Данность

ГЛАВА ПЕРВАЯ. РЕВИЗИЯ

 Коллежский асессор Аристарх Фёдорович Кленый, чиновник не из последних, проснулся, по обыкновению своему, ровно в начале девятого часа от скрипа дровней под окнами его квартиры на улице Офицерской. Уже потянулся он было с намерением позвать кучера Андрея, как вдруг обнаружил странную и крайне неприятную вещь: пошевелиться он не мог — ни руками, ни ногами, ни даже пальцами едиными. Лежал он на спине, укутанный в пуховое одеяло, и лишь взгляд его, помутневший и беспомощный, мог медленно скользить по знакомой, до мелочей обжитой обстановке спальни.
 Тяжесть, закрепившая его к ложу, была необъяснимой и очень странной. Аристарх Фёдорович попытался перевести дыхание, но и это удалось ему с великим трудом. Именно так он и помыслил, закрыв на мгновение глаза. Открыв же их, он опустил взор, насколько позволяла его окоченевшая шея, и вот тогда-то леденящий страх овладел всем его духом.
 На его собственной, отяжелевшей груди, прямо на шёлковой ткани ночной рубашки, на корточках восседала фигура красноватого оттенка, облезлая, невысокого роста, во всей своей наготе, с козлиной бородкой и ногами, оканчивавшимися аккуратно подкованными копытцами. Существо это безмятежно выпускало изо рта едкие клубы дыма и взирало на лежащего чиновника с внимательным, деловым, даже казённым интересом.
 — Гм-м… — еле выдохнул Клёный и попытался приподняться, но тщетны были все его усилия.
—Проснулись, Аристарх Фёдорович? — проскрипел чёрт голосом, похожим на иаканье обыкновенного ослика. — Пора бы…
—Я не проснулся, — отчеканил проснувшийся. — Пшел вон!
—Не пойду.
—Пойдёшь! — с внезапной дерзостью воскликнул Аристарх Фёдорович.
—Говорите тише.
—Ладно.
—И не смейте меня перебивать.
—Не смею.
—Так вот-с, пора бы и честь знать.
  Аристарх Фёдорович хотел было вновь возразить, но из горла его исторгся лишь слабый, сиплый хрип.
—Что… — успел прошептать чиновник, уже догадываясь, с кем имеет дело.
—Что? — переспросила черень.
—Кто…
—Кто я?
 Аристарх промолчал, лишь выразительно повел глазами.
—А вы и сами отлично знаете, кто я.
—Что…
—Что ещё?
—Не перебивай.
—Слушаю вас.
—Что ты здесь делаешь?
—Сижу-с. И ожидаю, когда вы, милостивый государь мой, дадите ответы на несколько вопросов, простых до чрезвычайности.
 Аристарх попытался закричать, но язык его онемел окончательно.
—Кричать не надо, — сказал чёрт, стряхнув пепел со своего тела на чистую рубашку. — Никто не услышит. Кучер ваш уехал, а кухарка на базаре. Побеседовать желаю с вами.
 Чёрт приподнялся, и Кленный почувствовал, что тяжесть на груди его утроилась; он тихо простонал.
—Вопрос мой первый, — продолжал гость, почесывая за ухом, — состоит в следующем. Вчера вы изволили рассматривать прошение вдовца А. Н. о пенсионе после кончины супруги его, дамы знатной, и пенсион ему назначили, но не сполна, а лишь девяносто три процента. Остальные семь от изрядной суммы осели в вашем кошелечке. На что же?
 Глаза Аристарха Фёдоровича полезли на лоб. "Откуда этой нечисти это ведомо?"— мелькнуло у него в голове.
—Пожаловался мне на этот счёт сам пострадавший, А. Н.
—Каким образом? — пролепетал чиновник, сжав плечи.
—Обыкновенным.
—Точнее?
—Точнее некуда.
 Аристарх Фёдорович не находил, что ответить.
—Не хотите отвечать? — Чёрт покачал головой сверху вниз и обратно. — Тогда вопрос второй. Не вы ли способствовали побегу социалиста, учинившего неделю назад взрыв, от которого погиб юноша и двое пострадали?
— Я… я… — затрепетал Кленный.
—Поступок, по мнению моему, благородный.
 Чиновник онемел.
