стоили как крыло от самолета, а швейцарские часы отсчитывали время в валюте, досталась роль… лоха. Простого, незамутненного лоха, какого обсчитывают на рынке и разводят на три рубля уличные наперсточники. И глядь – его идеальный пробор вдруг стал казаться нелепым, а уверенная поза сменилась сутулостью человека, вечно ждущего подвоха.

Мне же, фитнес-тренеру, чье тело было храмом дисциплины и пота, чьи манеры отдавали спартанской казармой, выпал жребий примерить на себя личину жрицы привокзальной любви. Не куртизанки из дорогих салонов, а того самого отчаянного создания с трех вокзалов, чей аромат – это смесь дешевых сигарет, холода и безнадеги.

Ах, да, был еще Пашка. Романтичный юноша, цитировавший Блока и видевший в каждой луже отражение звезд. Ему была уготована роль зэка, только что «откинувшегося» с зоны. И вот уже его мечтательный взор сменился тяжелым, колючим взглядом исподлобья, а в воздухе вокруг него вместо аромата фиалок повис фантомный запах казенной баланды и чифиря.

Маскарад начался. Занавес поднялся, и мы, ряженые, шагнули в пустоту, где наши настоящие «я» остались где-то далеко, за бархатными шторами этого странного театра, а на сцене корчились и кривлялись наши тени, наши пугающие отражения. И черт его знает, кто из них был реальнее.

***
Да, «альтернативки» эти, розданные нашим мефистофелем-ведущим, были не фунтом изюма. Надо было не просто нацепить личину, а врасти в нее, пропитаться ее соками, прожить в ней целый, богом данный, день. И сценой для этого фарса была назначена сама матушка-Москва со всеми ее переулками, электричками и, разумеется, собственным нашим сознанием, этим самым темным и загадочным из театров.

На следующее утро, когда над моим элитным подмосковным поселком еще висела серая предрассветная хмарь, я уже была на ногах. День предстоял, как говорят в ученых кругах, нетривиальный. Руки, привыкшие к холодным грифам штанг, натягивали на себя черные колготки с рисунком в похабную сеточку и коротенькие, облегающие зад шортики из какой-то эластичной ткани. Сверху – блестящий топик, что едва прикрывал ребра.

Я глянула в зеркало и, право слово, увидела там незнакомку. Чертовски соблазнительную, но чужую. Однако же, образ требовал жертв. Длинные ногти, окрашенные в кровавый цвет, прошлись хищно по сетке колготок, оставляя рваные, бесстыжие «дорожки». Ноги обтянули малиновые ботфорты на каблуке такой высоты, что с них можно было плевать на головы обывателей. Куплены они были, разумеется, в лавке, торгующей атрибутами для стриптиза и прочих греховных увеселений. Финальным аккордом стала короткая меховая курточка ядовито-фиолетового окраса.
Огонь! В зеркале стояло порождение ночных фонарей и дешевого шампанского. Но одно дело – кривляться перед трюмо, и совсем другое – вынести это создание на суд сонных улочек маленького поселка, где каждая собака знает тебя в лицо. Страх, липкий и холодный, тронул за душу.

Тут-то и пробудилась моя дочка-подросток. Застыла в дверях, и в глазах ее отразился весь спектр недоумения, от «что это?» до «куда звонить?». – Мам, ты… сбрендила? Куда ты в таком виде? – В театр, детка, – не моргнув глазом, соврала я. – Авангардная постановка. Поможешь с гримом?

И вот уже ее юные руки, еще вчера рисовавшие в тетрадках сердечки, выводили на моих глазах жирные черные стрелки, мазали веки блестками и накладывали румяна с щедростью маляра. Ярко-фиолетовая помада и начес а-ля «взрыв на макаронной фабрике» завершили эту дьявольскую метаморфозу.

Признаюсь, я была готова прожить этот образ до конца, но идти пешком по поселку, где соседка Элеонора Модестовна могла получить сердечный приступ, я все же не решилась. Такси, вызванное к подъезду, показалось мне каретой, уносящей в другой, странный мир.

Молодой таксист, юноша с восточным профилем, застыл, когда я плюхнулась на сиденье. Его глаза округлились до размеров чайных блюдец. Секунд пять он молча гипнотизировал мое явление. Пришлось входить в роль.

– Чего уставился? – прохрипела я, стараясь подражать интонациям бывалых сирен. – Трогай!

Шофер вздрогнул и, не проронив ни слова, доставил меня до станции. А там… О, там начался настоящий спектакль. Очередь в кассу расступилась, словно перед прокаженной. На меня показывали пальцами. Какой-то господин в шляпе прыснул в кулак. А одна дама, вся укутанная в добродетель, прошипела мне в спину:

– Прикрой срамоту, бесстыжая!

