Код верности Эпизод 5

Дорога уходила вдаль, изгибаясь между невысокими холмами. Ноги быстро привыкли к размеру каменных блоков, и он шёл уверенно, насвистывая знакомую мелодию. По обеим сторонам всё чаще попадались дома с оранжево-красными крышами, то одинокие, то небольшими группами за низкими белыми стенами. Одни стояли просто так, другие тонули в густых зелёных садах.

Виноградные лозы выстроились стройными шеренгами, словно безмолвная стража, застывшая по команде «смирно» под ярким солнцем. Всё напоминало картинку из туристического буклета, и при этом было до невозможности настоящим. Воздух тяжелый от аромата, камни под ногами хранили жар дня.
Гроздья сверкали, свисая почти до земли, налитые, ярко-зелёные, рубиново-красные, точно драгоценные камни в короне. Казалось, протяни руку, и они сами упадут в ладонь, как подарок древнего бога.
То тут, то там они свешивались над дорогой, роняя на каменную кладку крупные бордовые, почти черные ягоды, оставляя сочные следы. Никита наклонился, отломил небольшую кисть. Виноградины, вобравшие щедрость солнца, силу земли и шепот ветра, играли на свету спелыми боками.
Он на мгновение замер, положил одну в рот, зажмурился от удовольствия, ощущая, как сладость растекается по языку, смывая горечь воспоминаний.
Никита шёл вперёд, шаг за шагом, ягода за ягодой, и дорога уже не казалась бесконечно длинной, мир тяжелой цепью, а жизнь была только его большим приключением.

Издалека слышались голоса, неясный, нарастающий гомон, смех, отдаленные возгласы, что плыли над холмами, но вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души. И только когда дорога завернула за очередной невысокий холм, перед ним открылась совершенно иная картина.
Вдоль обочины выстроились телеги, запряжённые невиданными животными, приземистыми, с тяжёлыми головами и непропорционально длинными ушами. Они напоминали и лошадь, и осла одновременно, трудяги, смирные, но полные скрытой силы. Пока они безмятежно паслись, щипля сочную траву, мужчины, кряхтя, хватали объёмные корзины и шустро грузили их на двуколки с невысокими бортами. Едва одна повозка заполнялась, уже подъезжала следующая, громко скрипя колёсами.
Вдруг одна из корзин выскользнула из рук, грохнулась оземь, и спелые гроздья винограда алым веером рассыпались по пыльной земле. Тут же, будто из-под земли, выскочили мальчишки в рубахах, едва доходивших до середины бёдер, и с весёлым гиканьем набросились на добычу, словно проворные воробьи на крошки. Взрослые с притворной суровостью замахивались для подзатыльников, но маленькие озорники ускользали, дразнясь на бегу.

Никита сбавил шаг, внимательно впитывая все вокруг. Странное животное вскинуло уши при его приближении, подняло голову и фыркнуло. Окинуло его оценивающим взглядом — «Ты кто здесь?» — но, не обнаружив угрозы, тут же уткнулось мордой в траву, посчитав сочную зелень куда более занимательной, чем нелепо одетый пришелец.
Люди игнорировали его, хотя некоторые оборачивались с лёгким, сдержанным удивлением. Доносилась странная речь, в которой изредка мелькали почти знакомые слова, ускользающие от понимания.
Мимо пролетела ватага мальчишек, шлепая босыми ногами по каменной мостовой.
— Barbarus! Barbarus! — донёсся до него звонкий насмешливый крик.
Они, словно стайка воробьёв, рассыпались по винограднику, петляя между лозами, и скрылись от неодобрительных взглядов старших. Те только качали головами и тепло улыбались, вспоминая собственное детство.
Никита мгновенно понял, что кричали именно о нём. Этот смех и непонятное слово кольнули его. Он зашагал быстрее, и вскоре шумный виноградник с его обитателями остался позади, за поворотом.