—Позвольте перейти к вопросу третьему, — с некоторым уважением обратился чёрт. — На прошлой неделе купец второй гильдии Еремеев вносил плату за торговое свидетельство. Вы насчитали ему лишних пятнадцать рублей, объявив, что такова новая такса. Начальству же отделения доложили по-старому. Разница, как водится, осела у вас. Для чего?
—Казна… казне выгоднее, — вымучил Аристарх Фёдорович.
—Спорить не стану, выгоднее, — спокойно и твёрдо ответил чёрт. — А вот вам-то, Аристарх Фёдорович, выгодно ли оно оказалось, если я, в конце концов, или не в конце, к вам пожаловал?
—И лишь поговорить ты пожаловал?
—Собственно, не совсем.
—Что ещё надо?
—Пришёл я, Аристарх Фёдорович, вас убить, — произнёс чёрт тем же деловым тоном, словно объявлял о начале очередного заседания.
 На лбу чиновника выступили капли холодного пота.
—Уб… убить? — выдавил он.
—Уб-убить! — коротко рассмеялся чёрт.
—Да я коллежский асессор! Да как ты смеешь!
—Чин ваш известен!
—У меня…
—Много у вас грехов, Аристарх Фёдорович, и все они мне известны, — перебил чёрт, выпуская струйку дыма. — Потому-то я и здесь.
 Чёрт придвинулся ближе к чиновнику, коий не мог и шелохнуться, а лишь дрожал мелкой дрожью.
—Однако, в виде исключительной любезности, предлагаю вам выбор. Как человеку просвещённому и умному.
  Он помолчал, давая словам просочиться в затопленное страхом сознание Аристарха Фёдоровича, а затем резко провозгласил:
—Вариант первый: исполняю своё дело, и вы, так сказать, немедленно и беспрепятственно проваливаетесь в преисподнюю. Ваш собственный греховный багаж послужит вам пропуском. Вариант второй… — Чёрт осклабился, обнажив мелкие и острые, точно гвозди, зубы. — Вы подписываете вот эту бумагу о пожертвовании всех ваших наличных средств, тех самых, что припрятаны у вас, ячейке революционеров-подпольщиков с улицы N. И тогда… тогда мы с вами ещё побеседуем о сроках и условиях.
 Аристарх Фёдорович слушал, и мозг его, отринув всё прочее, судорожно твердил одно: "Денежки мои, денежки! Добыты они потом и кровью! Отдать их каким-то смутьянам — ни за что!.. Да и кто его знает, этого прощелыгу… Мало ли что он болтает? А вдруг, отдав деньги, я всё равно скоро умру?.. Нет… не бывать этому…"
 — Ну что же, как изволите? — поскрипывая копытом, осведомился чёрт.
 Аристарх Фёдорович сделал последнее усилие и прохрипел с неожиданной для самого себя твёрдостью:
—Не потерплю. Денег не дам.
 Он зажмурился, ожидая неминуемого конца.
—Как изволите, — произнёс чёрт, и в голосе его послышались нотки почти что глубокого уважения.
—А теперь убирайся!
—Слушаю-с, — после этих слов чёрт мгновенно растаял в утреннем воздухе, будто его и не бывало, а глаза чиновника медленно, сами собою, закрылись.
       
          ГЛАВА ВТОРАЯ. ТРЕВОГА

 Тишина в спальне Аристарха Фёдоровича стала абсолютной и густой; нарушали её лишь пылинки, танцующие в бледных лучах утреннего света, робко пробивавшихся сквозь щели ставен. Он, вернее, его бренные останки, лежал на спине в прежней позе, глаза его, прикрытые веками, были обращены к потолку, а на лице застыла гримаса немого и крайнего ужаса, придававшая его чертам нечто кукольное и неестественное. Пуховое одеяло сползло набок, обнажив шёлковую ночную рубашку, на груди коей не осталось и следа от копыт, лишь несколько тёмных, едва приметных пятнышек пепла, впрочем, это могло быть и игрой воображения.
 Сознание же Аристарха Фёдоровича, отделившееся от неподвижной плоти, словно бы облегчилось, но не исчезло, а повисло в сгущающемся воздухе комнаты, лишённое веса и формы, и с непривычной остротой взирало на столь любимую, но до сего дня не ценимую обстановку. Окидывал комнату дух Клённого с необычного ракурса, прямо-таки с потолка: вот пылинки, пляшущие в солнечном столпе над комодом, вот непрочитанное письмо из Москвы, вот портрет отца в позолоченной рамке, коий смотрел теперь с холодным, почти что посторонним безразличием. Мысли его текли вяло и расплывчато, с трудом постигая случившееся. Он видел своё тело, видел, что оно мертво, и это наблюдение не вызывало ни паники, ни скорби, лишь всепоглощающее, тоскливое недоумение.
