Про Наташу

     Только к вечеру освобождается Наташа. Вернее, её удаётся поймать за руку, когда она несёт в «кухню» кастрюлю с молоком.
     — И такая дребедень — целый день, — с весельем в голосе поясняет Наташа. — Как в мультике — то покос, то удой. То с собаками возишься — им тоже надо любовь дать. И лошадям... и козам. А когда я Юльку залавливаю — я её тоже стараюсь приласкать на неделю вперёд. Она хорошая. Честно. Не потому, что она моя дочка — просто хорошая.
     — Да расскажите же, как вы пришли сюда...
     Наташа садится. Передохнуть хоть четверть часа.
     — Пришла я сюда из цирка. А в цирк попала...
     Я ведь из Сибири, из Магнитогорска. Родилась в Питере, а потом папу, как подающего надежды политрука, перевели в Магнитогорск.
     Но это был не мой город. Я никогда не ощущала его своим. Сбегала из детского сада — хотела уехать и жить в Америке. Почему-то в Америке. Копала «волшебную» яму, чтобы через неё можно было уйти в эту самую, никогда не виданную Америку.
     Потом Москва стала для меня магнитом, я её «чувствовала», как близнецы чувствуют друг друга... Понимаете? Духовная связь. И всеми правдами-неправдами я в неё рвалась.
     Мама меня практически не воспитывала. Я сидела в библиотеке, погрузившись в книги о собаках — те, кто имел собаку, казались мне тогда волшебниками, жителями небес. Листала книги, а перед глазами стояла Москва.
     Начала подрастать — и пришло время, когда нас с одноклассниками стали брать в разные дебильные кружки. Тогда ведь это не было добровольно. Заходит в класс накачанная такая тётя и тычет пальцем: «Ты и ты — пойдёте в лёгкую атлетику».
     Деваться нам было некуда. Правда, спортивную подготовку это мне дало. Но я ж хотела на рояле играть! Танцы танцевать! Хотя я понимала, что рояль — это дорого, мне его не купят. А танцевать всё же начала, хотя и поздно. В цирке.
     Цирк мне попросту башню снёс. Когда я попала в коллектив и вышла в качестве артистки — мы тогда работали ёлки... это была Москва — стадион Динамо, Речной вокзал...
     Хорошо, что я плохо вижу. Но я понимала — народу-у... И все на меня смотрят. Я танцую восточный танец. По стёклам хожу, руки обжигаю... Хороший балетмейстер у нас был, он научил всему. И это было красиво. Но я только через некоторое время начала танцем — жить, а сперва был сплошной счёт в голове: четыре шага туда, четыре — сюда, и восемь назад. Тупо повторяла заученные движения.
     — А с артистами вы сжились?
     — Как-то сразу влилась. Пока не вышла в манеж — млела. «Ой, артисты — люди, сошедшие с небес!» Не верила, что мне позволят быть рядом с ними. Думала только: «Вот бы когда-нибудь...» И сама себе говорила: «Нет, никогда...»
     А когда получаешь работу — это как планка над головой. И ты до неё поднимаешься. Мне всегда было мало. За лошадьми ухаживать научилась — мало, хочу что-то нового, хочу учиться дальше. Костюмёром побыла — проехали. Потом балет, и спрашиваю себя: «Ну, сколько ты будешь танцевать? Пока рожа молодая?»