Дорога вела его всё дальше, петляя между холмами. Время от времени на обочине попадались цилиндрические каменные столбики, молчаливые и обветренные, с высеченными символами. Никита провёл рукой по шершавой поверхности, ещё теплой от солнца, знаки казались знакомыми, но понять их было невозможно.
Вдруг воздух прорезала тихая жалоба, парень-пастушок у дороги выводил грустную мелодию на флейте. Стадо коз, позванивая бубенцами, лениво щипало траву неподалёку.
Он так заслушался, что не сразу заметил, как из-за поворота вылетела повозка, а на облучке... на облучке сидел возница в одной-единственной рубахе! Повозка неслась так быстро, что Никита едва успел отпрыгнуть.
— Эй! Где, чёрт возьми, штаны потерял? — удивлённо крикнул он вслед, но слова утонули в грохоте.
Только сейчас он осознал, что и пастух одет так же.
«А что,так можно?»
Он посмотрел на себя, но штаны всё-таки оставил. Вечер медленно опускался на землю, а вместе с ним наваливалась усталость. Дорога заполнялась людьми, телеги скрипя везли корзины с виноградом и фруктами, аромат которых мучительно сводил с ума пустой желудок. Бутерброд остался в прошлом, вода давно кончилась.
Присев на камень, Никита изучал прохожих: длинные рубахи, подпоясанные тонкими ремешками, некоторые босиком, другие в странной обуви, похожей на кожаные подошвы, привязанные к ногам. Он с тоской посмотрел на свои сбитые ноги в старых кроссовках.
Никита посидел ещё немного, вытянув усталые ноги, потом со вздохом поднялся и поволокся дальше. Устав шарахаться от телег, он свернул на обочину. Идти стало тяжелее.
«Зато хоть цел буду».

Стена вырастала из земли, словно вздыбленный хребет древнего великана, циклопические серо-желтые глыбы, пригнанные друг к другу неведомой, могучей силой. С каждым шагом Никите приходилось всё выше задирать голову, пока взгляд не упирался в каменные зубцы исполинских башен, что стояли на страже ворот, закованных в почерневшие железные полосы, покрытые ржавчиной.
На самом гребне башен колыхались размытые маревом, как мираж в пустыне, силуэты часовых. Они медленно оглядывались по сторонам, прикрывая ладонями глаза от палящего солнца.

У распахнутых ворот, с массивными створками, лениво несли службу стражники. Их некогда алая форма потеряла свой цвет под палящим солнцем, впитала пот и пыль дорог, превратившись в выцветшую грязно-бурую ткань. На широких кожаных поясах висели короткие мечи, вспыхивая на солнце отточенной сталью. Длинные копья и тяжелые щиты прислонились к каменной кладке, как забытые, утомленные воины, застывшие в ожидании. А рядом, на воткнутых в землю кольях, мрачно красовались снятые шлемы, с прорезями для глаз, что смотрели в пустоту.

Никита остановился поодаль, в тени оливкового дерева, сжавшись от напряжения и наблюдая за происходящим. Вереница людей и повозок проходила в ворота, одних пропускали сразу, с легким кивком, других задерживали, неспешно расспрашивали. Заглядывали в повозки, копались в соломе и тюках, и тогда возница, не говоря ни слова, снимал с пояса небольшой мешочек, клал в протянутую ладонь горсть монет, и телега скрипя двигалась дальше, а те, кто мешкался, получали легкий толчок в спину.
Он не решался подойти. Ноги будто приросли к земле, отяжелевшие, как свинец. Всё внушало тихий ужас: массивные створки ворот, и стражники в потрепанных плащах. Только соломенная шляпа с широкими полями на голове одного из них вызвала улыбку. Никита прыснул от смеха, и именно в эту минуту стражник повернулся. Пристально посмотрел на него тяжёлым взглядом, и неторопливо поманил рукой.
Сердце заколотилось и провалилось сквозь пятки в землю. «Попался... », — мелькнуло в голове.
Он медленно, с обреченностью, поплелся вперед. Огромная рука опустилась на плечо, прижимая к земле, словно тиски. Солдат сказал что-то хриплым, грубым голосом, но Никита не понял ни единого слова. Стоял молча, хлопал глазами, как пойманный первоклассник перед директором школы. Стражник с откровенным презрением расхохотался прямо ему в лицо.
— Я... я... заблудился, — промямлил Никита, голос его сорвался. — Не знаю, куда идти.
Солдат уже открыл рот, чтобы ответить, но в эту минуту другой окликнул его, махнув рукой в сторону приближавшейся вереницы повозок, что катили, поднимая пыль. Как бы говоря: «Оставь этого бродягу, есть кое-что поинтереснее». Стражник недовольно сплюнул в пыль, толкнул Никиту внутрь, грубо буркнув вслед.
— Barbarus!
Никита бросился вперёд, не став долго размышлять, что это значит, и проскользнул в ворота, пока стражник не передумал.