 Дверь в спальню скрипнула, отворяясь медленно и нерешительно. На пороге замерла кухарка Пелагея, вернувшаяся с рынка с тяжёлой корзиной, набитой провизией. Женщина она была плотная, с красными от утреннего мороза щеками, но памятью слабой и зрением подтуманенным. Корзину свою она водрузила в коридоре, отерла натруженные руки о передник и шагнула в комнату, дабы, по обыкновению, испросить у барина насчёт меню на обед.
 – Аристарх Фёдорович, осетрину-то какую к нам завезли… Знатная осетрина… – начала она привычным, чуть сиплым голосом, но слова её застряли в горле.
 Взгляд её скользнул по неподвижной фигуре на кровати. Пелагея сперва подумала, что барин её почивает, но тут же мелькнула тревожная мысль: "Господи помилуй, да Аристарх-то Фёдорович до сих пор в постели? Николи не бывало! Восьмой час на исходе, а он и глаз не открыл… Дело-то неладное…". Она несмело, словно боясь разбудить, сделала ещё несколько шагов к кровати, вперяя взор в лицо хозяина. И заметила синеватый, мертвенный оттенок его кожи, и ужаснулась, ибо грудь его не поднималась.
— Батюшки святы… — вырвалось у неё безвольно.
 Она протянула руку, и дрожащие пальцы её коснулись его щеки, дабы тут же отпрянуть, словно от огня. Кожа была холодной и восковой. Пелагея отступила на шаг, лицо её исказилось от страха; она судорожно, мелко перекрестилась, и губы её беззвучно зашептали давно забытые слова молитвы.
 Пелагея пошатнулась и рухнула на пол в глубоком обмороке.
 Вскоре, сознание её вернулось, она тяжело поднялась, окинула комнату быстрым, испуганным взглядом, ища признаки беспорядка или борьбы, но все вещи лежали на своих, раз и навсегда заведённых местах. Всё было чинно, прибрано, на шёлковой рубашке и вовсе не осталось и следа от пепла, но в спертом воздухе всё ещё витал сладковато-едкий, дурной запах, коего она за двадцать лет службы в доме этом отроду не чувствовала. Это окончательно убедило её, что господин умер не своей смертью.
 Она сделала несколько неуверенных шагов назад, к выходу, не сводя полных ужаса глаз с тела, опасаясь, словно оно вот-вот двинется. Затем, споткнувшись о порог, кухарка развернулась и пустилась бежать в коридор, торопясь к выходу из квартиры, дабы позвать на подмогу дворника или городового.
 Сознание же Аристарха Фёдоровича, испуганное и бесплотное, наблюдало за её бегством, видело, как с грохотом захлопнулась входная дверь, и в квартире вновь воцарилась тишина, теперь уже окончательная и беспросветная.

          ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРОТОКОЛ

 Не прошло и получаса, как в квартире раздался настойчивый стук, сменившийся лязгом ключа в руках дворника Серафима, приведшего участкового пристава и врача, хиленького господина в коричневых очках.
— Никак не отпирается, ваше благородие, — доложил дворник, тяжело дыша. — Пелагея-кухарка, значит, прибежала, кричит "барин наш не дышит!". А я уж, по долгу службы, за ключом сбегал.
 Пристав, тяжело ступая по скрипучим половицам, буркнул в усы:
—Ладно уж, службу свою вы, как я вижу, исправляете.
 Затем он первым пересёк порог спальни, где неподвижная фигура Аристарха Фёдоровича по-прежнему лежала в позе вечного успокоения. Опытный взгляд пристава, привыкший к разного рода бытовым происшествиям, тотчас отметил отсутствие признаков насильственной смерти или какого-либо беспорядка.
— Ничего, чисто, — обронил он, обращаясь к доктору, и плечи его расслабились. — Ничего не тронуто. А я уж думал, опять там, грабёж со взломом или того хуже.
—Хуже не бывает, — отозвался доктор.
—Ещё как бывает.
—Что же может быть страшнее грабежа со взломом?