И по рядам пополз змеиный шепоток: «Ужас!», «Кошмар!», «Шалава!».
Купив билет, я вошла в вагон электрички. Народу, по счастью выходного дня, было немного. Я села у окна, и тотчас же вокруг меня образовалась санитарная зона – ближайшие пассажиры спешно пересели.

Любопытно вам, верно, что творилось в моей душе? Было ли мне дурно? О да. Ощущать себя чужеродным элементом, парией, объектом насмешек и презрения – удовольствие не из приятных.

Но был ли мне стыдно? Нет, право слово, ни капли. Ибо я-то знала, что под этой мишурой скрывается все та же я, со своими ценностями, профессией и ипотекой. Но сквозь эту театральную броню я вдруг начала понимать их, настоящих.

Первое, что я поняла – им, черт побери, ужасно холодно. Осенний ветер пробирал до костей сквозь тонкую курточку. Второе – тонна косметики на лице ощущается как маска из гипса. Но если отвлечься от реакции публики, то ничего апокалиптического не происходило. Мир не рухнул.

Мимо прошел патруль. Две серые шинели, два строгих лица. Они скользнули по мне взглядом – цепким, оценивающим – и… прошли мимо. Не остановились, не задали ни единого вопроса. И тут меня осенило: полиция, как и дикие звери, чует внутренний тремор. Они ищут страх, неуверенность, запах жертвы. А во мне его не было. Была лишь холодная решимость актера, играющего свою роль до конца занавеса. И эта уверенность, видимо, оказалась для них лучшим алиби.

Спустившись в гудящее чрево метрополитена, в эту преисподнюю, где смешивались запахи пота, духов и сырого камня, я обнаружила, что здешняя публика, привыкшая ко всяким чудесам, взирала на мое явление с куда меньшим трепетом. Народу было больше, но каждый был погружен в свою собственную бездну: в книгу, в экран телефона, в тоскливое созерцание собственных ботинок.

Впрочем, не все. Напротив меня уселась дама в годах, этакая фурия в мохеровом берете, и впилась в меня взглядом, полным праведного гнева. Я встретила ее взгляд, и тут, клянусь вам, в меня вселился какой-то мелкий, нахальный бес. Я не просто смотрела, я улыбалась ей в лицо – широко, медленно, с вызовом. Старуха покачала головой и осуждающе зацокала языком, но я лишь усилила напор своей улыбки, вложив в нее всю чертовщину моего образа. Это была дуэль, и дама ее не выдержала. Сначала отвела глаза, потом беспокойно заерзала, наконец, вскочила и пересела в другой конец вагона, словно от меня исходили миазмы самой Содомской ямы.

Мне же надобно было еще заехать в банк на Тверскую, дабы снять немного наличных для карманных трат. Вынырнув из метро на свет божий, я пошла по этой знаменитой улице, ежась от пронизывающего ветра, который, казалось, норовил залезть под мою меховую курточку и сорвать ее к чертям. Мимо неслись толпы – озабоченные, спешащие, равнодушные. Я со своими малиновыми ботфортами и оголенными ногами была для них не более чем еще одной деталью этого суматошного городского пейзажа.
И лишь одна старушка-божий одуванчик, семенившая мне навстречу, вдруг остановилась, окинула меня взглядом с головы до ног, и лицо ее расплылось в беззубой, но искренней улыбке.

– Ух-х! – выдохнула она, глядя на мои каблуки с нескрываемым восхищением.

– Ух-х! – в унисон, с такой же улыбкой, ответила я ей, и мы разошлись, как два заговорщика, обменявшиеся тайным паролем.

Этот фарс с переодеванием начинал мне нравиться.

Обналичив деньги, я уже направлялась обратно к метро, как вдруг, нос к носу, столкнулась со своей клиенткой из фитнес-клуба. Дама респектабельная, жена какого-то важного чиновника. Она узнала меня. Лицо ее окаменело, затем вытянулось, а глаза грозили выскочить из орбит.

– Спокойно! – поспешила я ее заверить, понизив голос до заговорщицкого шепота. – Так надо! Костюмированная вечеринка была… Возвращаюсь.

– А-а-а-а-а… – только и смогла протянуть она, словно из нее выпустили воздух. Я метнулась прочь. Оглянувшись через плечо, я увидела, что она все еще стоит столбом посреди тротуара и смотрит мне вслед, будто увидела говорящую лошадь.
«Ладно, с этим разберемся позже…» – мелькнуло в голове.

Пока я шла от «Парка культуры» до нашего тренингового центра, я продрогла до самых костей и прониклась к этим несчастным жрицам любви не просто пониманием, а какой-то сестринской жалостью.