Город обрушился на него, словно неожиданно заигравший огромный оркестр, хаотичный, ревущий, где инструменты дрались друг с другом. Шум голосов и грохот колес смешивались с запахами, красками, лицами. Весь мир выплеснулся разом, как вино из переполненной чаши. Торговцы ругались на рынке, смеялись женщины, где-то надрывно плакал ребенок. Гремели повозки, поднимая колесами клубы пыли. Воздух кружил голову, тянул за собой всё сразу: свежий хлеб, терпкое вино, соленую рыбу, едкую пыль и тяжёлый навоз.
Толпа двигалась, то накатывала волной, то отступала обратно. Женщины в струящихся одеждах. Мужчины, кто в коротких, выцветших на солнце рубахах, кто в торжественных белых одеяниях до земли. Особо выделялись высокие, длинноволосые мужчины в клетчатых штанах и пестрых плащах, сколотых массивными застежками. Цвета рябили в глазах: потертое и выцветшее соседствовало с праздничным и ярким, создавая полную неразбериху.

Босоногий мальчишка протискивался сквозь толпу, изо всех сил таща за верёвку упрямую козу. Животное мотало головой из стороны в сторону, яростно упираясь копытами в землю. Мальчишка дернул сильнее, коза шарахнулась в сторону и со всей силы наступила копытом на ногу грузному мужчине в белом плаще. Тот взвыл от боли, вызвав взрыв оглушительного смеха вокруг. А мальчишка, с перепуганным лицом, петляя между ног,  уже тащил козу что есть сил подальше от громких криков пострадавшего.

Всё вокруг напоминало съемки грандиозного фильма с толпами статистов, где в любой момент из-за угла выскочит режиссёр с криком «Стоп, снято!». Но чуда не происходило. Никита, прижавшись к шершавой стене, пытался отдышаться, силясь осознать реальность происходящего.
И тут вдали мелькнули фигуры стражников, что двигались к воротам. Он мгновенно нырнул в бурлящий людской поток, став маленькой рыбкой в бескрайнем косяке. Толпа подхватила его, закружила в водовороте, понесла неизвестно куда. Все вокруг спорили, смеялись, торговались, и абсолютно никому не было дела до потерянного юноши.

Оставив позади плотный людской поток, Никита вышел на небольшую площадь, в центре которой стоял молчаливый  старый фонтан с обветшалыми краями. Из пасти каменного льва лениво текла тонкая струйка, наполняя круглый бассейн, чья зеркальная гладь отражала синеву неба. Здесь был свой, особый ритм: женщины неторопливо набирали воду в глиняные кувшины, дети с резвились, разбрызгивая влагу, а старик, согнувшись, умывал лицо над обветшалым камнем.
Городской гул не стихал, но здесь он казался далеким эхом. Этот тихий мирок был наполнен светом и прохладой: брызги сверкали алмазами на солнце, а от мокрого камня веяло бодрящей свежестью. Измученный жарой и давкой, Никита опустился на каменный край и зачерпнул воду пригоршней. Пил жадно, словно боялся, что источник этот – лишь обман, готовый рассеяться, как мираж в знойной пустыне. Вода, ледяная и чистая, словно из горного ключа, бодрила, даря живительную силу.
Умывшись, он осмотрелся. Никто не обратил на него внимания – каждый был погружен в свой неспешный ритуал: женщины  тихо разговаривали между собой, дети заливались звонким смехом, старик задумчиво молчал. Никита достал из рюкзака пустую пластиковую бутылку и наполнил её до краёв. Сидевший неподалёку мальчишка с неподдельным любопытством уставился на этот сосуд. Он промолчал, лишь наклонил голову, словно пытаясь осмыслить эту странность в привычном ему мире.

Никита сделал ещё один глоток, пытаясь обмануть пустой желудок, но тот ответил оглушительным урчанием, на соблазнительный аромат свежего хлеба. Рядом мальчишка с наслаждением уплетал душистую лепёшку. Никита уже хотел незаметно уйти, но вдруг почувствовал легкий тычок в бок.
Обернувшись,  увидел, что мальчик протягивает ему добрую половину своей лепёшки, тёплую, румяную, с корочкой, что хрустела под пальцами.
— Ecce, cape, — проговорил тот звонким голосом.
Никита нерешительно взял тёплый хлеб, а когда поднял голову, чтобы поблагодарить, мальчишка уже скакал вприпрыжку по улице, полный радостного возбуждения. Наверняка он уже представлял, как за вечерней трапезой, под одобрительным взглядом матери, будет с восторгом рассказывать, как накормил смешного голодного чужака.

Вечер незаметно растворился в ночи, на темном небе вспыхнули первые звёзды. Понимая, что идти ему некуда, он с облегчением сбросил потные кроссовки, и подложил рюкзак под голову. Голова кружилась от дневных впечатлений , и он сам не заметил, как погрузился в тревожный сон.