—Грабеж без взлома.
—А если серьезно?
—Грабеж без взлома.
—Ещё что-нибудь есть страшнее?
—Есть. Например, помню, нянька барского отпрыска отравила.
—А я не помню такого.
—Что с того-то?
—А как барыню-то звали?
—Какую барыню?
—Ну, мать барчонка…
—Это не барыня.
—А кто же?
—Барыня.
—Спорить не стану.
—А как звали-то всё-таки?
—Григорий.
 Серафим слушал сию беседу, ничего не говоря, но после слов "спорить не стану" и вовсе вышел из комнаты. Доктор и пристав даже не заметили этого. Оба с профессиональным, но уже несколько притупившимся интересом взирали на труп.
— Видимо, чем-то болел, — заключил пристав, обращаясь к врачу.
 Доктор, молча кивнув, приблизился к кровати и, поставив саквояж на стоявший рядом стул, принялся за осмотр: приподнял веко холодного глаза, наклонился к неподвижной груди, после чего выпрямился.
 В комнату снова вошёл дворник.
—Что, господин доктор, отошёл? — наивно спросил он, встав посреди комнаты.
—Чего? — переспросил пристав.
—Вас как зовут-то?
—Евгений Леонович Блезкин.
—Приятно.
—Вас как? — с лёгким презрением посмотрел пристав на собеседника.
—Серафим.
—Молчи, Серафим.
Серафим послушно замолчал, подобострастно отступив за спину пристава и продолжая наблюдать за происходящим.
 Игнорируя этот нелепый разговор, врач тихо проговорил, обращаясь более к самому себе:
—Апоплексический удар, последовавший, очевидно, во сне. Констатируется смерть, время коей, по всем признакам, можно отнести на период между семью и восемью часами утра.
—И вы смогли определить время смерти так быстро? — удивился пристав.
—Разумеется.
 В комнату тихонько, крадучись, вошла Пелагея и присела на краешек стула, стараясь не глядеть на тело Аристарха Фёдоровича.
 Пока доктор заполнял предварительное свидетельство, используя крышку от своего саквояжа в качестве пюпитра, пристав начал допрашивать перепуганную Пелагею.
—Ну, матушка, рассказывай, как обнаружила-то?
—Да я, ваше благородие, как всегда… с рынка… Захожу, а он лежит, глазки открыты, а не дышит! — всхлипывала Пелагея, беспрестанно крестясь. — И холодный, как ледышка! И запах… запах тут такой, прости Господи, будто серой топили или копытом палёным пахло!
—Копытом палёным? — переспросил доктор, будто бы не слышавший ничего из сказанного ранее.
—Ну… да… — ответила Пелагея.
—Что это означает?
—Не знаю.
—Ага, не знаете.
—Поверьте мне на слово.
—Могу поверить.
—Ну, вот, пахло серой какой-то…
—А сейчас не пахнет! — перебил пристав.
—А раньше пахло! — возразила пожилая служанка.
—Померещилось тебе, от страха, — заключил врач.
—Да нет же, ей-богу! Сначала был, а теперь выветрился!
 Пристав махнул рукой, прекращая расспросы, и взгляд его упал на портрет, висевший на стене. Портрет этот изображал отца покойного, Фёдора Игнатьевича Кленного, худого и сурового мужчину в чиновничьем мундире образца прошлого царствования; одна рука его лежала на толстом томе законов, а другая была судорожно засунута за борт мундира, отчего создавалось впечатление, будто он не позирует художнику, а мучается от внезапной сердечной боли; глаза его, маленькие и пронзительные, взирали на зрителя с немым укором, а тонкие, плотно сжатые губы, казалось, вот-вот разомкнутся для гневной отповеди.
— Суровый был родитель, — невольно вырвалось у пристава, и он, словно опомнившись, снова нахмурился, приступая к поверхностному осмотру бумаг на столе.
 Вскоре явился судебный следователь, а именно молодой, педантичный чиновник с новеньким, блестящим портфелем.
—Итак, что имеем? — спросил он, окидывая комнату быстрым, оценивающим взглядом.
—Скончался скоропостижно, господин следователь, — доложил пристав. — Доктор апоплексический удар констатировал. Ничего подозрительного.
—Апоплексия… Гм, — следователь подошёл к кровати и внимательно, но без особого интереса, осмотрел тело. — Надо опись имущества составить. Понятых привели?