А в зале меня уже ждал весь цвет нашего паноптикума. Наталья-блогерша, в образе бомжихи, источала такой натуральный аромат немытого тела и перегара, что хотелось отшатнуться. Щеголь Иван, ставший лохом, сидел на стуле в вытянутых трениках и нелепых очках, ссутулившись и втянув голову в плечи. Пашка-романтик сидел на корточках, как заправский зэк, и лузгал воображаемые семечки. А наши геркулесы, Михаил и Андрей, облаченные в розовые лосины, манерно поправляли прически и шептались о чем-то своем, «голубином».

Мы прожили этот день честно. И когда пришло время делиться, снимая с себя не только костюмы, но и впечатления, все сошлись в одном: как же легко осудить, не зная. Как просто повесить ярлык, увидев лишь обертку. За каждым образом – судьба, боль, история, человек. И величайшая мудрость – не судить. Тогда, быть может, и тебя не осудят.

Мы сидели, очищенные и немного опустошенные, делясь этими простыми, но выстраданными истинами. В этот момент в зал тихо вошел наш ведущий, наш Мефистофель. Он не сел. Он встал в центре круга, окинул нас своим пронзительным взглядом и усмехнулся.

– Прекрасно, господа, прекрасно, – промолвил он тихо, и в голосе его звучал неподдельный восторг. – Вы все поняли. Почти все. Вы решили, что вы играли роли и носили маски. Какая наивность.

Он медленно подошел к Наталье.

– Вы думаете, вы играли бомжиху? Нет, душечка. Вы лишь на один день примерили на себя ту пустоту, которую вы так старательно заполняете лайками и дорогими безделушками.

Он повернулся к Ивану-«лоху».

– А вы, уважаемый, вовсе не лох. Вы просто увидели себя без вашего дорогого костюма. Человека, который панически боится, что однажды все поймут, что король-то голый.

Его взгляд остановился на мне.

– Ну а вы, сударыня… Вы ведь и впрямь торгуете. Ежедневно. Только не телом, а иллюзией вечной молодости и здоровья. Продаете надежду за абонемент в ваш фитнес-храм. Чем не привокзальная площадь?

Мы сидели, как громом пораженные. Он обвел нас всех последним взглядом, в котором плясали дьявольские искорки.

– А масок, господа, и не было, – закончил он почти шепотом.

И с этими словами он повернулся и вышел из зала, тихо прикрыв за собой дверь. А мы остались сидеть в оглушительной тишине, каждый наедине со своим, теперь уже настоящим, отражением.

***

Мы разошлись из того зала не так, как расходятся после тренинга, экзамена или исповеди. Мы расползлись, как растревоженные тени, каждый в свою сторону, не глядя друг на друга. Ибо случилось не то, чего мы ждали. Мы не обрели просветления. Нам не стало легче. Нам просто показали зеркало, а разбить его не разрешили.

Прошло время. Месяцы, а может, и вечность. И до меня стали доходить слухи, обрывки чужих историй, похожие на бред сумасшедшего.

Наталья, наша нимфа соцсетей, не ушла в монастырь и не стала волонтером в ночлежке. Нет-с. Она стала еще гламурнее, еще успешнее. Но те, кто знал ее близко, говорили, что в ее глазах, даже на самых ярких фотографиях с Мальдив, поселилась какая-то серая, вокзальная тоска. Говорили, будто она по ночам жалуется своему психоаналитику, что ее любимые духи пахнут теперь сыростью и тленом, и этот фантомный запах преследует ее повсюду.

Иван, наш щеголь-авиатор, не потерял работу. Напротив, он получил повышение. Но он перестал носить свои безупречные костюмы с прежним лоском. Он стал подозрительным, суетливым, в каждом подчиненном видел обманщика, в каждом контракте – подвох. Он панически боялся, что его «кинут», «разведут как лоха», и эта мания превратила его из хищника в вечно озирающуюся жертву в дорогой клетке собственного кабинета.

А что до меня… О, я не бросила свой фитнес-храм. Я все так же продаю абонементы и иллюзии. Но что-то сломалось безвозвратно. Тот леденящий холод, что пробрал меня до костей на Тверской, так и не ушел. Он поселился где-то глубоко внутри, за солнечным сплетением.

Иногда, стоя посреди зала, полного потеющих, пыхтящих людей, я смотрю на их старания, слушаю их надежды на «новое тело» и «новую жизнь», и улыбаюсь своей самой профессиональной улыбкой. А внутри, в этой ледяной пустоте, звучит тихий, бесстрастный голос: «Сколько за час?».

Наш Мефистофель не научил нас ничему новому. Он не открыл нам Америку. Он просто повернул в каждом из нас какой-то ржавый, давно забытый ключ. И выпустил наружу то, что и так сидело внутри, в самой темной каморке души. Мы думали, что на один день надели чужие костюмы. А оказалось, что мы просто примерили свои настоящие, которые теперь носим под обычной одеждой. Невидимые, но до ужаса реальные.

И черт его знает, был ли это тренинг личностного роста, или сеанс изощренной порчи.