     Это же адский труд, катастрофический.
     Но когда добираешься до артистической единицы — тут уже интереснее, ты можешь выразить то, что хочется.
     После появилась у меня эта штука, которую я вращаю (Эта штука — из граней состоящий куб, где каждую грань озаряет — огонь — Т. С.)... довольно тяжёлая. Посмотрела, до меня её вращали — и ничего, никто не убился.
     — Она горячая?
     — Горячая! Если перчатки зафиксировать на одном месте — они плавятся. Сперва я вышла в перчатках без пальцев, хотела показать, что я крутая девчонка. Ощущение было — как утюг взяла. И ведь не бросишь.
     Перехватываю грани, вращаю... пузыри на пальцах вскочили и сразу полопались... Образовалась корочка. Ну и ладно, думаю, хорошо, что нет пузырей. Но на следующий день я была уже в перчатках. Руки — рабочий инструмент, их надо беречь.
     Потом я работала в другом коллективе. Я его и сейчас вспоминаю. Там была одна молодёжь. Зарезали его, к сожалению. Сказали: «Вы не нужны, на вас смотреть нечего».
     А у нас сильное шоу было. Артисты все — профессионалы. Мастера спорта по художественной гимнастике, чемпионы по каратэ. Педагоги с нами занимались, которые потом тренировали «Фабрику звёзд».
     И цель у нас была, чтобы в цирк не только бабушки с малышами за сахарной ватой шли, но и молодые... Всё наше шоу было — для молодых.
     Первое выступление прошло в Туле. На нас народ ходил. Потом переезжали — и тоже — полный зал. Яркое шоу.
     Коллектив — как единое целое. Работали полтора часа — и всё это время все были в манеже. У нас никто не сидел. Обидно, что это ушло в никуда. И труд жалко, и себя — мы без денег были постоянно. Ни на что не хватало.
     А у меня ребёнок растет, у меня Юлька пошла в первый класс. В Москве же надо как-то жить, метро оплачивать, еду... И я пошла учиться на официантку.
     Поработала какое-то время. Быть официанткой от звонка до звонка — это тяжело. Я могла уже всё, могла даже заменить повара, но было тяжело. В цирке — репетиции, выступления, но есть и свободное время, чтобы просто жить.
     И атмосфера в цирке другая — моя.
     В нищете, головы из нищеты не поднимая, я думала — что дальше? Магнитогорск? У меня в нём не осталось ни друзей, ни врагов. Жизнь там даже пахнет не так, у неё пульс не тот.
     Тогда попробовала сунуться ещё в один коллектив. Пришла в цирк и... поняла, что из Москвы больше не уеду. Мы уже выступали с Запашным, с самыми лучшими артистами. И это тоже была планка. Взятая планка.
     Но как остаться в Москве? Судьба свела меня с осетинами. А Кантемирова я к тому времени уже знала, он приезжал посмотреть на нас. И я подошла к руководителю осетинской труппы:
     — У Мухтарбека в Новогорске жилплощадь большая — нельзя ли мне там где-то поселиться?
     У меня тогда был — чемодан, а Юлька жила у родственников.
     Мухтарбек сказал, что у него освободился вагончик...
     Я приехала, распаковала чемодан и... осталась.