 Началась длительная, утомительная процедура. Два понятых, мужики в зипунах, с тупым, безразличным выражением лиц, осторожно переставляли мебель под присмотром писаря.
—Комод дубовый, один! — громко объявил один из них, с трудом сдвигая тяжёлый комод от стены.
—Пиши: комод дубовый, один, — сказал следователь писарю.
 Писарь, пришедший совсем недавно, всё аккуратно заносил в протокол.И так вещи перечисляли дальше.
—А портрет тоже описать? — спросил писарь, указывая пером на стену.
—Естественно. "Портрет в позолоченной раме, один".
 Портрет тоже записали.
 Процедура эта тянулась часами. Все присутствующие начали изнывать от скуки и усталости. Даже разговаривать уже никому не хотелось.
 Когда тело наконец вынесли, дух Аристарха Фёдоровича опять остался в опустевшей, застывшей в немом безмолвии комнате.

   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
 
Сознание Аристарха Фёдоровича, находившееся в опустевшей квартире, вдруг почувствовало, что его потянуло за собой. Он не стал сопротивляться и переместился за пределы комнаты, пройдя сквозь деревянную и крепкую дверь, стоявшую уже десятилетие точно.
 На улице Офицерской, как и во всем Петербурге стоял обычный сырой день. Кривые фонарные столбы с потухшими стеклянными колпаками чередовались с грязными сугробами, между которыми жители проложили узкие тропинки. С крыш капала талая вода, образуя на тротуаре мутные лужицы. Андрей шёл, переступая через эти лужи, а дух Аристарха Фёдоровича начал неосознанно двигался, точней летать за ним, сохраняя небольшое постоянное расстояние.
 Его мысли, до этого беспорядочные, начали понемногу упорядочиваться. Прежний страх постепенно ослабевал, уступая место не очень ясным размышлениям.
"Интересно, куда  это идет он? — мелькнуло у него. — Время неподходящее для кабака... Идёт не спеша..."
 Возле мелочной лавки на углу двое прохожих остановились поговорить. Один, в потрёпанном картузе, тыкал пальцем в небо:
—Вон дым из трубы видишь? Клубится сильно. К вечеру мороз будет.
—С чего это? Какой еще мороз? Стрял он уже месяца два. — спорил другой. — Да и дым этот белый, какой-то неестественный... Доверять не надо таким.
—А почему это доверять таким нельзя?
—Не нельзя, а не надо. И потому что папе римскому тоже доверять нельзя.
—Он то тут причем?
—А притом, что кардиналы, выбрав папу нового, именно белый дым пускают.
 Аристарх Фёдорович четко услышал этот разговор, но не придал ему значения. Вообще, слышал он абсолютно все за метров десять: любой шепот, любой писк чувствовал он точней любого живого человека.
 Андрей свернул с главной улицы и направился в сторону кладбища. Тут улицы стали уже, дома ниже, но оставалось все приличным, а по мере их продвежения в сознании Аристарха начало проявляться смутное предположение о цели этого пути.
 "Теперь все ясно... Теперь все понятно, да... Кладбище... Хоронить меня будут... Скорей бы..."
 У входа на кладбище сидел старик-сторож на деревянной лавке и спорил с каким-то мужчиной в зелёном пальто:
—Собак нельзя на территорию!
—И я лаю, значит, я тоже собака?
—Может, и вы собака, я вас не знаю.
—Да я тут каждый день хожу!
—А на кладбище зачем тебе?
—Отца повидать.
—На скотомогильник иди, псина.
—Гав-гав-гав!
—Пшел вон! — сторож привстал. —Больной, ей богу...
 Андрей прошёл мимо них, не обращая внимания. Аристарх Фёдорович последовал за ним.
 Кладбище представляло собой неровное поле с кривыми дорожками, обнесённое каменной оградой с облупившейся краской. Старые мраморные памятники соседствовали с простыми деревянными крестами. В некоторых местах ещё лежал грязный снег, смешанный с прошлогодней листвой.
 Андрей шёл между надгробий, явно зная дорогу. Аристарх Фёдорович наблюдал за его спиной — широкой, немного согнутой. Раньше он не обращал на это внимания, но теперь почему-то зафиксировал это в сознании.
 "Сколько он у меня работает? Довольно давно... Кажется, у него были какие-то семейные обстоятельства... А! Не семейные! Сам он пришел ко мне без объяснений, так и не рассказывал о прошлом своем... Не знаю... "
 Они приблизились к месту, где была подготовлена могила. Земля вокруг выглядела свежевыкопанной. Неподалёку стоял человек, занимающийся этими работами.
 — Что, Андрей, пришел? — произнёс могильщик, наконец обратив на него внимание. — Завтра твоего барина сюда привезём.
—Пришёл, — коротко ответил Андрей. Он остановился рядом с могилой и смотрел вниз. — Глубоко выкопали.
—По правилам, всё как нужно, — ответил могильщик. — Чиновник твой привык ко всему правильному.
—Он любил Шекспира.
—Тогда я ошибся, извиняйте.
 Андрей не ответил. Он продолжал стоять и смотреть. Аристарх Фёдорович, находясь рядом, разглядывал его лицо. Он не видел там каких-то сильных чувств. Выражение лица было скорее отстранённым, без особых эмоций.
"Чего это он... О Шекспире сказал... Скотина... Прогнать надо было его сразу... "
 Мимо прошла парочка — пожилая женщина с молодым человеком:
—Вон смотри, новую могилу роют.
—Может, не новую, а старую подкапывают?
—Зачем старую подкапывать?
—А вдруг там кто недоволен лежит?
 Андрей постоял ещё некоторое время, перекрестился обычным движением, развернулся и пошёл назад, к выходу. Его походка была такой же ровной, как и при подходе.
 Дух Аристарха Фёдоровича не стал двигаться за ним. Он остался на месте, продолжая смотреть на приготовленную для него могилу. Его мысли текли медленно и без особой ясности.
"Вот это место... где мне предстоит быть. А что дальше... дальше я уже сам решил..."
 С наступлением вечера на кладбище стало пустынно и тихо. Изредка доносился лай собак с соседних улиц да скрип фонарных цепей на ветру. Аристарх Фёдорович видел, как сторож обходил территорию, бормоча что-то себе под нос, как где-то вдали мелькал огонёк фонаря.
 Так он и пробыл на кладбище всю ночь.

                ГЛАВА ПЯТАЯ. ТРИУМФ

 Ранний утренний туман стлался по кладбищу, забираясь в узкие щели между надгробиями и окутывая оградки влажной, холодной пеленой. Аристарх Фёдорович, вернее, его сознание, провело всю ночь в странном парении над спящим царством мёртвых. Первоначальная отстранённость медленно, но верно переходила в томительное, давящее чувство тоски, тяжелее любого пухового одеяла. Он наблюдал, как мир понемногу просыпался, и этот мир, эта жизнь – всё было теперь ему недоступно. Он был не просто мёртв. Он был совершенно ненужен.
 Неподалёку, у старого склепа, появились двое могильщиков – отец-старик со своим сыном, который выглядел на лет так двадцать. Они не спеша раскапывали свежую могилу, лениво перебрасываясь словами.
– Ты вчера заступ новый брал?
–Ага.
–А куда дел?
–Не отдавал я его тебе что-ли?
–Не-а.
–Оставил тут наверное где-то.
–Сегодня что-бы нашел, до вечера.
Аристарх Фёдорович слушал этот бессмысленный лепет, и его тоска лишь усиливалась.
 Вскоре на аллею кладбища свернула похоронная процессия. Несли гроб. Дух Аристарха прильнул к старой липе, наблюдая за собственными похоронами. Шли несколько чиновников из его присутствия, всхлипывающая Пелагея, Андрей, священник и – что было совсем уж неожиданно – три профессиональные плакальщицы, нанятые, видимо, для солидности. Они шли позади всех, сгорбленные, в чёрных платках.
 Как только гроб поставили у могилы, плакальщицы завели свой жалобный, натренированный вой.
–Ох, кормилец наш ясный, на кого ты нас покинул! – выла одна, вытирая сухие глаза.
–Взяты ты у нас во цвете лет, во цвете силек! – подхватывала вторая, слегка пританцовывая.
–Каково теперь нам, сиротам горемычным, без твоего мудрого руководения! – заливалась третья, утираясь уголком платка.
 Раньше Аристарх Федорович этих женщин даже и не видел.
 Между собой, едва слышно, они успевали обмениваться деловыми репликами.
–Матрёна, ты после ко второму обедню успеешь?
–Успею. Там купец второй гильдии, по богаче будет.