     Заниматься с лошадьми мне в то время не хотелось. К ним привыкаешь, а потом уходить, душу рвать на кусочки...
     Я всё ещё работала официанткой, и это мне до чёртиков надоело. В конце концов: дай, думаю, на лошадке поезжу. Один день поездила, другой. Девочка помогла, Оксана — она тут работает. Показала, как сидеть, как держаться.
     Кантемиров посмотрел издалека и сказал:
     — Толк будет.
     Потихоньку я обжилась в среде каскадёров. Что-то умею, что-то — нет.
     Сыграла мать Кендарат в «молодом Волкодаве». Я там на ослике езжу. По книге Кендарат старая, но решили такую сделать — как я, переписали сценарий. Я там и дралась, и летала. Ребята входили в моё положение, что я играю в первый раз. И в искусстве пока тупа, как дерево.
     Мне понравилось сниматься, но чтобы этим заниматься — надо делать портфолио, возиться. А времени нет.

     Иногда я начинаю халтурить, просто валяюсь в своей постели. И хорошо, чтобы собаки в это время не колбасили. И не приставал Кантемиров, что ему что-то срочно надо.
     Пусть у меня в комнате будет бардак — я лучше посплю до завтрашнего дня. А завтра снова — бегу выпускать коз, даю им водички, дою, кормлю кур, чашку кофе — и на конюшню. Собак воспитывать надо, у Махурки щенки скоро будут. Это значит — «детскую» нужно делать. И пойдёт — бессонные ночи, кормёжка... Когда они всей толпой бегут — собаки, щенки — это кантемировская «мафия». Чёрная.

     — Но как вы освоились с лошадьми?
     — Сперва даже заходить к ним боялась — мандраж начинался. Каждый день спрашивала себя: «Зачем мне всё это надо?» Потом смотрю — руки на месте, пальцы уже никто не вышибает.
     Дедушка научил меня плести волчатки. Я ему советую иногда, как лучше сделать. Он долго не хочет соглашаться. Потом говорит: «Да, Наталья Борисовна, вы были правы. Как я привык — уже устарело». Он не упёртый.
     Единственное, чего я не могу, — не торопиться.

     — Наталья, а когда снимали фильм «Возвращение Странника» — правда, так было? Вы выступаете, там всё так талантливо, так тонко... А публика занята своими делами — голов не поворачивает...
     — Москвичам сейчас не столь важно, что происходит перед ними. Важнее то, кто придёт? Кто тут будет? Путин, Лужков... А остальное им по барабану...
     Сидят они себе за столиками, нарядные такие, а мимо кантемировцы носятся.
     Но дети... Дети были в восторге. Самая благодарная публика. Они думают, как я когда-то, что мы «неземные жители».

     Идея конного театра, чем хороша? Тем, что это место наше будет. Не получится, как в варьете, когда пьют, курят, а девчонки перед залом — топлесс... Именно к нам будут приходить, нас смотреть.
     Было бы здорово, если бы Кантемиров вышел в свой манеж... Он его ждёт двадцать лет. Это очень долго — могут и руки опуститься.
     За то, что Клименко эту идею пробивает, — ему при жизни надо нерукотворный памятник ставить. Урвать кусок земли и построить здесь что-то — это такой подвиг! Здесь же за дачи убивают. А манеж, театр...
     Если это будет — это будет сказочно.

     — Вы больше ни на кого не смотрите, как на небожителей?
     — Теперь я могу смотреть только с уважением. Когда к нам приезжал Лев Дуров — я на него так смотрела. Это потрясающий человек, потрясающий рассказчик. И простой, такой простой...
     Хорошо, когда встречаешь тех, кто смог добиться признания — и в них сохранилось человеческое.

     — К вам ведь сюда приезжают — очень часто?
     — Часто, — Наташа кивает. — У Алибековича много друзей. И все считают долгом — познакомить его со своими друзьями. Плохие люди едут, которым надо имя: «Мы вам то-то и то-то сделаем, а вы нам — имя Кантемирова». Такие появляются и уходят, и следа не оставляют. Скверному человеку здесь некомфортно.
     У осетин есть тост, вы ещё услышите: «Пусть порог вашего дома переступит только добрый человек, а плохой останется за порогом».
     Не люблю, когда едут такие, которые чуть не открытым текстом говорят: «Давайте нам поляну, ублажайте нас...»
     Один раз вообще — приехали ночью, привезли девок. Смотреть живого Кантемирова. Мухтарбек им — как баба ряженая. Дедушка стоит — такой растерянный.