–А поминки здесь будут?
–Говорят, тут, а ещ; расстегаи будут давать.
–Ну, если расстегаи, то можно и задержаться.
Чиновники, идя за гробом, тихо разговаривали между собой.
–Говорят, после на поминках расстегаи будут.
–С кашей?
–С рыбой.
–А каша с чем?
–Каши не будет.
–Это непорядок. Каша должна быть всегда и везде.
–Не всегда, да и сам не знаю почему не будет.
 Священник, обернувшись, пробормотал:
–Господа, усопшего почтите. В такой момент о расстегаях…
–А что с ними не так? – оживился один из чиновников.
 Аристарх слушал этот балаган, разворачивавшийся у края его могилы, и мысленно корчился от стыда и бессилия. В тот момент, когда гроб начали опускать в могилу, тот же чиновник спросил другого:
–А ты прошение-то по делу купца подал?
–Подал.
–А резолюцию кто наложил?
–Сам наложил.
–А кто тебе разрешил?
–А кто мне запретит?
Для Аристарха это стало последней каплей.
 Наконец, всё кончилось. Толпа медленно разошлась. Плакальщицы мгновенно умолкли, с деловым видом покидая кладбище. Пелагею, рыдающую, увёл Андрей. Могильщики, закончив своё дело, уселись на лавочке перекурить.
–Хоронили-то кого? – спросил отец.
–Чиновника.
–Какого чиновника?
–А я его в лицо не видел. В гробу только.
–А по гробу не видно?
–Нет. На одно лицо все.
–Пойдём , завтракать пора.
 И они ушли, наступила тишина. Сознание Аристарха Фёдоровича с силой притянулось к свежему холмику земли. Волна отчаяния, стыда и ярости вырвалась наруху. Это был немой, но оглушительный рев. Он плакал о своей никчёмной жизни, о Боге, в которого он верил не только на словах, но и искренне.
 И тут из-за старого памятника, с небрежной усмешкой, появился облезлый черт.
–Что, Аристарх Фёдорович? – проскрипел он. – Понравилась церемония? Очень трогательно.
–Сам все подстроил
–А как же еще?
–Что надо от меня теперь?
–Деньги жертвовать будете?
–Что мне с этого будет?
–Вам то ничего, а живым...
–Убьют кого с помощью них?
–Не перебивайте.
–Пошёл вон.
–Нет уж.
–Тогда перебивать и буду.
–В преисподню пойд;м вместе тогда может? Пойдёмте скорей, не будем терять времени.
 Призрак Аристарха Ф;рдоровича медленно приблизился к черти, его движения были плавными и неестественными.
 Чертенок встал, отряхивая землю с своих копытец.
– Ну что, Аристарх Фёдорович, пора и честь знать, – сказал он. – Место тебе приготовили, теплое, уютное.
 Призрак остановился в двух шагах от чертенка. Его полупрозрачные руки сжались в кулаки.
– Не пойду, – прозвучал тихий, но четкий голос.
 Черень нахмурилась.
–Как это не пойдешь? - его скрипучий голос стал громче.– Это не по правилам.
–А что же по правилам? Меня убивать?
–Так точно.
 Призрак сделал шаг вперед. Его бледная рука резко двинулась и схватила чертенка за горло. Существо затрепетало, пытаясь вырваться, но призрачная хватка оказалась неожиданно сильной.
 Они сцепились у свежей могилы. Чертенок царапался и кусался, его копытца скользили по мокрой земле. Призрак молча и методично наносил удары, его полупрозрачные кулаки с силой входили в красноватое тело.
 Борьба продолжалась несколько минут. Чертенок слабел, его сопротивление становилось все менее энергичным. Наконец он упал на землю, тяжело дыша.
 Призрак стоял над ним, его грудь вздымалась, хотя дышать ему было нечем. Он смотрел на поверженного чертенка с холодным равнодушием.
–Убирайся, - сказал призрак.
Чертенок медленно поднялся. На его красноватой коже виднелись синяки. Он отряхнулся и бросил на призрака злобный взгляд.
–Ну и оставайся тут, сиди реви дальше, если нравится. – после этих слов он развернулся и заковылял прочь. Его фигура медленно растворилась в утреннем тумане.
 Где-то вдали прокричала ворона.
 Призрак асессора медленно опустился на землю у могилы. Он сидел неподвижно, глядя перед собой пустым взглядом.