     Вспоминаю, что и Костя Ежков рассказывал то же самое: «Один „друг“ привёз своих знакомых, те — своих. И начинаются поездки — знакомиться с Мухтарбеком, как со свадебным генералом.
     Гости приезжают, привозят водку, коньяк — и даже не понимают, что человеку просто, элементарно не до них. У него другие заботы.
     Он не должен сидеть с ними, заваривать им чай и делать вид, что ему приятно их видеть. Мухтарбек очень сильно устаёт от таких гостей, которые просто валом туда ломят.
     Конечно, я исключаю тех, которые действительно помогают... Но они не являются супер-каскадёрами, это люди со стороны, которым Мухтарбек стал дорог каким-то образом. И они всячески стараются ему помочь...
     А остальные...
     Они просто им пользуются. А он настолько хорошо воспитанный, и скромный, и интеллигентный, — воспринимает это, как само собой разумеющееся. И гости воспринимают это, как должное.
     Например — приходит молодой человек, его познакомили с Кантемировым, тот показал ему несколько ударов кнутом, дал метнуть свои ножи — он пометал.
     И этот парень, который видел Мухтарбека один раз — возвращается к себе и говорит — „я ученик Кантемирова“. На каком основании? Просто потому, что знаком с ним?

     Москва — это вообще другая планета. И москвичи — европейское уже у них мышление, у них в глазах светится слово — „доллары“... Они приезжают, берут у него то, что им надо, а потом — сваливают. А для Мухтарбека — человека из прошлого — такой вот подход — даже не деловой, а потребительский — равносилен предательству.
     Он не хочет разочаровываться в людях, не хочет этого видеть. Я вижу, что ему трудно на эту тему говорить, и мы с ним не разговариваем».

     — Но и хороших людей очень много, — продолжает Наташа. — Вот Лена с Юрой, их сынок... Когда здесь живут друзья — и мне веселее. Одной тоже скучно.
     И у них знакомых столько! Они и нам помогают. Хотя бы эти травмы, полученные от лошадей...
     Артисты ведь не любят ходить по больницам. Только когда в загибульку — идёшь, а так болит и болит. А у Юры знакомый доктор в Склифе. Он нас с Леной к нему возил, когда понадобилось. Так легче, чувствуешь, что ты защищена, что в трудную минуту тебе придут на помощь.
     Мне здесь хорошо.
     А Америка, память о «волшебной яме», моя ностальгия — это долго оставалось в душе. Может, если верить в прошлую жизнь, — это была моя родина?

     Иногда чувствуешь, что-то надо сделать — несомненно. Я была совсем маленькая, и мы пришли в гости к маминой подруге. А у меня была игрушечная собачка — и я её там оставила.
     Мне тридцать три года — и я этот случай помню.
     Проснулась, и понимаю, что моей собаке плохо и одиноко. Её надо забрать. И я после садика пошла за ней. А там столько кварталов нужно пройти! Как я дошла? Как нашла подъезд? И ведь сразу пошла к знакомой квартире.
     Открыла знакомая:
     — Ты что, Наташа?
     — Я за собачкой.
     — А где твоя мама?
     — Мама сейчас придёт.
     И через полчаса мама стояла у двери.
     — Мне сказали, что тебя забрали. Но как ты сюда добралась?!
     После этого я очень хорошо ориентировалась в пространстве. Даже в Брянских лесах, близ деревни, где жила бабушка, не боялась заблудиться, как будто компас держала в голове.
     Дочь моя — полная противоположность мне, абсолютно не ориентируется. Когда приезжаешь в Магнитогорск — сто раз ей покажешь, где дом бабушки. И не помнит: «Может, этот?»

     Когда я была в цирке, то мучилась, что Юлька на попечении у родственников. Но пока она жила у моей мамы — училась очень хорошо. А потом я её забрала. Пошёл второй, третий класс, и я поняла, что она ничего не знает. Приезжаешь в новый город, ведёшь её в школу — учится и учится. Она же тихая, поведение хорошее — ей ставят тройки, четвёрки.
     Когда я приехала сюда, и поставила в вагончике свой чемоданчик, я поняла — всё, сюда я привезу Юльку. Желанием быть в цирке она не страдает. У неё ещё детские пока мечты. Быть следователем, «агентом». Я даже не знаю, что такое агент. Но я наблюдаю за детьми — актёрскими, режиссёрскими. И вижу, Юлька — хорошая девчонка. Самостоятельная, интересная очень. Она хорошая — и не потому, что моя дочь.